дестру́кция

голова трещит так, что хоть на стену лезь. последние недели две ему дают всё меньше свободы. его будто закрыли в душном карцере, посадили на цепь, привязали к стулу, не давая при этом уснуть. постоянный гул и стрекотание сотен голосов утомляют даже больше, чем четырнадцать часов непрерывной работы в день — накануне конференции в сиднее шао совсем слетела с катушек и, кажется, забыла, что на неё работают не роботы, а живые люди. а они… они, наверно, просто решили не рисковать. до запуска протокола «разлом» осталось всего несколько шагов, жёсткий контроль был ожидаем. и всё же сегодня его ненадолго оставили в покое, просто, чтобы потом тело не отключилось в самый неподходящий момент. ньютот сжимает горящие виски кончиками пальцев. его почти тошнит. таблетки, разумеется, не помогают. каким образом телепатическая связь может влиять на физиологию, он пока не разобрался, да ему и не до этого. он глубоко вздыхает, открывает пульсирующие от боли глаза и снова смотрит на экран телефона. в строке для ввода ряд из двенадцати незнакомых цифр, но ньют прекрасно знает, кому принадлежит номер, и сердце заходится так, что грудь начинает жечь изнутри. он бросает короткий взгляд на элис — та мирно покачивается в жидкой невесомости, точно хищник, дремающий после охоты. сжимает пальцы в кулак и резко, шагом в пропасть, кликает по иконке «вызов». гудки звучат, как бой похоронного колокола, с каждым из которых реальность раскалывается на мелкие кусочки. ньютон закрывает глаза, чувствуя, будто в его лёгкие заливается вода сквозь шели треснувшего скафандра. когда ему кажется, что больше он не выдержит, в тишине вдргу раздаётся голос: — абонент недоступен. оставьте сообщение после сигнала. короткий писк. ньютон судорожно хватает ртом воздух, вспоминая, что вообще нужно сказать. — эм… привет, герм. ты как? слушай, прости, что не попрощался тогда, было столько дел… нам скоро одобрят развёртывание, и я… должен работать, понимаешь? но это не важно, то есть, я не поэтому звоню. господи… наверное, это даже хорошо, что ты не взял трубку. я просто… слова внезапно заканчиваются, и ньютон утыкается лицом себе в ладонь, беспомощно всхлипывая. куда-то исчезает едкий страх, не дающий свободно вздохнуть всё это время. он будто разом забывает об опасности, о том, что миру вот-вот придёт конец. остаётся только пустота. единственное, что ньютон чувствует — это то, как же сильно он устал. от этого всего. от бесконечного контроля, от постоянной физической боли, от безуспешных попыток что-то изменить. ему хочется просто выспаться. закрыть глаза и увидеть темноту, а не десятки экранов, транслируемых другими тварями. прийти вечером домой и спокойно поужинать. побыть в тишине столько, сколько он сам того захочет. сейчас даже слёзы не наворачиваются. он лишь тихо вздыхает, потираясь лбом о собственные пальцы. — герм, кое-что не в порядке. ты можешь приехать? я оплачу билет, я всё оплачу, просто приедь, как можно скорее. пожалуйста. от того, что он наконец это сказал, легче не становится, но с шеи будто падает огромный мельничный жёрнов, и ньютон всё еще тонет, но теперь не так быстро. теперь у него есть чуть-чуть больше временни до момента, когда он достигнет самого дна и упадаёт в пропасть разлома. пути назад уже нет, счёт пошёл на минуты, и это придаёт какую-то отчаянную, холодную решимость. — не перезванивай мне и ничего не пиши, это очень важно. они… я не должен знать. просто приезжай. я куплю билеты и закажу машину, адрес узнаешь от водителя. мне… очень жаль. и он кладёт трубку, точно спуская курок у себя над виском или активируя бомбу замедленного действия. телефон повисает в странно онемешвих руках, а сам ньютон еще долго смотрит просто в пол, не думая совершенно ни о чём. ему кажется, что он действительно колышется сейчас в воде, носимый течением. ведь самое трудное уже позади, осталось всего ничего — закончить некоторые дела, очистить историю поиска и убедить себя в том, что германн не приедет. ньютон не уверен, что так будет легче скрыть предательскую мысль в глубине сознания, но попробовать стоит. повинуясь всё тому же течению, он медленно поворачивает голову, снова смотрит на элис. нет, не на элис — на пропитанный формалином ошмёток кайдзю, закатанный в огромную колбу, как труп ящерицы в банке. до сих пор, какого-то чёрта, живой. и на мгновение его осеняет уверенность, что всё получится. эта уверенность стоически держится весь оставшийся день, и, вернувшись домой, ньютон сразу закидывается снотворным и надевает обруч. до развёртывания ровно двое суток. от гонконга до шанхая несколько часов пути. чем раньше дать им то, чего они хотят, тем раньше его оставят в покое. он на это надеется. еще ньют надеется, что риск не обойдётся зря и не выйдет ему боком, как в прошлый раз. что германн интуитивно поймёт, что нужно делать, потому что у него самого нет совершенно никакого плана. никогда еще ему не было так страшно идти наугад. элис с непривычным ей остервенением липнет к стеклу, глаза заливает вспышка света. проваливаясь в знакомую уже неоновую пучину, ньютон успевает подумать о шприце с ядом, который спрятал под подушкой на случай, если вдруг начнёт терять контроль. лучше он утонет один, чем позволит океану забрать кого-то еще.