Луч солнца золотой

-Тоооль...мне кажется...мы не туда зашли!- Есенин еле пытался устоять на ногах и, кое-как цепляясь за не менее трезвого Толика, шёл по направлению к знакомым домам. -Не туда зашёл ты после универа, а сейчас мы идёёём прааавильноо,- Мариенгоф, как и Серёжа тянул гласные и топал куда ноги поведут с полуприкрытыми веками. -Да неее, эт ж дом Маяка! -Маяка? Это кто?- Толя остановился и в недоумение посмотрел на друга. -Ну этот..- Есенин щёлкнул пальцами.- Как его...Футу..жи..тьфу..футурист, во! -Ааа, это шкаф, который...Да? -Ага, он высочеееенный такой! Выше тебя, и глаза у него красивые!- Серёжа взмахнул руками и нечаянно попал в нос Мариенгофу. -Ты придурошный! При чём тут мой нос?! А ну, иди сюда!- Толя схватил Есенина за грудки и вмазал ему по скуле. -Вот теперь квиты. Парни, как ни в чем не бывало, обнялись, громко что-то горланя. Неизвестно, как эти двое оказались поздно вечером на улице и как ещё вообще могут нормально функционировать. Однако Есенин четко помнил, дома водки не было, а значит нужно было вставать и идти за ней. Ноги их не слушались, перед глазами всё плыло, следовательно и зашли они туда, где ближайшее время Серёже появляется точно не стоит. Маяковский в это время медленно курил на балконе. Голова его пустовала, мысли собрались в один большой ком, не дающий покоя и возможности даже глубоко вдохнуть. Расставание с Есениным Володя переживал очень трудно. Любил он его, безусловно. Любил золотистые кудри, васильковые глаза, видел в нём отражение своего искусства только более мягкого и нежного. Но мысли слишком теснили его разум. Нагнетали, не давали спать. Он знал, что их расставание должно было случиться рано или поздно. Это, как надоевшая песня. Хочешь поскорее от нее избавиться, но о былых эмоциях и чувствах не забываешь, вспоминаешь насколько сильно любил эту песню и начинаешь стыдиться, ненавидить самого себя, потому что предал то, что любил или кого... Маяковский услышал громкие голоса, вздрогнул и нечаянно обжегся окурком сигареты. Это его разозлило, и потирая обоженную ладонь, пошел открывать окно пошире, дабы наорать на источник звука. -Что за придурки там орут, как оголтелые!- Володя высунулся и так и застыл. Есенин. Собственной персоной.- Есенин! Серёжа! Простудиться же в одной футболке...сейчас загоню и вдам по первое число, гуляет он мне раздетый. И тут Маяковский остановился. Одно дело, если бы у них сейчас всё было хорошо. Но другое дело, это то, что они расстались и весьма плачевно. -Черт, он же плакал, там в кабинете. И в кафе, когда увидел меня, так испугался. Как он отреагирует, боже, ладно, замёрзнет дурачок, ещё хуже будет. Володя стремглав вылетел на улицу, хватая своё пальто и кожаную куртку для Серёжи. Когда они ещё были вместе, Есенин часто гулял в этой куртке сырыми осенними вечерами. Маяковский помнил, как падали пожелтевшие листья, как они вместе долго просто стояли и обнимались под ливнем, как потом Есенин заболел и Володя лечил его горькими лекарствами, от которых имажинист смешно морщился. "Я люблю тебя, Маяковский.". Володя тупил взглядом в пол, он опять окунулся воспоминаниям, опять вспомнил лучезарную улыбку. -Это пройдёт. Просто надо немного подождать. Время лечит. Время точно лечит. Лестница кое-как была преодолена. Маяковский помнил, как Есенин часто поднимался с цветами по этой лестнице, иногда полупьяный, но всегда с неизменными счастливыми омутами глубоких глаз. Маяковский помнил, что его Серёжа любит ромашки и всегда таскал их в дом. Железная дверь и Володя миновал подъезд. Маяковский помнил, как они мелко поссорились с Есениным, Володя решил не пускать его домой и тот стоял, царапая крышкой от бутылки маленькое сердечко. Оно и до сих пор там. Маленькое сердечко, означающее так много для обоих. Свежий воздух резко дунул в лицо Володи. Всё быстрее холодало, а оры пьяного Есенина больше не слышались. Он лежал на скамейке, облокотившись об плечо Толи и мирно посапывал. Володе стал больно от одного лишь взгляда на него. Маяковский помнил, как они засыпали так же. Прекрасно помнил и от этого ещё больше тосковал. Но Лиля говорила, что сделанного не воротишь, а Маяк и не старался вернуть. -Ну привет, пьяница,- футурист потряс Есенина за руку.- Эй, просыпайся, я тебя, как домой дотащу? Мариенгоф, который что-то ещё соображал, увидев ситуацию, скинул с себя Серёжу и тот мгновенно проснулся. -А чё, Сань, нам же ко второму,- Есенин сонный попытался встать, но попытка успехом не увенчались и он просто упал на асфальт лицом вниз. Маяковский устало выдохнул и поднял имажиниста с земли, попутно и отчитывая. -Есенин, как ты тут оказался вообще, твой дом в другой стороне, на другом конце города, дурашка, идём. -Мы с Толей пошли в магазин, а потом я не помню,- Серёжа, ещё не осознающий всей ситуации, не бунтовался, хотя Маяк явно ждал от него другой реакции. Все трое прошли в подъезд, Мариенгоф тащился позади, а Володя придерживал Есенина, дабы тот не свалился в очередной раз. Как только дверь открылась, Серёжа с порога побежал к туалету, Маяк только помотал головой. -Нет, Есенин, я даю стопудовую гарантию, что ты опять не закусывал! Толя, ну ты хоть ему сказал бы,- Володя метнул взгляд на стул, куда приземлился Мариенгоф, оттуда послышался храп. - Понятно...Как дети малые, ей богу. Привычка говорить "ей богу" у Маяковского осталась от Есенина. Он от него вообще много всяких слов и привычек перенял. Серёжа в свою очередь, зная, как ругается Маяк стал чаще мыть руки, а потом и вообще делал это по инерции. Сергей вернулся и свалился тут же, рядом с Толиком. Володя начал набирать номер Пушкина, как никак, а этих придурков он знает достаточно хорошо. -Алло?- на другом конце послышался весёлый голос, музыка и чей-то юношеский смех. -Александр? Забери этих...отсюда,- Маяк кивнул в сторону молодых людей, как будто Саша мог их увидеть. -А, каких? Ты про кого вообще?- Пушкин немного отстранил телефон от уха и шепнул.- Прости, мне тут звонят. Подожди немного. -Дам подсказку: они оба пьянствуют, только второй пьёт в два раза больше первого,- Володя поближе подошёл к Есенину и смахнул светлую кудрявую прядь со лба. Только сейчас почему-то до него начало доходить, что не все есенинские волосы цвета золота, золотые были только передние несколько прядей, остальные же светло-голубого, совсем нежного небесного оттенка. -Блин, я математику в школе не учил. Но могу сказать одно - это Есенин и Мариенгоф,- после сказанного Саша ахнул, так как совершенно забыл про них, когда гулял с Гоголем, а вместе Серёжа и Толя могут натворить делов... -Они самые. Забери их, пожалуйста, а не то у меня весь дом спиртом провоняет,- Маяковский заметил на скуле Есенина кровь и чуть повернул его голову в бок, дабы рассмотреть, что с ним случилось.- Тут у Есенина ещё кровь откуда-то -Оо, нет, у меня свои дела, они к тебе пришли, вот ты с ними и разбирайся. Только не доведи мне Есенина опять до состояния тряски,- Пушкин легко улыбнулся Коле, тот улыбнулся ему в ответ, опустил черные глаза и уставился в телефон. - А, и когда Есенин отойдёт, пусть перезвонит мне, поговорить с ним нужно. -В смысле опять? Да и что мне с ними делать теперь? -Всё, не могу говорить, пока, пока,- Саша только посмеялся и быстро сбросил вызов. -М-да,- Володя присел рядом с Серёжей.- Ну хоть не умер от холода, балалаечник. Пусть, пока проспятся, а дальше дорогу домой сами найдут, не маленькие уже, хотя иногда мне кажется наоборот. -Если кажется, креститься нужно,- Есенин поднял голову и приоткрыл один глаз. Голос у него был охрипший, то ли от ора, то ли от недолгого сна. Маяковский аж вздрогнул, избежать разговора с имажинистом не получится, это уж точно, но не смотря на это, Володя решил сохранять внешнее спокойствие. -Есенин, надо тебе пить перестать, загубишь себя,- Маяковский пересел на диванчик и внимательно посмотрел на Серёжу. -Маяковский, надо тебе в моей жизни появляться перестать, загубил меня ты уже,- Есенин как-то по-обычному, совсем по домашнему, поставил чайник. Володя помнил, как по утрам Серёжа улыбаясь то ли рассвету, то ли самому Маяковскому разливал дымящийся чай по их любимым кружкам и садился рядом, опуская голову на плечо футуриста. Больше всего, они любили, как раз это утреннее время, когда всё тихо, никуда не надо, а рядом любимый человек. Обычно, они молчали, это было не гнетущее молчание, которое давит и поглощает, это была тишина, которая необходима, без которой не существовало бы целого шума. -Прости меня,- Володя исследовал взглядом Есенина, но увидеть хоть одну эмоцию не получилось, его лицо не выражало абсолютно ничего. Футурист помолчал и всё-таки сорвался. - Знаешь, а я ведь до сих пор люблю тебя. -К чему всё это?- Есенин нервно засмеялся и отвернулся, смахивая слёзы. Парень окончательно протрезвел, голову больше не заполнял белый непроглядный туман. - Ты сейчас так невозмутим. Будто не ты недавно сказал, что мы вовсе не пара, и ты меня ненавидишь. -Глупости, я сказал это с горяча,- Маяковский встал и направился к Есенину. Володя и сам не знал, чего сейчас хочет. -Глупости? Мне было больно. Очень больно,- последнюю фразу имажинист говорил уже шёпотом. -Я же извинился. Прости. Прости,- футурист склонился над Серёжей и поглядел ему прямо в глаза.- Но ты же знаешь, что это должно было закончиться. -Так в чём дело. Почему бы не ждать конца вместе. Та девушка...из кафе. Что у вас? -О, Лиля? Серёж...мы встречаемся,- Маяк помолчал и вновь осмелился посмотреть на Есенина. Он плакал и в то же время смеялся. Бедный парень как-то весь съёжился, облокотился об столешницу, чуть ли не падая. Володя вовремя поймал его и прижал к своей груди. -Т..ты любишь её?- Серёжа зарыдал ещё сильнее, но от Маяковского не отпрянул. -Я не знаю, Есь, не знаю.- Володя и правда не знал, его часто посещала мысль, что он просто пытается заменить Сергея на кого-то другого. Но он всё же ясно понимал, что лучше своего Есенина не найдёт уже никого.- Ты всё же замёрз. Ладони совсем ледяные. Маяк взял руки Есенина в свои и начал согревать тёплым дыханием, медленно потирая. Серёжа молчал, в его глазах буквально читалось "Почему ты меня променял", он смотрел прямо, как верный, преданный пёс на своего хозяина. -Я так скоро с ума сойду, или чего хуже, откинусь,- Серёжа снова нервно засмеялся.- Почему всё так? Володенька, почему я несчастен? -Я тебе дам, откинется он. Да в чём счастье-то, Серёженька?- Маяк потрепал золотистые кудри и попытался выдавить из себя подобие улыбки, только за тем, чтобы Есенин тоже улыбнулся, но он стоял молча, опустошённый, разбитый с истерзанным сердцем, с потерянным доверием. -Счастье?-Еся наконец вышел из некого транса и заговорил .- Счастье - в счастье любимого. Счастье - это, когда живёте душа в душу, когда и на остальных плевать, и на своё будущее, потому что вы живёте моментом, наслаждаетесь тем, что есть, а вы есть у друг друга. -Значит, мы оба несчастны,- заключил наконец Маяковский.- Но, кажется, мы когда-то всё же знали, что это твоё пресловутое счастье. -Наше. Наше пресловутое счастье,- Серёжа судорожно выдохнул и обнял за шею Володю, тот сжал его в ответ, водя ладонями по спине.- Вместе нам теперь мучиться. Вместе быть несчастными. Ты же понимаешь, что как прежде ничего не будет. -Понимаю,- Маяк прикрыл глаза и вдохнул. Пахло духами, которые он дарил Есенину. -Это был не вопрос,- Серёжа усмехнулся.- Время позднее. Домой пора, а то так и будем стоять, обжиматься. -Вот и именно, что позднее...Оставайся, да и разве не рад ты стоять так. -Я то рад, вот только мы про Толика забыли,- Серёжа засмеялся, почти по-детски. -Чёрт с ним, здесь полежит,- Маяковский кинул взгляд на знакомого и потянул за руку имажиниста. - Идём. -Куда?-Еся резко вырвал руку и испуганно посмотрел на Володю. -Про скулу свою ты, вижу, забыл,- Маяковский провёл тыльной стороной ладони по щеке Сергея и остановился на шее, поглаживая большим пальцем. Отговориться у Есенина не получилось. Уже через несколько минут на коже был аккуратно наклеен пластырь. Володя сидел, поджав под себя ноги на коленях перед Есениным и рассматривал разноцветные резинки и яркие бусины на его руках. -Ты начал носить браслеты. Не замечал за тобой этого раньше. И волосы покрасил. Зря, только кудри свои испортишь. Неожиданно Маяку вздумалось посмотреть на них с другой стороны, он перевернул запястье и застыл. Есенин вспомнил про ещё не зажившие порезы и на него накатила паника, так как про них знал только Пушкин, Серёжа прятал их за бисером или рукавами, а сейчас Володя кажется, всё увидел. Отступать было некуда. -Есь, это что?- Володя смотрел на Серёжу, как на ребёнка, который провинился, разбил вазу или соседское окно. Но это он, взрослый Володя не уследил за своим ребёнком. Это он не уделял маленькому Есенину должного внимания, бросая на растерзание своей судьбе. Это он был виной его красных полосок на тонких запястьях. Серёжа молчал и опустевшим взглядом тупо смотрел на Маяковского, пытавшегося хоть что-нибудь понять.- Почему ты молчишь? Это из-за меня? -Это из-за нас,- Сергей тупо глянул перед собой. Слишком рано он повзрослел. -Прости меня, прости, боже,- Володя, вскинулся со своего места и судорожно поцеловал руки Серёжи.- Я так виноват, прости. Он продолжал причитать, как молитву короткое слово "прости", а Есенин просто также молчал, ему нечего было сказать, ему не о чем было говорить. -Прошу, обещай больше так не делать,- Маяковский плакал.- Пообещай мне. Серёжа приложил руку к сердцу и что-то прошептал, холодные пальцы его дрожали, взгляд оживился и начал бегать из одного угла в другой. Тусклая лампа, поблёскивая, освещала комнату каким-то желтым надоедливым лучом. -Володенька,- Есенин посмотрел почти нежно.- Пойдём спать. Он говорил это совсем тихим шёпотом, но Маяк его слышал, слышал и понимал, как никогда. Всю боль, которую перенёс Серёжа за мучительные дни, Владимир смог ощутить сейчас, за полчаса, только посмотрев на истерзанные ладони. Чистые, белые бинты покрыли то, о чем Маяковский старался поскорее забыть, от чего пытался избавиться, но всё никак не мог, потому что такое светлое напоминание находилось рядом и кое-как пыталось выдавить из себя улыбку. -Почему ты плачешь?- Сергей вцепился в рукав маяковской рубашки и шагал подле него, стараясь дотянуться до его глаз и посмотреть, что они говорят. -Есь,-Володя позвал робко, пожалуй даже неслышно.- А ведь сердце не заживёт, в отличие от рук.- Он открыл слегка скрипучую дверь и пропустил в прохладную спальню Серёжу. -Заживёт. Заживёт, ты только сердца моего не трогай и обязательно заживёт,- Есенин говорил это одними губами, так, чтобы никто кроме них, их самих не слышал. Оба сели на кровать и опустили головы, обдумывая каждый что-то своё. Серёжа нервно сглотнул и осмотрелся, будто кого-то искал в толпе. Его резко пробрала дрожь и он всеми силами пытался успокоиться. Почему-то невыносимо страшно и тоскливо стало имажинисту. Словно он чувствовал, что произойдет что-либо ужасное, что он не сможет пережить. А может это и уже произошло. -Луч солнца золотого,- осипшим голосом запел Есенин, рассекая тишину. -Тьмы скрыла пелена. -И между нами снова,- Володя продолжил, наклонившись, почти дотронулся волос Серёжи подушечками пальцев.- Вдруг выросла стена. На припеве их голоса слились, создавая что-то немыслимо приятное и убаюкивающее. Обстановка была настолько уютной, что её можно было бы сравнить с согревающим долгими зимами камином, в котором мерно потрёскивают дрова. Маяковский поддался ещё немного вперед и едва коснулся губами губ Сергея. Это было просто касание, как маленькая, крошечная искорка, пролетевшая где-то в воздухе. Серёжа только опять заплакал... Ночь выдалась спокойная, безветренная. Даже деревья не покачивались, хрустя сучьями. Постепенно на тёмном небе начали загораться миллионы ярких огонёчков-звёзд. На почерневшее полотно неизвестного художника вышла белая луна. Володя отметил, насколько сегодня светлая луна, прямо, как днём солнце. Футурист не мог уснуть. -Луна сегодня такая светлая,- Есенин будто прочитал его мысли. Он тоже не спал, лежал на груди Маяковского, скрестив руки и положив на них голову. Было около полуночи, когда Серёжа ласково, как в последний раз поцеловал Владимира, казалось, он прощается. Маяк не знает зачем ему было прощаться, не помнит плакал ли имажинист тогда и грустно ли вздохнул. Но Маяковский помнит, как золотистые вихры освещались луной, помнит, как похолодевшим носом Есенин ткнулся в шею Володи, помнит, как сиплый голос напевает их любимые строчки. Маяковский помнит, как любил Серёжу и, как он любил его.

Ночь пройдёт, Пройдёт пора ненастная, Солнце взойдет.