The very picture of domestic bliss

Он был в Пемберли, когда пришли новости. Юный Беннет Дарси (известный в кругу семьи как Бен) сидел у него на коленях, жарко горел камин, на кофейном столике приютился его хрустальный бокал. Истинная картина семейного блаженства. После стольких лет военных кампаний, сначала в Испании, затем в Бельгии и Франции, подобный уют безусловно грел его душу. Дарси посмеивался, что домашняя жизнь исключительно ему подходит. Дарси уверял его, что в Пемберли он всегда желанный гость, чтобы разделить их тихую и благословенную жизнь. Для него всегда найдется комната, горячая еда и хорошая выпивка. Он волен оставаться здесь столько, сколько пожелает, даже - Дарси немного замялся, прежде чем продолжить, - даже может остаться жить в Пэмберли навсегда, если захочет. На самом деле, он и Элизабет ничего не желали бы сильнее. Ричард, конечно, сомневался. В конце концов, он сейчас был только во временном отпуске и ожидал нового назначения в ближайшие недели. Но пока шли дни, он начал чувствовать себя очень комфортно в маленьком и уютном семейном кругу Дарси. Если бы только Наполеон остался на Эльбе. Все семейство собралось в холле, чтобы попрощаться с ним. Даже Элизабет, носящая сейчас второго ребёнка, спустилась, с трудом и не без помощи своего преданного супруга, поскольку роды ожидались в ближайшее время. Её тёмные глаза сияли любовью и заботой. Передав ему посылку с необходимыми в пути вещами, она сердечно поцеловала его. - Берегите себя, дорогой Ричард, - буквально умоляла она его, - прошу вас, будьте осторожны. Он увёз этот поцелуй с собой, равно как и крепкое объятие, с которым Дарси попрощался с ним прямо перед каретой. Память о них поддерживала его в его путешествии через Ла-Манш, и после, в походах через Францию к Бельгии. Он, конечно, видел войну раньше, и эта кампания едва ли будет чем-то отличаться. В конце концов, он был опытным солдатом, полковником армии Его Величества, он был подготовлен ко всему, что Наполеон мог противопоставить Объединённой английской армии. Уже после всего он пришёл к выводу, что ничто в этом мире не могло подготовить его к тому адскому котлу, каким стало Ватерлоо. Мон-Сен-Жан навеки отпечатался в душе полковника Ричарда Фицуильяма как само определение геенны огненной . Годы спустя он поймёт, что уже давно не боится ни дьявола, ни черта, ибо ничто не сравнится с той кровавой бойней, что разразилась в те дни и ночи на маленьком, Богом проклятом клочке бельгийской земли. Всё вокруг было в грязи. В одну из таких ночей полковник Ричард Фицуильям получил пулю в грудь и плечо, и был уверен, что испустит свой последний вздох на чёртовом поле битвы у Ватерлоо. Его лихорадочный бред был наполнен сценами сражения при Мон-Сен-Жан, перемежающимися воспоминаниями о счастливой жизни в Пемберли. Если он не бредил, он метался по кровати и плакал как ребёнок. Он отдался на милость волн Ла-Манша, своего ординарца, а потом и неловкой заботе брата и Дарси, которые приехали, дабы сопроводить его домой в поместье Мэтлоков, чтобы там он мог выздороветь или умереть. Он ничего не знал о депеше Веллингтона, в которой тот докладывал об его исключительной храбрости перед лицом возможного поражения, или его рекомендациях Его Величеству о том, что "Полковник Фицуильям должен быть особо отмечен, ибо если бы не отвага его и его солдат, я не знаю, как бы мы смогли пережить тот день". Все, что он тогда знал, была боль и память о руке Дарси на его плече и о губах Элизабет на его собственных. Выздоровление оказалось долгим процессом, изматывающим и агонизируеще болезненным. Он не слышал и не воспринимал рыданий матери, молитв сестры и требований отца победить эту треклятую инфекцию так же, как он разбил французов. Он спал больше, чем бодрствовал, а приходя в сознание, был настолько измучен горячкой, что с трудом отличал реальность от снов. Лихорадка наконец оставила его, слабого и обессилевшего, в половину тем человеком, каким он был прежде, но тем не менее живым. Но мир наполнился серыми оттенками, а полковник Ричард Фицуильям не ощущал, во сне он или наяву. Будто в бреду он проживал эти дни, выздоравливая, подчиняясь своему ординарцу, отцу и матери, будто бы они были Веллингтоном, но по-прежнему ничего не чувствуя, кроме боли и смятения. Все беспокоились, что Ватерлоо лишило его рассудка. Его отец и брат притащили его в Уайтс*, надеясь, что алкоголь и хорошая беседа развлекут его. Но каждый дурак, напыщенный и напомаженный, который никогда и не нюхал запаха сражений, требовал от него отчёта о Ватерлоо с той же непосредственностью и лёгкостью, с которой болтал о скачках. Все говорили ему, что он герой, и даже сам Принц Регент был готов его слушать. Но Ричард не чувствовал себя героем. Ричард ни черта не чувствовал. Он так накачивался настойкой опиума и алкоголем, что слава богу, не видел сцен сражений во сне. Многие его сослуживцы рассказывали о таких снах. Он же просыпался каждое утро насквозь мокрым от пота, с гудящей головой и зудящей от боли вокруг ран кожей, но снов он не видел. И уже к середине утра, после нескольких чашек кофе и, если это был хороший день, половины скона**, Ричард был снова готов ничего не чувствовать. Дебютантки вились вокруг него толпами. Формально они, конечно, наносили визиты его матери или сестре, хотя он знал, что истинной причиной было желание поглазеть на сломленного героя Ватерлоо. Они хлопали ресницами и сочувственно либо восторженно улыбались ему. Парочка самых смелых отважилась даже коснуться его руки в утешительном жесте. Он не реагировал. Он не чувствовал ничего. Его мать только поощряла их. - Мисс Уилсон имеет двадцать тысяч, - невзначай сообщала она в обычном разговоре, - её отец желает ей найти хорошую партию и заключить счастливый союз... - Приданое леди Хонории включает небольшое поместье в Хэмпшире, разве это не чудесно?.. - Семья мисс Уэйнрайт из Дербишира, всего в полудне пути от Пемберли, я припоминаю, что Дарси хорошо о них отзывался... Его брат притащил его в дом терпимости, уверяя, что даже если мужчина ничего не чувствует, уж тут-то он точно сможет что-то ощутить. На краткий миг, пока хорошенькая блондинка крутилась на его коленях, Ричард поверил, что его брат мог бы быть прав. Но к своему стыду, когда дошло до дела, он не смог предстать во всеоружии. В полном ужасе, поскольку ранее у него никогда не было подобных проблем, Ричард сбежал в середине ночи домой к своей бутылке, которая как всегда обеспечивала ему блаженное забытьё. Письмо от Дарси пришло на следующий день. Элизабет упрашивает меня пригласить тебя к нам на Рождество. Она говорит, что не может быть спокойна, пока собственными глазами не убедится, что ты здоров. К тому же Чарли всего восемь месяцев, и мы не представляем себе путешествия в Лондон без него и его старшего брата. Мы, безусловно, понимаем, что ты можешь быть склонен провести сезон со своей семьёй, но умоляем нанести нам визит как только у тебя появится такая возможность. Ты всегда желанный гость у нас, кузен, решишь ли ты почтить нас долгим или коротким визитом. Мы же всегда рады видеть тебя в безопасности здесь с нами. Всегда твой etc. Ричард ещё не настолько оторвался от реальности, чтобы вообразить, будто его отец и брат ни строчки не написали Дарси о своей обеспокоенности его состоянием. Идея о Дарси и Элизабет, обсуждающих в постели, что же делать с бедным несчастным кузеном Ричардом, была ему отвратительна. Но само приглашение зажгло в нём какую-то искру, то, чего он не ощущал со времен Ватерлоо, - интерес. Последний раз когда он видел Элизабет, она носила второго ребёнка, а сейчас ему предстояло встретиться со своим племянником Чарльзом. И начал ли Беннет уже ходить? Он притворился, что не видит явного облегчения на лицах тех, кто провожал его в путь. В Дербишир.