Dawn will erase the nightmares

Из приоткрытого окна дует ветер. Принося с собой запах весенней свежести, он колышет прозрачный белый тюль. Яркое утреннее солнце наполняет спальню светом. В золотых лучах танцуют пылинки. По стенам пляшут кружевные тени. Дазай ёжится, когда сквозняк касается его покрытых испариной ног, и громко несдержанно стонет на очередном медленном толчке, поворачивая голову и смотря на своего любовника. Возлюбленного. Нависший над ним Чуя весь раскрасневшийся и растрёпанный. Голубые глаза потемнели до сапфировой синевы от возбуждения. Распухшие зацелованные губы приоткрыты, и с них срывается прерывистое жаркое дыхание. Дазай пьёт его, мимолётно притираясь к чужим губам своими, и скользит ладонями по крепким плечам, обвивая Чую за шею и крепко прижимая к себе. - Всё хорошо? - шепчет ему на ухо Чуя. Притирается губами за ухом. Кусает за хрящик. Прихватывает губами и оттягивает мочку уха. В постели разница в росте смазывается, как смазывается и чужая псевдо-хрупкость, и Дазаю кажется, накрывший его своим телом Чуя защищает его от всего мира. От этого ощущения больно тянет в груди: и сладко, и начинает припекать за глазными яблоками от чрезмерности силы эмоций. Дазай в целом не особенно эмоциональный человек. Он умеет контролировать свои эмоции, а какие-то и вовсе никогда не испытывал, ведомый по жизни лишь холодным умом и глубоким расчётом. Но после приснившегося сна возможность чувствовать Чую вот так рождает бурю в душе, укротить которую никак не получается. Дазай не помнит в подробностях, что именно ему приснилось, но знает - он потерял Чую в этом кошмаре. Картины сна смазались в памяти ещё в момент пробуждения, поэтому в настоящем от них и вовсе остались лишь блёклые неясные вспышки, но эмоции, пережитые во сне, ужас и страх, пропитавшие насквозь и породившие отчаяние и горечь, всё ещё блуждают внутри эхом, из-за чего Дазай сильнее обвивается вокруг Чуи, жмётся к нему, льнёт и притирается, стараясь пропитаться чужим запахом и теплом. В отличие от Дазая Чуя поднялся рано. Из-за этого момент пробуждения был только хуже, потому что первым порывом Дазая было схватить его, лежащего рядом, в охапку, но руки нашли лишь пустоту и остывшие простыни. Вероятно, у него было то ещё выражение лица, если вышедший из душа Чуя тут же оказался рядом, пристально вглядываясь в его глаза и спрашивая, что случилось. Таким тоном он обычно требовал отчёт от подчинённых, прибывая в точку боевых действий мафии, чтобы в мгновение ока быть самому готовым к бою и поддержке. У Дазая в груди заныло от этого. Чуя так хорошо его знает, что сумел по незначительным деталям мгновенно понять, что что-то не так, хотя Дазай и попытался скрыть от него свою слабость. - Да, - шепчет он на выдохе и вжимается лицом в шею Чуи, прикусывает солёную от испарины кожу. - Да, Чуя. Всё хорошо. Дазай не обманывает. В настоящем, когда Чуя зацеловывает его плечи и медленно, плавно, почти лениво толкается в него, каждый раз плотно вжимаясь бёдрами в ягодицы, отчего всё тело содрогается удовольствием, всё действительно хорошо. И становится только лучше, стоит вспомнить о том, что изначально Дазай хотел развести его на грубый секс, чтобы забыться, но Чуя как почувствовал его надлом и вместо этого утопил в ласке. Всё началось с игры в гляделки, породившей ощущение рентгеновского сканирования, а после Чуя забрался в постель, оседлал бёдра Дазая и втянул его в поцелуй. Он целовал, целовал, целовал и целовал. И так до тех пор, пока Дазай, обожающий его поцелуи, не растёкся под ним, пока его мышцы не перестали напоминать натянутые тросы, а тело - огромный кусок статичного гранита. Чуя нежил его своими прикосновениями. Тёплые ладони скользили по плечам и рукам, по груди и бокам, по бёдрам и ногам. Как ласково Чуя оглаживал его колени, пристроившись меж разведённых ног. Как ласково скользил губами по внутренней стороне бедра, закинув одну ногу себе на плечо. Его не отвращали ни шрамы от лезвия ножа на нежной коже, ни засохшая с ночи сперма и смазка, ни тяжёлый мускусный запах. Сбросив одеяло в сторону, Чуя зацеловывал и вылизывал его с ног до головы, пока Дазай не сорвался на стоны, пока не начал дрожать в его руках, пока не прошептал несдержанно «давай уже, Чуя, пожалуйста...». Секс с Чуей всегда ощущается по-разному. Чуя обладает взрывным темпераментом, его настроение постоянно скачет из стороны в сторону, а Дазай ещё и подливает масла в огонь своими извечными подколами и дурацкими шутками. В зависимости от своего настроя Чуя может быть нежным, может быть грубым, может быть жадным, может быть игривым, а может быть саркастичным, из-за чего секс в итоге превращается в горизонтальную баталию. Но иногда - очень редко - Чуя бывает вот таким: чрезмерно заботливым, чутким и ласковым. Не потому что ему чуждо подобное, а потому что такое отношение у него обычно вызывают моменты слабости Дазая, который ненавидит быть таковым. - Я не плакал, - в какой-то момент говорит Дазай, чувствуя в этом острую необходимость. Точнее, пытается сказать, потому что голос в итоге ломается и срывается на невнятный сип, перешедший под конец в хриплый стон. Приподнявшись на локтях, Чуя пристально вглядывается в его глаза - взмыленный, возбуждённый, такой красивый - и криво улыбается, в следующий момент толкаясь намного глубже и сильнее, резче, отчего у Дазая пальцы на ногах поджимаются, и с головки члена на живот оседает вязкая капля смазки, растягиваясь дрожащей мутной нитью. - Ты не плакал, - соглашается Чуя и скользит губами по острой покрытой румянцем скуле, целует в уголок губ и кусает легко, почти игриво за подбородок. - Конечно, ты не плакал. Ведь тёмный гений Порта, кровавый палач и преемник Босса мафии не может плакать. Не умеет. - Именно, - кивает Дазай и зарывается пальцами в мягкие пряди рыжих волос. Успевший отмыться от их ночных игр, Чуя пахнет сладостью геля для душа и мятной зубной пастой. Этот запах смешивается с теплом его кожи, солью свежего пота, приносимым сквозняком запахом уличной свежести, и когда солнце золотит рыжую макушку, а кружевная тень ложится на часть лица и правое плечо Чуи, Дазая вдруг переполняет необъяснимая лёгкость. В просторной залитой светом спальне Чуя кажется таким живым и ярким. Его плечи под ладонями Дазая твёрдые, кожа мягкая и тёплая, и его сердце бьётся прямо в ладонь Дазая, когда он прижимает руку к его груди, чтобы прочувствовать пульсацию его жизни. Правда в том, что на ресницах Дазая блестели слёзы, когда он вырвался из сна. Из этого мутного, липкого кошмара, в котором Чуи не было рядом, а лепестки ликориса, который Дазай нёс на его могилу, кровью растекались в его дрожащих ледяных пальцах. Правда в том, что он был напуган, и ему было больно. Правда в том, что при виде вышедшего из ванной бесстыдно обнажённого Чуи, вытирающего голову полотенцем, которое тот после повязал на свои бёдра, из его горла вырвался сдавленный всхлип. «Жизнь и без того бессмысленна и бесполезна. С твоей смертью миру и вовсе придёт конец», - пронеслось в голове Дазая в тот момент, когда Чуя обратил на него внимание и нахмурился, отмечая его потерянный вид. Дазай всю жизнь искал хоть какой-то смысл в своём существовании, пытался найти ответы на свои вопросы. Вот только ему в отличие от философов древности не везло. Сколько ни пытался, Дазай нигде не мог найти того, что искал. Мафия или ВДА. Абсолютная свобода или ошейник обязательств на шее. Одиночество или люди, находящиеся рядом. У Дазая было много времени после ухода из Порта, чтобы посмотреть мир и понаблюдать за людьми. У Дазая было много времени в ВДА, работа в котором положила начало какому-то безумию: то Гильдия, то недобитый Шибусава, то Достоевский, то ещё чёрт знает кто. Но сколько бы Дазай ни смотрел по сторонам, в каких бы обстоятельствах ни испытывал себя и ни наблюдал за испытаниями других людей, а жизнь слаще или важнее для него не становилась, и никакого особенного смысла в ней он так и не нашёл. А потом в его жизнь неожиданно вернулся Чуя, и Дазаю показалось, на него выплеснули литры разноцветной краски, так ещё и блёстками присыпали, и пищевыми добавками сверху, чтобы и вкус, и запах, и всё вместе. На контрасте с годами серости и застоя после ухода из Порта это было подобно взрыву. Судя по тому, как сверкал лукавыми глазами Мори в тот момент, когда собственноручно накидывал на его плечи сохранённый после его побега чёрный плащ, это было если не стопроцентно продуманным планом, то хорошим знанием души Дазая уж точно. Так и хотелось стереть раздражающую улыбочку Босса каким-нибудь колким замечанием или резкой грубостью, но возможности не было, потому что впервые за долгие годы Дазай вновь оказался в ситуации, когда рядом находился человек, видящий его насквозь. Изворачиваться было бессмысленно. Трёх месяцев не прошло после того, как ВДА и Порт заключили союз, а Дазай уже стоял в центре поля боя, рождённого вооружённым конфликтом Портовой мафии с зарвавшимися шавками из низов. За его спиной развевались полы чёрного плаща, жёсткий тёмный взгляд отслеживал каждое движение людей вокруг, на губах была шалая безумная улыбка, в обеих руках были пистолеты, а к спине прижимались острые лопатки прикрывающего его Чуи. Его яркие рыжие волосы, его раздражённо сверкающие голубые глаза, его громкий голос с ярко выраженной рычащей «р», его терпкий парфюм и тяжёлый запах сигарет - как же сильно Дазай скучал по всему этому. Настолько сильно, что через месяц после его возвращения в Порт они с Чуей оказались в одной постели, а в настоящем Дазай живёт в его квартире, и они являются не только напарниками, но и официальными любовниками. А ещё - пусть оба так ни разу и не заикнулись на эту тему - возлюбленными. Просто к этому всё шло. Всегда. Быть может, с самого начала? Так к чему обсуждать очевидное? Они всегда были готовы умереть друг за друга. Даже тогда, когда терпеть друг друга не могли и постоянно дрались и грызлись. Не только нежность означает искренность и привязанность. Не всегда нужно озвучивать то, что ясно без слов. Несмотря ни на что, они были друг у друга в приоритете, и поэтому всё закончилось тем, с чего и началось, и личный круг Дазая замкнулся. - Может, это и неплохо? Быть зависимым от одного - своего - человека? - едва слышно спрашивает Дазай, жмурясь от удовольствия, когда Чуя выпрямляется и цепко хватается за его бёдра, срываясь на беспорядочные толчки в попытках догнать ускользающее удовольствие. Чуя вскидывает бровь, намекая, что не расслышал, и нужно повторить. Дазай только улыбается, качает головой - всё в порядке, ничего важного - и тянет его на себя. Стонет громко в поцелуй, стоит Чуе обхватить пальцами его член и начать ласкать в такт толчкам, и прогибается в пояснице, несдержанно кусается, когда Чуя толкается глубже и задевает простату, отчего позвоночник будто простреливает током, и головка члена увлажняется ещё сильнее, прежде чем залить ласкающие пальцы спермой. Чуя догоняет его почти сразу и только толкается ещё глубже в тело перед тем, как кончить. Поскрёбывая ногтями по его лопаткам, собирая ладонями дрожь с боков, чувствуя скользнувшие по бёдрам горячие ладони, Дазай чувствует себя счастливым. Отмываться от спермы в заднице то ещё удовольствие, но сейчас ему откровенно наплевать на это. Навалившийся на него пышущий жаром Чуя, его запах, соль его пота на языке, когда Дазай целует и вылизывает его шею, и царапины от его ногтей на боках, и отпечатки пальцев на бёдрах, и следы укусов на плечах, и сперма, влажно хлюпнувшая и потёкшая по мошонке, когда Чуя вытаскивает начавший опадать член - всё это доказывает, что происходящее - реальность, а не ещё один «сон во сне». Всё это доказательства того, что свет не померкнет через секунду, запах свежести не сменится запахом затхлости, а обнявший его сыто улыбающийся Чуя не посмотрит остекленевшими глазами и не искривит бескровные губы в ломаной улыбке перед тем, как осыпаться пеплом, который Дазай будет судорожно хватать пальцами и который так и не сможет собрать, удержать. - Ты как? - спустя несколько минут тишины, наполненной постепенно выравнивающимся дыханием, вновь спрашивает Чуя и приподнимается на локтях. Дазай заглядывает в его глаза и ведёт ладонью по чужой щеке и виску. Зарывается пальцами в сырые от пота волосы и скребёт ногтями за ухом, отчего Чуя жмурит один глаз от удовольствия, становясь похожим на большого ленивого кота. Солнечный свет всё ещё золотит его волосы. Немного посветлевшие голубые глаза блестят лёгким самодовольством при взгляде на растёкшегося после секса Дазая, а в уголках ярко-красных тонких губ притаилась эфемерная улыбка. Дазай тянет его на себя и сцеловывает её, прежде чем без слов потереться носом о мягкую щёку. Усмехнувшись, Чуя легко целует его в губы, чмокает в переносицу и отстраняется, садясь прямо и с ленцой потягиваясь. - Завтрак? - предлагает, ероша волосы на затылке, и передёргивает плечами, когда Дазай поглаживает его раскрытой ладонью по животу и груди, вновь задерживаясь в районе сердца. - Завтрак, - соглашается Дазай, с удовольствием переворачиваясь на бок и сгребая чужую подушку, как только Чуя поднимается с постели, ворча о том, что сначала ему придётся ещё раз принять душ. Но на пороге ванной Чуя вдруг останавливается и оборачивается. Перехватив его взгляд, Дазай вскидывает брови и слегка ведёт подбородком, побуждая высказаться, если есть, что сказать. Чуя хмурится, осматривает его с ног до головы, задумчиво щурится, а после вздыхает, вновь ерошит волосы на затылке и отворачивается. - Знаешь, - говорит, не глядя. - Тёмный гений Порта, кровавый палач и преемник Босса мафии и в самом деле не должен плакать, не должен уметь этого. Но это не означает, что всё это распространяется на Дазая Осаму, который - просто человек. Не дожидаясь ответа, Чуя скрывается в ванной. Через несколько секунд в душевой кабине начинает шуметь вода. Ещё с пару мгновений посверлив взглядом то место, где он только что стоял, Дазай со смешком откидывается на спину и поворачивает голову, вновь осматривая комнату. Солнечный свет, его тёплые квадраты на полу, белый тюль и кружевные тени всё ещё на месте. Остатки неприятных ощущений после кошмара постепенно исчезают без следа. Чуя в ванной ужасно фальшивит, напевая какую-то прилипчивую попсовую песню, услышанную по радио. Минут через десять он уже будет дымить сигаретой на кухне, откуда расползётся соблазнительный запах свежесваренного кофе. Когда Дазай выползет из душа на кухню и обнимет его со спины, пристраивая подбородок поверх макушки, Чуя привычно начнёт ворчать о том, что он не подставка всяким каланчам, а потом Дазай получит свою долю утренних поцелуев, пока будет слизывать с его губ вкус сигарет, кофе и горького шоколада. «Чуя жив», - проносится в его голове. - «Чуя жив и он рядом со мной. И я тоже рядом с ним. Я его уберегу. Обязательно уберегу». Чуя в душе берёт особенно высокую ноту, и это настолько ужасно, что Дазай не удивится, если зеркало в ванной пойдёт трещинами и осыплется осколками. Сморщив нос, он зарывается пальцами в чёлку, отводя её со лба, и садится прямо, опуская взгляд на свои бёдра, разукрашенные метками укусов и засосов. Пальцы проводят между ними линии несуществующих созвездий чужой любви и несдержанности, отпечатавшихся на бледной коже. - Ещё одно замечательное утро, - едва слышно шепчет Дазай. На его губах расцветает наполненная лёгкостью и покоем улыбка.

|End|