Отрицательный герой

Хёнджину было девятнадцать, когда ему впервые разбили сердце. Всего лишь в девятнадцать лет, когда вся его жизнь рухнула в тот самый вечер холодного декабря. Ему всегда говорили, что за двумя нитями не удержишься, что-то одно точно должно в итоге разорваться, доставляя сердцу миллиард ударов в секунду. Он всегда плевать хотел на слова окружающих людей, которые хотели уберечь молодого парня от лишних головных проблем, но кто их слушал? И Хёнджин больше не смеялся в коридоре сидя на подоконнике, посматривая на проходящих школьников свысока или с презрением, да даже с интересом. Больше не покупал по несколько штук молока с шоколадом и не сидел за одним школьным столом со своими друзьями, прижимая их ближе к себе, чтобы смеяться прямо под ухо и смущенно прятать свои до жути притягательные красивые глаза. Кроме многочисленных знакомых, у него есть один друг — грусть. Среди шумного веселья и в часы усердной работы он вдруг отзывает его, увлекает в своё уединение, и Хёнджин идет за ним, хотя, в сущности, и не двигается с места. Никогда сердце Хёнджина не имело более верного друга — не то ли, что он принадлежит ему всем сердцем. Он забывал (оставлял) металлические кольца в чужих квартирах, там же — воспоминания о прошедшем вечере с другим. И сколько не пытался оставить в одинокой квартире самого себя — не получалось. Когда целиком и полностью принадлежишь человеку, сам себе уже не подвластен. И не потеряться в музеи искусств, и не забыться в толпе веселящихся людей. Когда-то Хёнджин думал, что весь мир у него под ногами. В то время, когда всё казалось каким-то ярким, светлым и волнительным. Иногда, засыпая в своей маленькой комнате, он вспоминал то время, апрель, первый учебный день нового семестра после задержки каникул, виной всему чертов грипп, что охватил всё тело мальчишки. Ему было немного грустно от того факта, что состав класса поменялся, все знакомятся друг с другом уже лично, а не по чужим рассказам и слухам. Говорят, если хочешь узнать человека, сначала узнай, что он думает о других людях. В первый день, когда он пришел в школу, его охватила паника, когда он впервые заблудился из-за неведомых ему чувств. Он молча здоровается со всеми в классе (выходит глупо), а потом как только переступает порог на следующий день, то знакомиться со всеми, ярко улыбаясь. Совсем чуть-чуть и ему наскучили чужие комплименты в свою сторону, он присаживается на пустое место и держа в руках свой мобильник, ждет своих друзей, которые по иронии судьбы оказались в его классе. Хёнджин никогда бы не подумал, что ждать друзей станет настолько ужасным занятием, что яростно писал в общий чат оскорбительные и драматичные словечки, которые вызовут у друзей лишь усмешку и смех. Наклонив немного голову, он тихо вздыхает, роняя свою руку на парту бежевого цвета любимого платья его сестры. Очень странное сравнение. — Эм, привет? — голос звучал очень неуверенно, вызывая у Хёнджина усмешку. Старший поднимает свою голову, встречаясь с теплым взглядом и потрепанной прической. На солнце его волосы казались жутко мягкими, сам парень напротив был похож то ли на щеночка, то ли на мягкого мишку, которого хочется долго обнимать, засыпать вместе и делиться сокровенными тайнами по ночам, чтобы никто другой не услышал. Хёнджин сглотнул, не имея понятия, что от него хотят. — Это мое место, — неловко улыбается школьник, заламывая свои пальцы. А у Хёнджина в голове проскальзывает «ему бы на пианино играть, а не ломать пальцы». Вот только тот только заторможенно кивает, встает со своего места и почему-то двигает стул, когда парень напротив теряя контроль над ситуацией начинает краснеть и прятать свои глаза под челкой. Хёнджин, кажется, впервые чувствует, как тепло и светлые чувства щекочет его юное сердце, никогда раньше не испытавшее настолько искренние чувства, смотря на парня с цветом волос ярких цветов палитры этого мира, бежавшего в его объятия. Хёнджину было восемнадцать, когда он впервые полюбил кого-то так сильно, бесповоротно. Его чувства настолько имели смысл, что каждое утро он выбегал из дома слишком рано, чтобы встретить особенного человека на противоположной ему стороне станции метро. Он постоянно шутил, что они являлись истинными, что сама судьба постаралась, сведя таких замечательных и нежных парней вместе. Их друзья только ради веселья корчили рожицы, закатывали свои глаза и уходили со своих мест, когда двое парней начинали обниматься у всех на виду. — Ну, не перед моей же едой! — злится Чанбин, стаскивая свой контейнер для еды подальше. Он садится рядом с Феликсом и бурчит что-то себе под нос, пока младший заботливо гладит по спине и протягивает ему картошку фри с сырным соусом. — Сынмин, хватит слюнями обмениваться у всех на глазах, — недовольно шипит Бан Чан, присаживаясь напротив парочки, — Имей наконец совесть. — Совести у него никогда не было, — подает голос Джисон, мастерски скрывая свою боль из-за пинка под столом от виновника всего этого шума. — И вообще, почему это только ко мне все имеют претензии? — хмурится Сынмин. — Ты сначала встань с колен своего принца, а потом мы с тобой нормально поговорим, — усмехается Чонин, пряча свой телефон, после того как незаметно для двоих парней сделал пару снимков, так, на память. Сынмин недовольно цокает и назло всем, громко чмокает Хёнджина в губы и победно улыбается, слыша истошные крики и мольбы, чтобы каникулы наконец начались, чтобы две недели, целых четырнадцать дней не видеть двух зажимающихся во всех щелях школы друзей. Каждый в это школе, в большой шумной компашке, знакомые и даже прохожие люди сказали бы, что это пара созданная небесами. Сами парни лишь смущенно улыбались на такое, хотя рядом друг с другом называли себя чуть ли не соулмейтами, родственными душами, истинными. Вот только все вдребезги разбивается, когда Хёнджин впервые видит слезы Сынмина на лице. У старшего руки замирают в воздухе, когда тот хотел притянуть к себе младшего и обнять крепко-крепко, как это было всегда. Как в июльский теплый вечер, когда они прятались под одним козырьком, совсем мокрые из-за летнего, казалось бы теплого дождя, который заставлял двух школьников прижиматься к друг другу ближе, потому что обстановка заставляла без остановки дрожать все тело, хотя обстановка ли. Он не знает, когда все пошло наперекосяк. Не знает, когда вместо дружной компании своих одноклассников, начал выбирать совсем других, из параллели. Не помнит, как целует у всех на виду на вечеринке какого-то парня, чьи глаза напоминали кошачьи, что отдавали холодом и отчужденностью. И совсем не хочет вспоминать нервного Сынмина, который неумело делал вид, что ничего не видел, хотя у самого тряслись не только руки, а все тело, которое хотело покинуть этот душный пропитанный похотью и развратом место. Кажется, в тот вечер Хёнджин впервые почувствовал на своих губах алую кровь, что стекала по подбородку. Он даже не возникал, не имел против, потому что виноват. Он видел, как глаза напротив горели. Его хотели разорвать, хотели сжечь, чтобы он горел ярким пламенем. Бан Чан хотел разбить Хёнджина, сидящего на земле, который держался за свою голову, пытаясь до конца понять, что сотворил. Вот только понимать ничего не хотелось, вникать в суть и слова тоже не хотелось, поэтому отбросив все свое человечество Хёнджин дает сдачу старшему, навсегда потеряв его доверие. — Ты всегда бегал за Сынмином, может еще трахал его, пока меня не было? В детстве, когда маленький Хёнджин ошибался, он прятался под своим одеялом, и каждый раз надеялся, что станет лучше, так и становилось. Вот только проблема, Хёнджин давно вырос, и он в данный момент не находился в теплой комнате, не было мягкого одеяла, которое смогло бы защитить ребенка от своих же проблем. Были только до боли ненавистные слова, которые Хван выплюнул в лицо Бана, показывая ему свое отвращение со страхом, обидой и горечью. Были слышны крики его друзей, перешептывание незнакомых школьниц в коротких юбках, в голове бардак и одно сожаление. Он разрывал, беспощадно ломал и сдавался сам, отталкивая себя ото всех. Но ему никогда не хотелось зарыться в одеяло настолько сильно, когда вспоминает его, что незаметно для себя начал сжимать руки в кулаки, оставляя за собой яркие следы от ногтей. Мир Хёнджина рухнул, а с уст пронесся болезненный выдох, стон, тогда понимает, что все потеряно, когда он заметил за старшим его мальчика со стеклянными, наполненные влагой глазами, что впитывали в себя всю неправильность его действий, истории, поворота событий. Все портится в тот самый момент, когда парень с холодной внешностью, обеспокоено подбегает к Хвану, отталкивая от него Бана. Все казалось таким неправильным, когда Хёнджин видел опускающиеся плечи Сынмина, осуждающие взгляды его друзей, тяжелую ауру, что заставляла слиться с кирпичной стеной. Хёнджин, кажется, почувствовал в своих ладонях мокрую землю с травой, холодные руки на своих щеках, слышал успокаивающие невнятные пьяные слова, которые пытались помочь прийти в себя. Но Хёнджин знал, что ничего уже как прежде не будет, когда видит, как Сынмина прижимают за талию к себе, и когда Чанбин небрежно кидает на мокрый асфальт браслет подаренный им же на день рождения. В тот самый день, когда Хёнджин признался Сынмину в своих чувствах и получил взаимность, которая разорвалась по швам. Хёнджин не знает сколько он просидел на той самой влажной земле, смотря куда-то вдаль, надеясь в самый последний раз, что Сынмин вернется, прибежит, как в день соревнований, обнимет крепко и будет заливисто смеяться, что он всего лишь пошутил. Однако, его губы накрывают не сынминовы, из-за чего Хван кривится, отталкивая от себя парня. — Прости, Минхо, — он измученно заглядывает в глаза, сжимая чужую руку в своей, пытается улыбнуться, но выходит как-то не очень, на что старший лишь фыркает, сбрасывая свою руку, — я тебе перезвоню, хорошо? И он встает с земли, с помощью того же Минхо, который на ногах то еле стоит. Хвану ничего не остается, как забрать того к себе, родителей все равно дома нет, как всегда задержатся на ночной смене в хирургии. И все снова пойдет к чертям.

***

Сынмин просыпается резко, вскакивая с мягкого матраса. Он морщится, когда в глаза падает свет от яркого солнца, а тело ломит, будто он пробежал целую эстафету, раз пять точно. Слышится под боком тихое копошение и он вздрагивает по девчачьи, сразу же локтем заезжая в челюсть своего друга, который не ожидал получить по лицу этим утром. На крик отзываются остальные, недовольно вставая. — Какого черта, Сынмин?! — возмущенно вопит Феликс, потирая свою челюсть, на что получает смешок со стороны Чонина. — Я случайно, — плечами дергает виновник утреннего шума и улыбается неловко, замечая на себе внимательные и обеспокоенные глаза друзей, — Что? У меня на лице кусочек ананасовой пиццы? Если бы ситуаций была бы иной, в этой комнате дружно пронесся бы смех школьных друзей, но как назло из головы вылетело все, что он должен был умело пропустить. Мысленно дав себе пощечину, и прикусив щеку изнутри, он вздыхает, дуя свою губы. Тишину никто прерывать не хочет, Чонин подавно сделал вид, что обои в комнате Чанбина намного интереснее, чем смотреть на самобичевание лучшего друга, хотя у самого младшего, сердце билось в унисон, будто бы разрываясь на несколько кусочков. — В любом случае — это ничего не значит, — говорит Сынмин, пальцем сжимая переносицу, хмуро обдумывая дальнейшие слова, — Наши проблемы не должны касаться дружбы, поэтому не беспокойтесь, все будет хорошо. — Конечно, Сынмин-а! — подхватывает сразу же Феликс, совсем неправдоподобно произнося это. От Кима это не пролетает мимо ушей, видя как бегают глаза его друга, он начинает искать поддержки у остальных присутствующих в комнате, — Я уверен, что мы и дальше будем весело проводить вместе время. Чонину почему-то резко хочется ободрать обои, Чанбин устроит лекцию своему парню, как и когда лучше молчать, а Джисон совсем не знает, что говорить в такой ситуации, поэтому просто выжидает, когда напряжение в комнате спадет, чтобы вновь приспособиться к общению с людьми. — Я всегда знал, что с этим Хваном что-то не так. — Чан, — вздыхает Чонин. — Что? Вы разве не думали, что он всегда был каким-то подозрительным? Мне всегда было неприятно, когда он слишком пошло шутил или же напивался, когда мы все тусили на крыше. Разве мне одному это не нравилось? Феликс тупит взгляд, опуская голову после уничтожающего взгляда от Чанбина. А ему так хотелось сказать что-то, ну, очень важное. — Я не думаю, что он настолько плох, как ты говоришь, — встает в защиту своего парня Ким, кусая нижнюю губу. Сейчас хотелось бы вернуть время назад, предложить вместо душной вечеринки у какого-то незнакомца со школы пойти на их логово, убежище на крыше, которое они с такой любовью обставили своими вещами. — Хорошо, я сделаю вид, что не видел твоих слез за последние пару месяцев. Также, я промолчу, как из-за него ты перестал искренне улыбаться и говорить нам всем правду, лишь бы прикрыть его, — Чанбин встает со своего места, чтобы разбавить атмосферу, открывает окно, из которого дует холодной декабрьский ветер, и закрывает сразу же, обреченно возвращаясь на свое место. — Но ты больше не дашь ему еще один шанс, понял? Ты достаточно сделал для этого идиота, который за последние пару месяцев не замечал твоих опухших от слез глаз и недосыпа, не заметил, что ты исхудал и выглядишь хуже некуда. Прости, конечно, но этот факт не радует меня, а заставляет только презирать человека, который заставляет тебя увядать на наших глазах! Я больше не смогу смотреть на то, как ты ломаешься из-за него, Сынмин-и. — голос Чана ломается и он застывает. Кажется, в этой комнате застывают все, даже время, которое никого не щадя - шло вперед. Вместо тиканья часов, у каждого в висках все пульсировало, что заставляло хмуро глядеть в пол или свои руки. Каждый из друзей думали лишь о своем. Сынмин, что пытался сдержать свою обиду и злость после вчерашнего вечера, непонятно на кого на себя, на Чана, который вообще-то был прав, или на Хёнджина, который на раз два сломал все, что они вместе строили. Тот же самый Чонин с какой-то грустью смотрел на Чана, у которого глаза были прикованы лишь на одного Сынмина, из-за чего сердце так больно сжималось. Да, никому такое не пожелаешь. Младший морщится, чувствуя влагу на лице, смахивает слезы, вытирая тыльной стороной ладони и игнорирует Феликса, что смотрит на него. Джисон, что ни разу не произнес и слова, встает резко, также игнорируя неприятное чувство в груди. В голове проносится «Джисон, дружище, ты влюбился в старшекурсника, который целовался с парнем твоего лучшего друга. Поздравляю, ты облажался по полной!». Он кидает подушку в Бан Чана, который пытался сдержаться, чтобы не обнять Сынмина, который дрожит всем телом, а Чонина обделил сочувствующим взглядом, потому что сам в такой же заднице. Но все в порядке, не так ли? Они все вместе, они живы и здоровы, а это самое главное! Все отлично! Вот только когда врёшь себе, не имеет значения, что ты говоришь другим. Дабы поменять тему, Феликс берет свой телефон и пишет в своем твиттере «хочу кушать», после чего с разных углов на телефоны пришли уведомления от твита Ли. Парни улыбаются и встают со своих мест. Сынмин добродушно согласился помочь Джисону и Чанбину приготовить завтрак, а Феликс с Чонином побежали в душ, оставляя не застеленные «постель» на Чана. Просыпаться после жесткой пьянки всегда отвратительно, поэтому Хёнджин этим утром просыпается полностью разбитым. Голова жутко трещала из-за выпитого алкоголя, в висках давит и до ужаса хочется воды. Его будто холодной водой обливают, когда он видит перед собой сонного Минхо, который потягивается на кровати и улыбается ему. Вот только Хёнджину улыбаться в ответ совсем не хочется. Хёнджин помнит, как боялся никогда не узнать, как это — найти что-то своё. Ему казалась невыносимой мысль по-прежнему просыпаться в городе, из которого хотелось бежать, встречаться не с теми людьми и заниматься не тем, чем должен. Но есть что-то особенное в том, когда впервые приходишь к человеку домой и действительно чувствуешь себя дома. Ты понимаешь, что нашёл что-то своё, когда больше не хочешь никуда уходить. А ему зачастую так хочется уйти. Из-за неправильности ситуации он закрывает глаза и недовольно стонет, откидываясь назад. Ему нужно точно что-то делать, пока не стало совсем поздно. — Слушай, Хёнджин, один мой хороший друг дал пару билетов на завтрашний концерт, не хочешь с нами? Но это немного подождет, не так ли?

***

Школьная столовая кишит новостями, слухами, громких смехом. Феликс с Чонином обходят толпу младшеклассников, которые все никак не могут перестать бегать за школьной красоткой — Юной. Вот только им не дают скрыться из виду женский голос. — Оппа! Какими судьбами, — к ним подлетает та самая звезды школы с блестящими тенями на веках, которые создают впечатление, что она не учиться сюда приходит, а выступать на сцене. Хотя, кто вообще здесь учится? Чонин кривится и тянет за локоть Феликса, вот только Юна идет с ними, угрожающее улыбаясь Яну, чтобы не палил контору и дал ей спокойно улизнуть от толпы сумасшедших "фанатов". Чан смеется, когда замечается крайне заебавшееся лицо Чонина, притягивает того к себе, а у младшего лицо расцветает, сразу краснея. Юна качает головой и удивляется, когда видит Чанбина. — Что у них есть на тебя, если ты сейчас сидишь в браслетах Сынмина? — Не спрашивай, — закрывает свое лицо Со. Вокруг стола проносится дикий смех, особенно со стороны Джисона, Феликса и Чана. Чанбин им еще припомнит, Джисону подкинет книгу по химии, а Чану поменяет его темы на ноутбуке, пусть мучается и ищет его «самую крутую тему во вселенной». Ситуация с Хёнджином как-то быстро забывается, когда тот не появился в школе ни на следующий день, ни через неделю. Каждый даже позабыл, что было на той вечеринке, хотя некоторые школьники все еще ходят и перешептываются, когда мимо по коридору проходит Сынмин, без друзей. Киму на самом деле все равно, он поставил на эту ситуацию огромную, жирную точку. Друзья пару дней бесили бедного парня, не давая спокойно поесть или посидеть и со спокойной душой послушать песни дэев, для атмосферы и нифига он не убивается. Когда Сынмин получил короткое сообщение от Хёнджина «давай останемся друзьями? :(», младший даже не заплакал и не бился в истерике, все к этому и шло. Но видя обеспокоенного Чана на пороге квартиры, и слушая лекции от Чанбина, пару сотен сообщений от Чонина, Феликса и Джисона — не дало ему грустить всерьез. Однако в моменты, когда он оставался один, ему хотелось разорвать обои на стенах, разодрать свою кожу, сломать все рамки, в которых счастливо смотрят именно он вместе с человеком, который когда-то дарил ему тепло и любовь. Всякий раз, когда Хёнджин смотрел на своё отражение, он пытался найти там ответ на все вопросы, что Минхо ему задал, но нашёл он их совершенно в другом человеке. В Сынмине. Вот только к Сынмину невозможно было добраться. Чанбин послал его как можно дальше, Чонин с Феликсом упорно его игнорировали, притворяясь, что никакого Хван Хёнджина в их жизнях никогда и не существовало. С груди выпускается болезненный смешок, когда он видит Бан Чана, который встречает Сынмина с порога дома. Тогда и Хёнджин понял, ничего уже не вернуть. Уже слишком поздно. Нужно было головой думать, а не ходить играть с чужими чувствами. Он готов был всё бросить, и не желал ничего другого, кроме одного: оказаться где-нибудь наедине, с ним, по ту сторону времени, по ту сторону всех уз и узлов лет, по ту сторону мыслей и воспоминаний, по ту сторону самого себя и его неправильной и тусклой жизни. Хёнджин помнит чувство, когда признался самому себе в том, что ошибался. Зачастую осознание приходит поздно вечером, когда, терзаясь сожалением, пытаешься заснуть. Ему казалось, что ошибиться в выборе — это нормально, но ошибаться в людях — непростительно. Трудно смириться с мыслью, что человек, который был ближе всех остальных, вдруг тоже значит теперь не больше, чем оставленное позади. И вот ты сидишь на полу в окружении старых фотографий, потрепанных конвертов, всматриваешься в счастливые лица, перечитываешь трепетные строки, от которых когда-то вздрагивал, и больше ничего не чувствуешь, кроме боли. Любовь заставляет задохнуться в слезах, трубка в телефоне упорно молчит, и осознание того, что ничего не будет как раньше — заставляет плакать ещё больше. Хёнджину хочется как раньше. Хёнджин ошибался в решениях, в собственных мыслях, в чужих людях, казавшихся ему знакомыми, ошибался в самом себе. И лишь чувства никогда не могли его обмануть. Он возвращался домой, мысленно находясь вдалеке; засиживался подолгу на кухне, уткнувшись взглядом в стену; заставлял себя оставить всё как есть — и не мог; нуждался в ответных чувствах, но внутри себя не находил взаимности, и вдруг — Хёнджин отводит взгляд в сторону, впервые встречаясь с сынминовым. — Я слышал, ты хотел меня видеть, — хмыкает парень, заходя в до боли любимую кухню, присаживаясь напротив самого Хвана и ждёт, правда чего-то ждёт, даже надеется на что-то, но зачем? — Я скучаю, Сынмини. Есть чувства, которые оказываются сильнее тебя самого, как бы ты ни старался притупить их в себе. Кажется, Хёнджин помнит каждый момент, заставивший его почувствовать себя нужным. — Я тоже. И есть ли смысл винить себя за ошибки, которых нельзя избежать? И есть ли что-то важнее, чем просто просыпаться счастливым? — Но ты же знаешь, мы больше не будем вместе, — улыбается Сынмин, беря чужие руки в свои. Он поглаживает тыльную сторону руки и грустно улыбается, смотря в глаза, — У тебя есть Минхо, у меня Чан, и мы все счастливы, верно? Нет, не верно. Всё не так, он не счастлив. Он несчастен. Заметь это, почувствуй это в дрожи в теле Хёнджина, но Сынмин продолжает. — Скоро станет совсем легко. Ты обо всём забудешь, я обо всём забуду, мы начнем как раньше общаться и шутить, а с ребятами я еще поговорю. — Нет, я не хочу, — Сынмин пугается, когда слышит надломленный голос старшего. Он чувствует и видит сгорбленную спину, слёзы на щеках, что стекают прямиком на белоснежную скатерть. Его руки сильно сжимают в своих, и Сынмин впервые за всё время чувствует такую пустоту при виде такого Хёнджина. — Я хочу как раньше. Хочу как раньше, Минни. Хочу красть твои печенки, надоедать тебе на уроках, дразнить Феликса с Чонином, — Хёнджину потребовалось пару минут, чтобы успокоиться. Глаза ужасно щиплет, а воспоминания прокручиваются в голове, чуть ли не перед глазами, когда всё было хорошо. — Джинни, посмотри на меня, — тихо зовет Сынмин, поглаживая чужие красные и мокрые от слёз щёки. — Я скучаю по Чанбину, по его дурацким шуткам, даже по Чану! — младший удивленно распахивает глаза, тихо смеясь и гладит по волосам. — А ещё я очень скучаю по тебе, по твоему голосу, по твоим губам и рукам. Хочу их чувствовать в своих руках вечно, Сынмина. — Вечности не существует, Хёнджин. Сынмину показалось, что сердце ломается ещё раз, но он обещал, что не станет на это как-то реагировать самому себе. Друзья уже давно перестали верить, после пару таких шансов со стороны Кима, а в этот раз ситуация иная, да и Сынмин обещал Чану, что больше не станет давать вести счёт игры Хёнджину. Вечности не существует, Хёнджин. А Хёнджин знал, что Сынмину без него будет намного легче. Когда-то он смотрел на него влюблёнными глазами, Хёнджин надеялся, что у них будет светлое будущее, ведь он знает, Сынмин любил его, но видимо Хёнджин упустил свой шанс. Его любовь к Сынмину. Она будет вечной, он каждый вечер буду вспоминать о нем, о его словах, о том как Сынмин любил рассматривать хёнджиновы глаза, как обещал ему долгую, счастливую жизнь вместе. К сожалению всему приходит конец, Хёнджин — не исключение, их любовь тоже. Теперь он тонет в своих чувствах к нему, в отчаянии, в боли. Каждый раз он прокручивает у себя в голове их счастливые воспоминания, которые останутся только с ним, потому что Сынмину это попросту не нужно. Его сухие слова навсегда останутся с ним, они развеются вместе с их настоящим. Сынмину не нужны его чувства и старания, Хёнджин всегда все лишь разрушает.