***
Близилось Рождество: с театральным образом жизни я настолько стал сентиментален, что невольно начал присматривать подарок для своей обворожительной коллеги. Для той, что несмотря на моё скотское в недавнем прошлом поведение продолжала оставаться вежливо доброй и даже чересчур открытой для новых возможных гадостей, потому что иначе я не умел. Когда я вернул расположение Мишель, то уяснил, что без её поддержки и улыбок в ответ на тупые шутки мне нельзя обходиться, а поэтому стал ненароком задумываться, о чём лишний раз умолчать в её присутствии, а о чём поделиться без страха быть высмеянным. Я никогда больше не хвалился любовными похождениями, не насмехался над ней с сексуальным подтекстом, боясь вспугнуть и обидеть, избегал любых попыток назвать наш творческий симбиоз отношениями в любом существующем контексте, искоренил все слухи "о нас" после выходки на корпоративе, грозясь разбить лицо каждому, кто заикнётся об этом ещё хоть раз. Я принял в Мишель её высокоморальные принципы, беспрекословную цель блюсти себя до встречи с единственным, не желая больше испытывать женское терпение на себе, но лихорадочно жалел о том, что она не может себе позволить расслабиться. Навязчивая идея преследовала любое взаимодействие с танцовщицей: дотронуться, ненароком пройти рядом, прислушаться к её уставшему после отработки дыханию и забыться в воспоминаниях о том, как мы задыхались друг другу в шеи. Это непреодолимое наваждение штурмовало ночами мозг, и, вместо того, чтобы беречь по крупицам редкий ценный сон, я старательно возвращался мыслями в день нашей первой репетиции в концертном зале: разговор, дерзкие чувственные прикосновения и моё обещание молчать. Неужели тогда ей так хотелось вступить в отношения с легкомысленным бабником ― разве об этом неустанно мечтают девушки ― что Мишель подарила мне этот взгляд с нескрываемым тяжким разочарованием, увенчавший моё предложение не распространяться о случившемся? Девушкам так важно называться чьими-то, обладать и принадлежать какому-то одному "счастливчику", растирая в обыденную пыль на домашних, забитых совместно нажитым хламом шкафах все удовольствия и легкость от жизни. В глубине души я понимал, что предупредить о своих свободолюбивых взглядах уже после состоявшегося секса ― маленькая гнусная подлость, но нельзя этим не воспользоваться, когда как и меня редко спрашивали, хочу ли я спать всегда только лишь с одной, сводив её под венец. А потому я считал себя предельно честным. Спросила бы меня Мишель, какие виды я имею на неё прежде ― и не было бы недосказанностей, но она наверняка додумала продолжение так, как научилась в детских счастливых сказках о принцессах и рыцарях, чтобы сейчас я испытывал жгучий стыд, пытаясь понять, кем мы друг другу приходимся. Называть танцовщицу "коллегой" и "подругой" было нелепо смешно, но приходилось прибегать к таким категориям, ведь общение с лапулей мне оказалось невыразимо важно... Пушистый клейкий снег залёг на тонкие ветки деревьев на Тайм-сквер, а из-под ног доносился гулкий хруст, сопровождающий меня от дома до самой работы. В отличие от репетиций с Изабель, с Мишель мы успели проработать открытие второго блока. Он начинался с массового номера у водопада, где происходила полная чертовщина: ветер, быстро сменяющееся холодным резким светом затемнение, предвещающее беду. Как всегда выбивающаяся из картины взбунтовавшаяся танцовщица шла против системы повторяющихся движений. Тут появлялся уже влюбленный после их первой встречи принц, вторя всё более смелым женским па. Правитель и его подданная вдруг начинают танцевать против целой страны, против всех и заодно: злодейка завладела его сердцем, разумом, управляя, словно марионеткой. И вот они парят над всеобщей неразборчивой хореографией, задавая новый, непривычный тон и велят ему следовать. Крэг продумал здесь и откровенные поддержки, оголяющие на публику скоропалительно разрождающееся доверие к единственной подданной, которое вскоре будет обмануто, и объёмные парные комбинации, и оставил место на проскальзывающее коварство героини Мишель: предвкушение от вскоре настигнутой цели поквитаться за отнятый смысл жить. Пока эта часть постановки повествовала о воссоединении принца и двуличной обманщицы, я наслаждался. Мне не непередаваемо нравился этот блок. Нравилось подчиняться Мишель и танцевать под её дудку, хоть и понарошку, ради сценария, но с полной отдачей, ведь здесь мы действовали, наконец, сообща. Ход репетиций совпадал с моими личными потребностями поддерживать с ней доброе открытое общение, которому теперь лапуля не противилась, и из-за этого моё настроение в любую минуту дня совпадало с реальными устремлениями. Кажется, я стремился быть ближе к Мишель... Ближе к девушке с каким-то особенным взглядом серых, платиновых глаз, самозабвенно вытанцовывающую свою партию при любом удобном и неудобном случае в коридорах и пролётах. Ближе к той, что с заносчивым важным видом поглядывала в мою сторону, но с удовольствием задерживалась до позднего часа, чтобы отработать никак не поддающиеся части вместе. К той, что как-то призналась мне в пристрастии выпить дешёвого вина из коробки при свечах, чтобы воссоздать антураж из её любимых романтических комедий... К той, что невыразимо сильно переживала за младшую сестру, которой позволила чуточку больше свободы, и стиснув зубы плакала, не подавая виду. Какие же мы были разные: Мишель держала всё под контролем и нехотя делилась ответственностью с кем-то помимо себя; я же искал независимости и рассчитывал на понимание к своим эгоистичным выходкам. Я неудержимо взрывался эмоциями ― Мишель упорно прятала их от посторонних глаз. Искала в людях доброе, хорошее, переступала через себя и стремилась поддержать морально, пока я упивался местью к своим обидчикам годами. Моя самовлюблённость позволяла мне ни во что не ставить моральные принципы и легко через них переступать, а заносчивость танцовщицы диктовала ей благородные, горделивые выборы, возносящую её над всеми обычными и порочными людьми, с которыми я был знаком. Наше знакомство и общение было чем-то из ряда вон выходящим, с каждым днём я убеждался в этом всё больше. И к тому же удивлялся своим новым потребностям написать ей бесполезное сообщение или беспричинно позвонить: неужели это и имеют в виду, называя девушку особенной ― когда она несносно противоречит всем твоим сложившимся устоям, и ты продолжаешь её желать? Наслаждаясь обстановкой, сложившейся в театре с началом прогонов второго блока, я даже не заметил, как оперативно мы переходили к следующей идее, быстро расправившись с первой. Чтобы не затирать чувства до дыр, не выгорать, мы доводили номер до определённого, осязаемого совершенства и откладывали его в долгий ящик, как должны были поступить и с парными номерами. И вот сегодня Крэг ставил нам с Мишель сцену, где персонажа танцовщицы принц разоблачал в предательстве. Он вдруг понимал, что та воспользовалась им, чтобы отомстить целой цивилизации за отнятую у неё любовь, и тут его сердце разбивалось в дребезги. Наступала полная разруха, принц тянулся к девушке, но она отвергала его, доходчиво раскрывая свои мотивы. После высказанных в шутку сомнений Мишель о соответствии ролей нашим характерам, я не уставал думать о верности её наблюдений: ответственность, глубинность, жертвенность ― всё это было не обо мне, но про Мишель. Зато из желания мстить я был словно соткан, сопереживая её персонажу, больше, чем кому бы то ни было в этой постановке. Танцовщица забрала ведущую, ключевую роль, хоть она и была ей не по вкусу. Мы оба примеряли на себя лишь на время качества друг друга, чтобы в перерывах на обычную жизнь вернуться к собственным привычкам. Я даже стал понимать, почему девушка так тяжело решалась уехать из Сан-Франциско, когда как меня учили каждый день чувству долга и совести. Наверное, и она всё глубже понимала меня, но об истории с затаенной на десяток лет местью ей точно нельзя было знать... Зеркальный, сверкающий подсветками лифт поднял меня на тридцать четвёртый этаж Сони-билдинг и распахнул свои двери перед бесконечным лакированным паркетом, выстилающим репетиционный зал. На крыши соседних высоток наседали пушистые поблёскивающие ковры снега; ветер бился в панорамные окна, пряча от посетителей здания острые шпили и облака. Макарти уже переоделся в спортивную одежду, высматривая в стеклах разбушевавшуюся метель. ― Привет, ― наставник вышел из гипнотической задумчивости, обернувшись на мои шаги и скромное приветствие. Честно говоря, эти репетиции я ждал без особого энтузиазма, нехотя осознавая, что "хорошая погода" в театре изменится, и словно считывая мой неодобрительный настрой, Крэг тут же шагнул мне навстречу для разговора. ― О, это ты... Готов разоблачать преступницу? ― Он задумчиво потянулся к щетине, внимательно рассматривая моё лицо и потеряно, но от этого не менее широко, чем обычно, улыбаясь. После гадкого признания Изабель в чувствах ко мне она невольно казалась Крэгу жертвой. Наставник как-то загадочно смотрел на меня с тех пор, словно я по самым злым и коварным причинам взял девку в заложницы и обходился с ней грубо. Но ведь я был шокирован не меньше его, хоть и не мог связать неожиданного поступка этой змеи с явно затаенными мотивами. Единственное, что я понимал, что Изабель обеспечила себе алиби на скандалы со мной, и её роли безответно влюблённой дурочки это играло только на руку. ― Мишель переодевается. Я уже немного обрисовал ей настроение номера... ― Мужчина жестом предложил мне подождать снаружи раздевалки, и мы проследовали к рабочему столу в углу студии. Сумка небрежно отправилась на пол, а я вальяжно устроился на стуле. ― Для начала, должен похвалить... Как я и рассчитывал, у вас с Мишель получился очень страстный, не оставляющий равнодушным тандем. ― Одобрительное мнение Крэга тут же залегло на моём лице самодовольной улыбкой, словно, наконец, то, зачем я сюда так рвался сполна оправдалось. Быть оценённым Макарти оказалось нестерпимо приятно, особенно, когда я и сам чувствовал создавшийся на сцене накал. ― Картинка живая, чувственная, всё как я и представлял себе. Но, поверь, кульминация наступит, когда твоя обманщица раскроет все карты... Светлые взаимные чувства - это ещё что! Зрители приходят смотреть не на счастливый финал, а на драму. У вас прекрасно получается ладить по-доброму, но теперь я хочу, чтобы вы сосредоточились на апогее развития вашей встречи в постановке. Вы сложились как пара в глазах принца, а теперь это представление должно вдребезги разлететься болью по всему зрительному залу, чтобы каждый смотрящий прочувствовал, что для тебя значило довериться девушке и оказаться обманутым. После воодушевляющих на взаимность речей, ласкающих мой слух целый месяц, такой настрой на трагизм тут же встретил сопротивление в моём умиротворённом, расслабленном прежде теле: я с силой стиснул зубы, не понимая, куда деть нахлынувшее раздражение, и небрежно отвернулся в окно, укладывая на грудь сложенные в недовольстве руки. ― Сегодня я хочу в полной мере прочувствовать разочарование в твоей избраннице. Как в девушке, как в человеке. Разочарование в будущем, что могло бы вас ждать, будь она не отравлена злобой ко всему живому. Она будет горько торжествовать в танце, а ты должен прожить все стадии отрезвления после флёра нежностей: сначала ты не веришь в происходящее, пытаешься присоединиться, чтобы всё было, как прежде. Повторяешь за ней, стремишься понять, в чём заключается эта чужеродная засевшая в девушке боль. А когда понимаешь - ты как ошпаренный отдаляешься. Ты вдруг понимаешь, что никакие чувства не могут оправдать эту непростительную злобу, желчь. Ни твои чувства к ней, ни её к её прошлому. И в этот момент, единственное, чем ты можешь жить - это глубоким болезненным разочарованием, из которого теперь состоит каждая клеточка твоего трепещущего тела. Ведь теперь-то ты знаешь, что вместе вам никогда не быть. Никогда она не оценит твоего доверия, когда как ты подвёл своих подданных. Ты страдаешь как мужчина, и как их правитель, не просто сбившийся с курса, а подвергший опасности всех, кто доверял тебе. Я уже был растоптан, глядя в понурое отражение в глубоком зеркале... И когда Мишель вышла из раздевалки, мы оба пересеклись расстроенными пугливыми взглядами.***
― Я снова вынужден вас оставить. Завтра я хочу увидеть эту связку в совершенстве. ― Макарти уже натягивал на тёмную шевелюру шапку, и довольно кивнул на прощание. ― Я знаю, что вы на это способны. По сложившейся традиции его стремительный и несвоевременный уход не вызывал нареканий и вопросов. После погружения в глубокие, нездорово болезненные ощущения в теле от переживаемого по сценарию разочарования, я даже был рад остаться наедине без хореографа, чтобы из последних сил разлечься на полу и добиться привычного легкомысленного осознания себя, как беззаботного, никому ничего не должного стриптизёра. Уж лучше так, чем быть страдающим от неразделённой любви нытиком... Спустя продолжительное время спасительной тишины Мишель возникла надо мной, неловко и осторожно заглядывая в полузакрытые глаза, отставляя в сторону смятую с водой бутылку. ― Как тебе день? ― Танцовщица опустилась рядом, подмяв под себя ноги, и тяжело вздохнула, неуверенно и нервно начиная разговор. Нам обоим трудно давалось часами удерживать негативные переживания на уровне смысла жизни. В таких красках и своя собственная действительность начинала быть более тусклой, пустой. Я почему-то невольно проводил параллель между персонажами и нами самими, и пытался отделаться от предчувствия, что и между мной с Мишель скоро возникнут разногласия. Девушка заправила за ухо ровную русую прядь и обессиленно схватилась за лоб. ― Не представляю, как переживу ещё хоть день с таким блевотным настроением... ― Я перекатился на бок, подперев голову рукой, и выдавил изнемождённую улыбку, чтобы не казаться уж слишком пострадавшим после нравоучений наставника. ― Ты ведь тоже устала? Я не готов заканчивать перерыв... ― Нет, ещё посидим, ― я благодарно ухмыльнулся и невзначай осмотрел женский складно очерченный профиль. Приоткрытые от изнурения губы, точёный овал лица, окутанный выбившимися прядями, слегка вздёрнутый в надменности нос. Мишель глубоко вздохнула, нервно сглотнув, и растерянно покосилась на меня. ― Не надо так смотреть, мне неловко. Я едва хохотнул в ответ на её обезоруживающую прямолинейность, похоже, перенятую у меня самого, но не перестал любоваться. Анализировать форсированно высвободившиеся от пристального строгого контроля действия мне было некогда: я поспешно приподнялся, пока Мишель не успела что-либо подумать, и утянул её в изнеженный мучительный поцелуй, отчаянно обнимая и удерживая от препирательств. Наши губы горячо воссоединились, безжалостно напоминая мне о возможности ощущать их на вкус, и тело жалобно заныло от тепла, распалившегося в трепещущей груди. Всё это время я так хотел поцелуя с ней, что сейчас слабо понимал самого себя: когда целуешь человека с таким нескрываемым откровенным удовольствием, жадно вбирая неприступные, но не единожды испробованные губы, как можно бояться с ним сойтись? Танцовщица обмерла в моих руках, ни чуть не позволяя себе хотя бы пальцем дотронуться до меня, но охотно целовалась и послушно впускала в свой жаркий рот, не имея сил остановиться. Я с упованием чувствовал, как обречённо и истошно ей этого хотелось, но Мишель продолжала безысходно сохранять остатки хладнокровия на очередной случай моих попыток залезть ей под одежду. Мне хотелось не останавливаться бесконечно, чтобы узнать, наконец, в чём подвох этого необъяснимого неукротимого желания, алчно и трепетно вбирая её губы и язык. Всё целовал и терзал, не находя ответа, и никак не мог пробудить себя от незапланированного помешательства, пока Мишель не постучала слабо мне по груди ладонью. Наши горячие лица опалили друг друга жарким прерывистым дыханием прежде, чем мы слегка отодвинулись, и я потеряно, почти что напугано осмотрел результат своей безрассудной выходки. Мишель тяжело сглотнула слюну и приложила руку к груди, словно пытаясь унять удары колотившегося сердца, собираясь с духом. В её затуманенном взгляде промелькнуло что-то ужасно непривычное и загадочное, от чего лицо моё невольно похолодело, а взгляд предательски ошарашенно забегал, не находя, за что зацепиться. ― Брэндон... Я знаю, что тебе не нужны отношения, ― от озвученных вслух истин меня едва не передёрнуло, и я изумлённо замер, ловя каждое слово девушки, на которое она решалась с трудом. С каждой секундой становилось всё больнее дышать. ― Знаю, что то, что ты делаешь со мной - ничего не значит для тебя... Но я хочу, чтобы ты знал. Я тебя люблю.