За кулисами

      Передо мной стоял бокал вскрытого, щедро налитого виски, но я несколько раз нерешительно принюхался к едкому, перехватившему дыхание алкогольному запаху и с оглушительным грохотом вернул свою сегодняшнюю дозу отравы на стол. Вот они: мои срочные, неотложные дела. Хотя бы дома я мог позволить себе снять с лица натянутую прогнившую улыбочку и встретиться в отражении зеркала над кроватью с перекосившейся от страха гримасой.       Не хочу знать, насколько паршиво ей было видеть мою спину в дверях студии... Я ляпнул что-то совершенно невпопад, что-то вроде "обязательно обсудим с тобой, но мне нужно уехать сейчас", и теперь со скрежетом сжатых челюстей бесконтрольно повторял в голове момент, как влажные от скупых слёз тоскливые глаза кротко провожают меня до выхода. Её обезоруживающее, простодушное признание в любви в тот же миг превратилось в сущее проклятье. Я сжимался от панического ужаса, впиваясь от злости ногтями в сомкнутые в кулаки ладони, потому что хрупкая девушка демонстрировала столько бесстрашной честности, сколько у меня самого никогда не нашлось бы, чтобы сорить никчёмными исповедями. Так я не умел никогда, и наблюдал за танцовщицей раскрыв рот, пока сам не заметил, как неминуемо оказался за порогом студии.       Мишель просто шокировала меня, применила запрещённый боевой приём, от которого я незамедлительно капитулировал в сторону своей квартиры, как последний трус, чтобы тихо умирать от её признания в привычном несокрушимом одиночестве. Как добрался домой я не помнил совсем: голову стянуло напряжением, к сознанию упорно подступала встревоженная замученная совесть, пробирающая до постылой тошноты. С таким пылким энтузиазмом я кусал и целовал её влажные губы, гладил ароматные шёлковые волосы и ласкал нежную шею, покрывшуюся рябью мелких мурашек ― зачем? Может, уже стоит разобраться?!       Это нечто бесконтрольно подступало ко мне всё ближе, как в самых бесчестных схватках, со спины, и, лишая привычного ритма, исподтишка жалило в самое сердце: оно замирало каждый раз, стоило Мишель завести со мной серьёзный, хоть и крайне редкий разговор, нестерпимо сжималось, когда я сталкивался со слезами танцовщицы, нещадно билось от предвкушения поцелуев с ней... Нечто просыпалось, когда я касался головой подушки, всегда нависало надо мной во время репетиций с Мишель, что-то неразборчиво нашёптывая и окутывая спокойствием мою бдительность, как самое коварное в мире зло... Я жил с этим бок о бок с неизвестного мне момента.       Словно ощутив теперь присутствие постороннего человека в собственной квартире, я вскочил на ноги с шумом задевая стол, и пытливо осмотрелся по сторонам. Всё это время я наивно думал, что принимаю решения самостоятельно, но это была ложь... В какой момент вдруг я так заигрался, что обвёл вокруг пальца самого себя?       Для меня безумным откровением стало то, чего я непреклонно и старательно добивался флиртом, поцелуями, звонками. Ведя себя, как надменный нахал, безжалостно штурмуя женское сердце и при этом рассчитывая на то, что каждая мелочь в её адрес сойдёт мне с рук и не будет влиять на наше общение. "Знаю, что то, что ты делаешь со мной - ничего не значит для тебя..." ― это звучало так мерзко, как если бы я играл чужими чувствами и наслаждался. И я действительно наслаждался! Только ведь не очередной покорённой вершиной...       Я всего лишь позволял себе делать то, чего на самом деле искренне желал! Обладать ею, бессовестно трогать, страстно танцевать в паре, узнавать как можно больше о предпочтениях и, несомненно, спорить с ними, слышать идиотский громкий смех на репетициях и сонный шёпот в телефонную трубку, знать вкус её нестерпимо приторных поцелуев ― без разрушительного вмешательства в личную жизнь друг друга. Разве мне может быть дело до абсурдных обязательств, когда как можно ощущать всё это без притязаний на свободу? Мишель позволила узнать её просто так, практически безвозмездно подпустила ближе, а я опрометчиво позволил себе к этому привыкнуть.       Непосильным трудом с ужасом я обнаружил, что желание видеть и слышать танцовщицу каждый день укоренилось в груди настолько, что я нарочно искал поводы с ней столкнуться. Я приходил в свои выходные... Следил за тем, как поднимаются уголки её сочных губ в усталой задумчивости, как она торопливо переодевается между рядами, рассчитывая на мою добросовестность, как часто смотрит с восхищением в концертный зал и под потолок, дотянутся до которого нам было невозможно... И всё это было теперь не просто наблюдениями, а хрупкой единственной ценностью.       С занывающим в груди состраданием я припомнил себе, как Мишель сурово молчала после нашей близости: ни единого обвинения в мой адрес, ни единой слезы. Хоть бы одно чёртово ругательство... Пока я играл в плохого психолога, пытаясь понять её переживания, она испытывала потребность игнорировать меня. Ведь единственное объяснение этому поведению находилось на поверхности ― ей просто было больно, а я отказывался в это верить. Нашёл миллион причин, чтобы не чувствовать себя виновником её обманутых ожиданий, напридумывал невесть что, лишь бы не лишаться такого необходимого общения с танцовщицей.       Каким же я оказался хитрецом: по нелепой, укрывшейся от моего внимания причине это стало гадким сюрпризом не только для девушки, но и для меня самого, только присваивать этой причине подходящее название я по-прежнему не собирался. То чёртово инородное слово просто не может сорваться с моего рта... Мне казалось, я не умел его выговаривать, к сожалению для Мишель.       Для Мишель, что привыкла держать всё в себе, преодолевая любые жизненные трудности. Для танцовщицы с большим сценическим будущим, нервно набирающей номер сестры на пятиминутном перерыве, спрятавшись за кулисами ― в трубке весёлый голос, но беззвучное затаенное дыхание слишком частое от волнения. Вот, кем была она на самом деле. Все её искренние чувства неуловимо прятались в дрожащих пальцах, сжимающих телефон. В искренних улыбках, что она пыталась сдержать, в поверхностных неразборчивых взглядах. И ведь я это знал.       Дразнящий настойчивый поцелуй стал последней каплей, и если бы мне только удалось сдержаться, в этот самый момент мы бы вместе привычным образом готовились к завтрашней репетиции. Мы бы продолжили обманываться: я ― делать вид, что меня не касаются её пробивающиеся в суровую реальность чувства, а она ― так бы и догадывалась о том, насколько труслив её ненаглядный напарник. Закрывая на правду глаза, я смог бы продолжать наслаждаться её скромным присутствием в моей жизни, подолгу анализировать, что скажу ей по телефону, когда позвоню посреди ночи без всякой задней мысли, а Мишель с замиранием сердца ждала бы этих звонков. Но этому быть уже не позволено.       Судорожное дыхание до сих пор душило лёгкие и грудь, язык цепенел в невозможности объясниться даже в тихую комнату, пока голову терзали стыдливые выводы. Страх перед последствиями от собственных ошибок пытал во мне чувства, нестерпимо вырывающееся наружу и выцарапывающее изнутри послания о помощи, но я настойчиво продолжал их душить в надежде на то, что этот паразит ещё не успел расположиться в моей груди основательно. ― Она же сама сказала, что знает! Мне не нужны отношения! Зачем было признаваться... ― продолжая стоять посреди комнаты, я метнулся взглядом по столу, на котором безобразно убедительно располагалась бутылка бурбона и неприметно скромно покоился рождественский подарок для Мишель. Высокая зелёная свеча с пожеланиями счастья в новом году для её излюбленного распития неудавшейся пародии на Каберне...       Это несвоевременное, безвозвратно неловкое признание изменило многое. С того момента, как оно прозвучало, оно наложило запрет на простые человеческие потребности, которые я удовлетворял рядом с девушкой: зная эту маленькую нескромную тайну, разве мог я теперь прикасаться, звонить, отшучиваться, понимая, какой урон наношу её уязвимым чувствам? Насколько зависим я становлюсь от этих нехитрых действий? Постылый жгучий стыд перебивало только ещё более острое сожаление. Как раньше уже не будет...       Пытаясь избавиться от давящей ноши из уныния, стыда и разоблачённой тяги к Мишель, я с дрожью вздохнул: но они будто вцепились в меня, пронизывая насквозь органы и похолодевшую кровь. Тогда я остервенело выдернул со стола бутылку и жадно к ней приложился, желая захлебнуться в виски. Горькая, щиплющая глотку жидкость потекла по шее и подбородку...       На звонки я не отвечал. Не знал, что сказать: всё было предельно понятно из моего подлого побега с репетиции и добавить или убавить было нечего. Снег засыпал узкий подоконник, на улице быстро стемнело, а я похоронил себя на этот вечер в подушках, заливая в уже отвыкший от алкоголя организм обжигающий яд.

***

      То паршивое утро после моей дурной идеи напиться началось в полдень: когда нужда торопиться на сорванную репетицию уже сама собой отпала, телефон выключился, а я скатился с кровати на холодный пол, пытаясь придти в чувства. Я был расстроен, но совсем не так, как вчера. По-другому.       Она вальяжничала без спросу внутри моего стонущего от отравления организма. Словно сидела на кровати, надменно смотря на меня сверху вниз, и ждала, когда я не смогу больше терпеть. Я испуганно бегал взглядом по комнате, желая вытравить из груди гнетущую боль, но игнорировать это становилось самоубийственной глупостью. Стыд был ещё свежий, хоть пакостные воспоминания понемногу улеглись спустя десяток часов, но я мысленно шептал самому себе, что называть её жалостью, стыдом или даже совестью было настоящим кощунством. Всё-таки, это была она... Привыкать к ней я не собирался, ощущая, как от охватившего волнения вкупе с посталкогольным тремором начинают дрожать пальцы рук. Здесь ей были не рады...       Преодолевая головокружение, я поднялся на отёкшие ноги и прошёлся вдоль комнаты, без энтузиазма выглядывая в окно: город тонул в хрустящих сугробах несмотря на уже разгулявшийся день, а улицы атаковали полчища гудящих снегоуборочных машин. В соседской квартире творилось что-то немыслимо громкое; внешний мир упорно разрушал мою идиллию одиночества. Лишь ненадолго я спрятался от него в ванной комнате, промывая желудок, а затем, едва умытый направился в коридор в поисках спортивной сумки и зарядного устройства для телефона.       С отвратительным предчувствием я наблюдал, как загорается яркий дисплей, как неумолимо медленно происходит загрузка, недовольно осев на пол у розетки и утерев рот. И вот на экране появилась привычная заставка, а после ― череда оповещений о пропущенных звонках: десяток от Мишель, десяток от Крэга с интервалом в разное время... Чтобы убедиться, насколько плохи мои дела, я ещё раз нашёл настенные часы. Два часа дня...       Я не просто опоздал. Сегодня я изгадил его труд, и вряд ли мои оправдания найдут у Макарти отклик. Словно в подтверждение взгляд упал на единственное загадочное сообщение с его номера.

Гранд-стрит, 142. Буду ждать.

      От интригующего послания наставника я пропустил по телу неприятную дрожь. Вряд ли он похвалит меня после своевольного беспричинного прогула... Я вспомнил, как Крэг беседовал со мной при приёме на работу, пытаясь внушить мне всю важность дела прежде, чем мы оба оставили подписи на контракте: никаких опозданий, беспробудных загулов и поверхностного отношения к работе. На полпути к премьере я вдруг сделал этот неосторожный шаг в сторону его сомнений по поводу моей вовлечённости. Уверен, он насторожился ещё на стадии слухов, блуждающих от танцора к танцору в закулисье, а уж после конфликта с Изабель, из которого она ловко выпуталась... Я вдруг понял, что за последнюю неделю получил два самых странных и откровенных признаний в любви, которые мне приходилось слышать за всю жизнь. Но у Мишель оно получилось более шокирующим, подрывающим самочувствие; интриги брюнетки с ним никогда бы не сравнились.       На сборы ушёл час, а может и больше. В рассеянных мыслях я беспричинно блуждал от комнаты в ванную и обратно, не понимая, что должен сделать перед выездом, что упускаю из виду. В сумку отправилась свежая спортивная одежда, новая пачка сигарет, зачем-то бутылка с остатками вчерашнего недоразумения и рядом стоящая свеча. И поверх странного набора вещей я уложил свою копию контракта, с трудом найденную в беспорядке ящика, бегло перечитал её и тяжко вздохнул, готовясь к худшему.       Не знаю, насколько было нормально садиться за руль после вчерашнего, но в добавок я решил прокатиться по буксующему городу на личном авто, чтобы собрать все автомобильные пробки по пути до окраины Манхэттена. Навигатор показывал по заданному адресу небольшое офисное здание, которое явно не являлось официальной репетиционной точкой для нашей труппы, а поэтому я всё ещё был заинтригован, с волнением сжимая кожаное покрытие под своими пальцами, и переминал их в нетерпении, стоя в километровой колонне машин. У меня было достаточно времени подумать над своим поведением...       Придти сегодня на репетицию я не мог не то что физически... Я не смог бы взглянуть Мишель в глаза. Интересно, как скоро она поняла, что разговор откладывался на тот срок, что позволит мне избежать его совсем? Наверное, в ту же секунду. Надеюсь, танцовщица сделала правильные выводы: ей попросту не нужен такой трусливый, эгоистичный мужчина, как я. Кругом вьются множество подходящих кандидатов, будь то даже Карлос, готовый ради неё на любые отважные и не очень поступки. Рядом с порядочной, надежной Мишель я видел любого, но только не себя... А теперь, когда все карты были раскрыты, я только и думал о том, насколько несладко будет танцевать нам в паре.       Когда я припарковался, то даже не посмотрел на время. Из тонированного окна было видно здание с нужным адресом, и ещё немного помявшись перед выходом, я заглушил двигатель, неуверенно рассматривая крыльцо. На Нью-Йорк уже надвигались ранние зимние сумерки, а в окнах на третьем этаже, плотно прикрытых тканями, мелькало множество неразборчивых силуэтов.       Нехотя вывалившись из машины, я торопливо закрыл её и направился к единственной двери, протаптывая дорожку по блестящему мокрому снегу. За приоткрытой створкой меня ждала высокая крутая лестница, по которой я поднялся на звуки знакомой мелодии из постановки и оказался в небольшом холле, судя по всему, перед небольшим репетиционным залом. Возможно, здесь готовилась массовка... ― Ого, ― Макарти тихо беседовал с каким-то молодым парнем, которого я видел впервые, но стоило ему обернуться ко входу, он даже слегка остолбенел и без всяких издёвок впечатлённо приоткрыл рот. ― Брэндон? Не ожидал... ― Как? Ты же написал... ― половицы под ногами поскрипывали. Сбивчиво осмотревшись в бедной обстановке, я непонимающе остановился взглядом на наставнике. ― Да. Я просто уже и не ждал тебя. Думал, не приедешь, ― он как-то печально поджал губу и не моргая осмотрел меня с ног до головы, пытаясь сделать выводы о моём самочувствии. Из его тёмных глаз ни на секунду не пропадало загадочное снисхождение. Стрелки наручных часов неумолимо торопились к шести вечера. ― Ну, проходи...       Пару мгновений я ещё переминался на месте, не понимая, куда можно следовать, но Крэг тут же оборвал разговор с собеседником, отправив его за дверь, откуда доносилась музыка, а меня повёл прямо по коридору. Мы зашли в неприхотливо обставленный кабинет; мужчина сел за рабочий стол, а я по другую его сторону, словно на приёме у психолога.       Я сразу догадался, что меня ждёт тотальная промывка мозгов. Крэг выглядел решительно, но по-прежнему смотрел на меня как-то слишком терпимо. ― Как твоё состояние? ― чтобы задавать такие вопросы, нужно знать причины. Я слабо ухмыльнулся, предполагая, откуда они ему известны, и хотел было зло ощериться, но выжидающе помедлил. Может, и к лучшему озвучить правду хотя бы ему. ― Паршиво, ― потерянно пожав плечами, я опустил взгляд на пустую столешницу. ― Хочу сразу сказать, что Мишель не вдавалась в подробности, когда рассказывала мне, ― при одном только упоминании о танцовщице, я заметно вздрогнул. ― Просто твоё отсутствие сегодня ей нужно было как-то аргументировать передо мной, пока ты не отвечал на звонки. Понимаешь?       Ощутив лёгкий укор в его начатых издалека нравоучениях, я смирно кивнул, чувствуя, как тревога начинает меня несчадно сжирать. Макарти в сожалении поджал губы, и принялся задумчиво гладить щетину. ― Я думал, с Мишель тебе делить нечего. Но получается, что на твоём счету уже два конфликта... Не много ли неприятностей для ведущей роли в театре? ― как только я услышал отсылку к собственной должности, то вцепился взглядом в его дрогнувшее лицо. Он говорил без злобы и нажима, просто заботливо интересовался. ― Вообще-то я рассчитывал видеть подобного рода драму на сцене. Ваша личная жизнь - это прекрасно, я понимаю, что она протекает в стенах театра, когда вы сутками торчите на работе бок о бок, но она не должна влиять на наш с вами творческий процесс. Да ещё и так... Серьёзно. Не хочешь поделиться тем, что у вас стряслось?       Этот вопрос я встретил тяжёлым мучительным вздохом. Он хотел слышать факты, в которых я боялся признаваться даже самому себе... Стоит ли говорить, что откровенничать с посторонними я не был намерен. ― Обещаю, что разговор не выйдет за пределы этих стен, ― ещё раз в сожалении поджав губы, Крэг грустно взглянул на моё лицо, пытаясь предугадать ответ. ― Я хочу помочь.       Совершенно подавленный после вчерашних потрясений, борьбы с зародившимися к Мишель чувствами и желания наставника разворошить моё едва балансирующее состояние, я устало накрыл лицо руками, а потом пригладил упавшие на лоб неуложенные волосы. Если я сейчас расскажу ему, и он сыграет на моих эмоциях во время репетиций, это ли будет не предательством? ― Я не настроен это обсуждать с кем-либо в принципе, ― единственно честная и верная фраза слетела с моих губ, и мужчина тут же понимающе кивнул. ― Мишель тоже не сказала мне ни слова, ― её имя звучало, как сигнал к замедлению сердечного ритма. Я понуро прикрыл глаза. ― К сожалению, мне всё слишком ясно, даже если вы пытаетесь умалчивать очевидные вещи. Вы с такой страстью отдаётесь друг другу в танце, что я вас сразу предупредил: либо вы идёте к успеху, продолжая в том же духе, либо отказываетесь от участия в постановке, чтобы сберечь зародившиеся между вами чувства. Вы оба предпочли работу любви...       От последнего слова меня судорожно передёрнуло. Наставник выражался слишком обыденно о том, к чему я пришёл умом лишь пару часов назад, а обнажить это вслух всё ещё казалось несусветной глупостью, поэтому я ещё долго молчал.       Даже музыка, гудящая за стенами, успела смениться, и вдали послышались чужие весёлые голоса. ― Эта любовь между нами... Она что, так очевидна? ― не найдя подходящих аргументов против его наблюдений, я решил убедиться в том, во что сам до конца не верил. Мужчина по-доброму улыбнулся, и ничего мне не ответил, пожав плечами.       От такой реакции я не смог усидеть на месте, нервно привстав со стула и расположившись на нём поудобнее. Не знаю, как он это делал... Макарти снова копался в моей голове вопреки тому, как я усердно противился. Но он сказал, что хочет помочь... ― Сколько было постановок, столько я видел романтических историй. И, к сожалению, не все они заканчивались хэппи-эндом, отсюда и мой совет. Я даже черпаю из этих историй вдохновение для своих сюжетов. Это как бесконечно крутящееся веретено - неисчерпаемый простор для идей, ― наставник стал говорить на отвлечённые темы, позволяя мне придти в себя после суровой правды или попросту принялся заговаривать мне зубы... ― Остаётся только наблюдать за тем, как мои подопечные сходятся и расходятся...       Я успел пробежаться взглядом по забитым рукописями шкафам, зашторенному окну, его уставшему лицу в свете холодной лампы, не запомнив на самом деле ничего конкретного, но тут Макарти непринуждённо свернул обратно на щекотливую тему для разговора. ― Вы последний раз расстались на плохой ноте? ― думаю, мы просто расстались. Самое подходящее слово. Я отрешённо кивнул. ― Считаешь, стоит всё оставить так, как есть?       Одним ловким вопросом Крэг снова ввёл меня в транс: я глубоко задумался, чувствуя, как это не приведёт ни к чему хорошему. Вопрос нашего дальнейшего взаимодействия мучал меня и без помощи посторонних... Наставник поспешил направить мои рассуждения по правильному на его взгляд сценарию. ― Ты, Брэндон, умный парень. И смелый, ― Макарти приободряюще улыбнулся мне, даже не представляя, насколько он ошибается. ― И дерзить не боишься, и со шнурками на мастер-классе здорово придумал. Ты мне запомнился, правда. Но поверь, то, что вы вдвоём оказались героями моей постановки - ваша общая заслуга. Эта девушка трудолюбива и упорна, готова идти на многое против собственных устоев, даже в общении с тобой, чтобы участвовать в моём шоу. Я пригласил не тебя и её по отдельности, а вас, как пару ведущих танцоров. И если вы сейчас в ссоре, разве Мишель не заслуживает хотя бы извинений?       Я тяжко сглотнул: конечно, она заслуживала их. И даже большего. Она заслуживала того, что я никогда бы не смог ей дать, а поэтому я практически сник, пытаясь перебороть свой жгучий необъятный страх. Крэг был прав ― мне нужно было извиниться и попытаться преподнести ей хоть какие-то объяснения своему поведению, ведь от этого зависело и наше моральное равновесие, и дальнейшая совместная работа. Отмолчаться было нельзя, как бы мне этого не хотелось. И сейчас я готов был сказать то, что от меня хотел услышать Макарти, хотя я по-прежнему с трудом верил в эту единственно правильную мысль. ― Я поговорю с ней, ― в подтверждение своих слов я посмотрел прямо в глаза наставнику, увидев в них капельку блеснувшего одобрения. Над нами нависла неловкая пауза, позволяя расслышать посторонние звуки в репетиционной и за окном, и даже тяжёлое дыхание Крэга. Его лицо плавно исказило неприкрытое печальное сожаление, пока я не распознал в нём переживания по поводу главной части нашего разговора... ― Я рад, что смог хоть немного облегчить твой выбор, Брэндон. И к конфликтам я отношусь спокойно, вряд ли бы стоило ожидать чего-то другого от такой скандальной личности, какую ты себе создал на публике. Но пойми меня правильно... Игнорирование репетиции... Это слишком серьёзное прегрешение, никакие конфликты с ним не сравнятся... Я знаю, что хотел видеть тебя только в комплекте с Грэхем, и её присутствие без тебя также подвергалось бы сомнению...       От его прерывистой речи у меня похолодели пальцы. Я ловил каждое слово Макарти, пытаясь не раскиснуть прежде, чем он огласит свой обдуманный вердикт. Весь наш разговор, что мы посвятили танцовщице, я и думать забыл о том, что моё место в театре под угрозой, а теперь наставник был близок к тому, зачем меня всё-таки позвал. ― Но я не могу так рисковать постановкой, Брэндон. У меня нет никаких гарантий, что ты не поступишь также в день самой премьеры. Понимаешь? ― мужчина обезоруженно обхватил длинными пальцами лоб, пытаясь продолжать вопреки моей неконтролируемой тревоге. Его опасения были более, чем справедливы; однажды я так поступил с Джастином, прославившись на всю Америку. ― Мне очень и очень жаль, но я вынужден с тобой попрощаться, ― в нетерпении я подскочил со стула, с недоверием к прозвучавшим словам осматривая подавленного Крэга: за плечами половина пройденного пути, я лишь раз оступился, но моя репутация была красноречивее любых тщетных попыток исправиться.       От осознания того, что всё кончено, я недоумённо остолбенел, едва чувствуя под ногами пол. В один момент я стал лишён смысла своей никчёмной жизни, оставшись без работы, привычно ранних утренних подъемов и многочасовых репетиций. Никаких больше танцев и актёрской игры, где я представал в роли важного правителя, никаких сделок с внутренне не унимающимся недовольством по поводу нелепости многих поступков моего персонажа. И всё же, лишившись этого образа от рук его беспристрастного создателя, я ощутил себя безысходно одиноким и ненужным теперь. Прямо сейчас я даже не мог вспомнить, как проводил своё свободное время до работы в труппе, не понимая, каким образом я буду жить после увольнения. Это значило также, что у меня больше не было объективных поводов для встреч с Мишель. Как было бы странно появиться в её жизни после всех бесчисленных оплошностей без привычного камуфляжа ― ведь только работа помогала мне сокрыть мои настоящие намерения. Но теперь-то я точно остался ни с чем... ― В любом случае, я был рад поработать с тобой, ― Макарти медленно поднялся со стула, поравнявшись со мной взглядом, и вытянул ладонь, но грустное снисхождение в мой адрес по-прежнему ни чуть не уступало его привычно весёлому выражению лица. С досадой я протянул руку в ответ для рукопожатия. ― Я люблю расходиться с артистами по-хорошему. Такая возможность сейчас есть... ― я не совсем понял, что он имел в виду. ― Поэтому я не претендую на неустойку и даже выплачу тебе зарплату за последний всё-таки честно отработанный тобой месяц. Я оценил твои старания. Но с завтрашнего дня ты больше не в команде...       Такой отказ слышать было больнее всего. Ещё вчера я был частью чего-то грандиозного и сумасшедшего, жизнь била ключом: я был в первых рядах, но спустя считанные часы оказался за чертой доверия Крэга Макарти ― известного режиссера и хореографа, одного из немногих, с чьим мнением я считался. И этот человек прямо в лицо напомнил мне о том, какой на самом деле перед ним оказался провальный и безответственный танцор.       Не выдерживая потрясения, я тут же впал в щемящую грудь тоску. Забрал деньги, попрощался с наставником и покинул странное место бесследно. Внизу меня ждала порядком остывшая машина. Внутри салона слабо клубился пар от сбитого дыхания, лобовое стекло чуть засыпало снегом. Не находя физических и душевных сил, чтобы завестись, я прислонился разгоряченным лбом к холодной коже руля, и прищурился, привыкая к вечернему мраку вокруг зажёгшегося освещения. Снег мельтешил в фонарных лучах, где-то поотдаль раздавались раздражённые воющие сигналы машин: жизнь для меня остановилась. Я с силой зажмурился.       Ломота пронзила все конечности и сердце ― дома ждал квардак и совершенно неуютное чувство никчёмности. Раньше я посвящал себя репетициям, и возвращался в постель только, чтобы отдохнуть хоть немного от бешеного темпа, но когда кровать становилась мне доступна регулярно, я начинал таскать в квартиру всякий мусор типа алкоголя и продажных потаскух. От такого я хоть и отвык и даже не скучал по тем временам, но раздирающее беспросветное разочарование в самом себе так и подзуживало забыться... Признание Мишель и потеря работы продолжали вытряхивать из меня последние крупицы самообладания.       Я старательно равнодушно поднял голову, наблюдая за тем, как снег яростно пытается застелить мне взор. Хрупкое полотно блестело на стёклах, когда сквозь него я заметил на крыльце, где недавно побывал с визитом сам, слишком знакомую женскую фигуру. Она просочилась между дверью в одной лишь спортивной одежде, торопливо закурив сигарету, а я удивлённо распахнул глаза, припав к окну, чтобы убедиться в чёткости своего зрения.