-
— Твоя жизнь — отстой, — отмечает Хонбин. Джебом спрятался в маленьком фруктовом саду в углу огорода, карабкаясь по ветвям одного из старых деревьев, пока не увидел и не почувствовал ничего, кроме резкого запаха цитрусов. Конечно, Хонбин нашёл его. По крайней мере, их полтора десятилетия совместной беготни по замку дали Джебому нечто большее, чем просто колючий вздор для компании. — Спасибо, Хонбин, — говорит Джебом, срывая апельсин с ветки рядом с собой и бросая его в голову друга. — Я, блядь, и не догадывался. — В любое время, Ваше Высочество, — отвечает альфа, ловит апельсин и начинает чистить. Засранец. — Ты же меня знаешь, я всегда здесь, чтобы дать тебе объективное мнение о последнем случившемся королевском дерьме. — Это хороший способ назвать себя сплетником. — Мысль приходит ему в голову, и он сглатывает, кусая губу, прежде чем спросить как можно более беспечно: — Тогда… что там со сплетнями в замке, Хранитель Замковского Дерьма? — Ох, знаешь… — говорит Хонбин, проглатывая апельсин. Сок стекает по его подбородку. То, как он всё ещё умудряется выглядеть непринужденно красивым, несмотря на то, что ест как младенец, никогда не перестанет удивлять Джебома. — Всё это дерьмо сугубо конфиденциально, очень секретно. — И? — Поэтому, очевидно, весь замок знает. Джебом застонал и откинул голову на ствол дерева, угрюмо уставившись в землю. Он не настолько высоко, чтобы нанести себе серьёзный урон от прыжка. Тогда ему придётся иметь дело с последствиями сплетен. — Эй, Джебом? — спрашивает Хонбин на удивление неуверенно. — Можно кое-что спросить? — Да, валяй. — Неужели из твоей задницы действительно так много капало, что попало на неё? Потому что это… Следующий апельсин, который Джебом бросает ему в голову, летит слишком быстро, чтобы тот успел его поймать. Хонбин, похоже, считает, что быть забросанным фруктами — разумная цена за унижение Джебома, если то, как тот чуть не падает с дерева, воя от смеха, является каким-то показателем. — Это самый худший день в моей грёбаной жизни, а ты всё ещё так со мной обращаешься, — жалуется Джебом. — Почему я вообще с тобой дружу? — Не хочу тебя огорчать, принц, — говорит Хонбин, и в его голосе до сих пор слышится смех, — но я всегда буду обращаться с тобой так. Ты ничего не можешь с этим поделать. — Пошёл ты, — отвечает Джебом, но не может отрицать то, что какая-то часть его благодарна словам друга. Он не совсем уверен во всех последствиях, с которыми ему придётся столкнуться, и он понятия не имеет, как посмотрят на него родители, как посмотрят на него будущие подданные, но уверенность в том, что Хонбин, по крайней мере, не станет другим, даёт ему надежду, что всё может измениться не так сильно, как он боялся. «Возможно, — думает Джебом, — всё будет не так ужасно, как кажется».-
Всё оказалось куда хуже, чем он думал. Он ожидал, что другие дворяне — его родители, его младший брат, различные имена и лица, которые окружали его с тех пор, как он себя помнил, — будут смотреть на него свысока с его недавно обретённым статусом. Он ожидал насмешек, возможно, оскорблений. Он не ожидал, что к нему вдруг будут относиться как к какому-то стеклу. Не то чтобы Джебом хотел, чтобы его считали мудаком, но ему всегда нравилось думать, что он имеет фигуру, к которой нужно относиться серьёзно — острые черты лица, широкие плечи, приличный рост. Ему никогда не приходилось иметь дело с жалостливыми взглядами или насмешливыми улыбками, как будто он какой-то там малыш, который не понимает окружающий мир. Как будто он чем-то отличается от того, кем был несколько дней назад. Опять же, может, он другой. Конечно, нужно было что-то изменить, чтобы превратить Джебома из наследного принца в королевскую лажу, и это секрет, о котором нужно позаботиться с осторожностью. Его роль была возложена на него всю его жизнь, и он терпел, как мог, пока тяжесть её на плечах не ощущалась как часть его существа. Были времена, когда его раздражала идея стать королем, но он смирился с этим, построил всю свою жизнь вокруг того факта, что его будущее было определено. И вот он, его вырвали из рук и заменили чем-то, чего он никогда не ожидал и не хотел. Возможно, он научился принимать свой будущий титул короля, но принятие этой новой роли… — от этой мысли его тошнит. Конечно, как только у него отнимают его должность, она должна перейти к кому-то другому, и это просто ещё один удар под дых для него. Дело не в том, что он завидует. Дело в том, что он не может видеть, как глаза его младшего брата расширяются, а руки сжимаются в кулаки, чтобы скрыть дрожь. Но Джебом всегда был любящим старшим братом, и он знает тики Ёндже лучше, чем свои собственные. Он может распознать, когда мальчик напуган. Посреди ночи тот проскальзывает в комнату Джебома. — Хён? — Голос Ёндже в темноте звучит тише, чем днём. — Можно я с тобой посплю? — Ага, — хмыкает Джебом, небрежно откидывая одеяло. — Иди сюда, малыш. Ёндже забирается под одеяло и сворачивается калачиком на матрасе рядом с ним. Это напоминает Джебому о том, как Ёндже всегда приходил к нему по разным причинам, когда они росли — грозы, монстры под кроватью, Хонбин, дразнящий его историями о демонах и ведьмах. Это всегда был Джебом, к которому бежал Ёндже. Тот факт, что это, по крайней мере, не изменилось, является бальзамом для жгучей обиды, которую Джебом испытывает ко вселенной. Старший ждёт, когда Ёндже нарушит тишину, прислушиваясь к мягкому дыханию в тихой комнате. Он слышит, как у того несколько раз перехватывает дыхание, как будто он собирается начать, но потом передумывает. От этого тревога скручивается в животе, ведь у Ёндже никогда не было проблем с разговором с ним. Неужели даже безопасность отношений с братом будет у него отнята? — Хён, — наконец произносит Ёндже, — что должно случиться? Джебом прикидывается дураком, спрашивая, что имеет в виду Ёндже, но ему не хочется так неуважительно относиться к тому, кто один из немногих пришёл поговорить с ним. — Ты знаешь, что должно произойти. — Но ты… Твоя корона… Джебом смеётся, но звук в его горле становится таким резким и неправильным. — Она больше не моя, не думаешь? Он с трудом может различить, как меняется лицо Ёндже в темноте — только резкая линия его нахмуренного взгляда, опущенные глаза. — Но она всегда была твоей. — Всё меняется, — прямо говорит старший. — Но ты всё ещё… ты, — жалобно шепчет Ёндже. — Ты по-прежнему единственный человек в этом королевстве, который действительно достоин занять место отца в качестве короля. — Забавно тогда, — начинает Джебом, — что я единственный из королевской крови, кто не может этого сделать, правда? — Он чувствует, как уродливая пародия на улыбку искажает его черты. Он надеется, что сейчас достаточно темно, чтобы Ёндже не смог этого увидеть. — Но если не ты, то… — он замолкает. Они оба знают, кто. — Мне очень жаль, Ёндже, — шепчет Джебом, и чувство вины пронзает его горло, пока он не понимает, что оно выйдет наружу в слезах, и с трудом сглатывает, чувствуя, как осколки стекла раздирают его изнутри. «Не перед Ёндже», — говорит он себе. У мальчика и так достаточно своих забот. — Это не твоя вина, хён, — говорит Ёндже. — Это совсем не то, чего ты хотел. Джебом невесело усмехнулся. — Можешь повторить это ещё раз. — Это нечестно, — говорит Ёндже, его голос граничит с хныканьем. «Он ещё так молод», — думает Джебом. Не только по возрасту, но и по зрелости. Джебом всегда был рядом, чтобы защитить брата от суровой реальности и несправедливости жизни, но теперь… ну, альфы — это те, кто известен своей защитой, не так ли? Джебом стал бесполезен в мгновение ока. Независимо от того, как сильно он чувствует то же самое, как бы сильно он ни злился, ни дрался, ни кричал в небо, его голос поглощается и его никто не слышит. «Что ж, — думает он, — они могут это услышать». Но они просто не слушают. — То, что я бета, а ты омега, не означает, что ты не можешь быть королём, — настаивает Ёндже, как будто он может воплотить это в жизнь. Джебом же может сказать ему из первых рук, что это невозможно. — Я имею в виду, в чём вообще причина? Это не имеет никакого значения… — Течки делают омег нецелесообразными, — отвечает старший, — тупо цитирует то, что ему сказали советники, которые ошиваются вокруг королевской семьи. Стервятники, большинство из них. — У альф есть гон, — упрямо отвечает младший. — А беты… беты… — И только беты способны править? — спрашивает Джебом, впервые за много дней чувствуя, как в уголках его рта появляется тень искренней улыбки. — Ну, тогда ты мог бы просто сказать мне, что хочешь заполучить мою корону, и не нужно было уничтожать всю систему. — Ты знаешь, хён, я не это имею в виду! — раздражённо говорит Ёндже, пиная Джебома по голени ледяными пальцами ног. — Я знаю, малыш, я знаю. — Джебом вздыхает. — Но у омег течки… что, каждый месяц или около того? А гон бывает только раз в год. — Это всё ещё несправедливо, — надувается Ёндже. — Ты не можешь просто сказать, что это несправедливо, потому что это неудобно лично для тебя, — отмечает Джебом. — Но дело не только в этом, — говорит младший. — Это также несправедливо по отношению к тебе. Когда я стану королем, я изменю это, я обещаю, а потом… — Ты же знаешь, что правление должно работать не так, — упрекает Джебом. — Ты не можешь просто издавать законы, основываясь на своих чувствах и прихотях. — Ну, если законы дурацкие, то их надо менять, — говорит Ёндже, и Джебом может сказать, что сегодня он точно не сможет изменить его мнение. Ему придётся поработать с ним над этим позже. Он чувствует острую боль в груди, когда понимает, как много ещё предстоит узнать Ёндже. Все те годы, которые Джебом проводил на уроках со своим отцом, теперь годятся только для одного — обучения Ёндже. Это, как он полагает, не самый худший жребий, который он мог бы вытянуть как мужчина-омега. У него даже не может быть детей, он явно не может управлять, он ничего не может делать, кроме этого. Это единственное, на что он способен. Разве это не радостная мысль? Джебом бьёт по подушке, чтобы придать ей более удобную форму, хотя они оба знают, что это просто потому, что он хочет что-нибудь ударить. — Давай спать, — хрипло говорит он. — Ты же знаешь, каким сердитым ты становишься по утрам из-за того, что мало спишь. Ёндже ещё немного поскуливает, но в конце концов собственное тело останавливает его, глаза закрываются, и тело расслабляется на матрасе. Джебом наблюдает за ним. Он точно не завидует его короне. Если бы Джебом мог быть вторым сыном без всего этого давления, которое когда-либо оказывалось на его младшего, он думает, что был бы счастлив. Как был сам Ёндже до всего этого фиаско. Он завидует Ёндже тому факту, что тот может спать по ночам. Он завидует тому, что за его словами, несмотря на всю свою мягкость, всё ещё стоит закон. Он завидует, что Ёндже может просыпаться утром и знать, что путь, по которому он движется, каким бы пугающим ни был, всё ещё принадлежит ему. Джебом завидует будущему Ёндже только потому, что у него самого его больше нет.-
Как оказалось, есть кое-что похуже, чем чувство бесполезности, и это чувство похоже на чей-то жалкий проект. — Прошу прощения, — сквозь стиснутые зубы произносит Джебом со всей вежливостью, на которую он способен. — Пожалуйста, повторите. — Наши союзники на севере согласились взять тебя, — говорит его отец, а в голосе звучит нетерпение. Никто не может отрицать, что Джебом искренне проявляет свой гнев. — У короля Серисейла Пака есть сын, хороший альфа, который согласился взять тебя замуж, даже при том, что ты… даже при том, что обстоятельства сложились совсем не так, как мы ожидали. И даже если ты не можешь родить наследников, это то, что остаётся невысказанным, но ясно слышимым. Джебом сглатывает разочарование, поднимающееся в его груди, и поворачивается, чтобы посмотреть на свою мать. Она глядит в свою чашку, машинально помешивая чай, как делала это последние десять минут. — Это… так быстро, — говорит он, опуская все возмущения и ругательства. — Это такая удача для нашей семьи, — говорит отец. — Ты знаешь, что потенциальным партнерам обычно нравятся их омеги до того момента, пока они не стали слишком старыми, поэтому лучше делать это как можно быстрее. — Конечно, — отвечает Джебом хриплым голосом. Он знает, что это не имеет ни малейшего отношения к тому, как альфы предпочитают своих омег (как будто они говорят о том, как они будут пить чай, и эта мысль заставляет Джебома стиснуть зубы так сильно, что начинает болеть челюсть). Это связано с тем, как быстро его родители хотят, чтобы он ушёл, и ничего больше. С глаз долой, из сердца вон, чтобы все могли забыть о Джебоме и перестать задавать неприятные вопросы. — Тут есть подвох? Его отец смеётся, громко и глухо одновременно. — С чего бы это… — Тебе придется поехать в Серисейл, — прерывает его мать высоким и тонким от волнения голосом. Она впервые заговорила во время всего обсуждения. Когда их глаза, наконец, встречаются, всё, о чём Джебом может думать, это о том, как сильно Ёндже похож на неё. — Свадьба будет там, и ты останешься в их дворце. Джебом сухо кивает. Он так и предполагал, но всё же неприятно знать, что родители с радостью отправят его так далеко на север, что он, возможно, никогда больше не увидит солнце. — А сын короля? Он неполноценный или что? — Джебом, — шипит отец угрожающим тоном, но когда мать качает головой, он может почувствовать честность в этом жесте. — Он хороший мальчик, судя по тому, что я слышала, — тихо говорит она. — Он любит книги больше, чем оружие, и у него мягкий нрав. — Да, да, — немедленно соглашается отец. — И ещё красивое лицо, если не ошибаюсь. Все думали, что он будет омегой. Тебе повезло, Джебом. Джебом сдерживается, чтобы не рассмеяться отцу в лицо. Счастливчик — не то слово, которое он подобрал бы. С другой стороны, думает он, не так уж важно, что он выберет. Его мать, кажется, замечает его закипающий гнев и бросает: — И у тебя будут девери, его братья, которые составят тебе компанию. Их трое, верно? — И все альфы, — добавляет отец, похоже, не понимая важности своих слов. Джебом видит, как лицо его матери вытягивается, а глаза опускаются, и она снова смотрит в свою чашку. — Какая удача для их семьи, — говорит Джебом, позаимствовав слово отца из прошлого и выдавив его сквозь зубы, обнажённые в том, что едва ли можно назвать улыбкой. — Похоже, им повезло. — Ты и они вместе, может быть, принесёте удачу обоим нашим королевствам, — говорит отец с усмешкой. — После твоего обучения ты станешь превосходным специалистом в дипломатии. Ну, в некотором роде. Ты знаешь, как омеги работают за кулисами в судах и всё такое. Ты умный мальчик, Джебом. Ты действительно мог бы изменить ситуацию. «Не настолько, насколько мог бы король», — думает Джебом, но ему удаётся ограничиться уважительным кивком в сторону отца. — Да, сэр. Он не отрывает глаз от пола, не доверяя себе, чтобы не огрызнуться и не сказать что-то, чего не должен. — Если король закончил со мной, я прошу прощения. Его отец легко машет рукой, откидываясь на спинку стула. Джебом не задерживается долго, чтобы больше ничего слышать и, как всегда, уходит в сад. Он находит самое большое дерево с самыми крепкими ветвями и подтягивается, не думая о том, как оно разрывает ткань его брюк и кожу на руках, уютно устраивается среди листьев и плодов. Здесь сильно пахнет цитрусовыми, но Джебом клянется, что всё ещё чувствует свой собственный запах — приторный, сладкий запах вольной омеги, как зов сирены для любого, кто не похож на него. С того самого первого дня он клянётся, что оно становится всё сильнее и сильнее, облако, которое следует за ним, куда бы он ни пошёл. Оно душит его и крадёт дыхание из легких. Его руки взлетают и хватают апельсин, неточно сдирают кожуру, посылая ручейки сока, стекающие по запястьям и рукам, оседая на одежде липкими пятнами. Он подносит измельчённый фрукт к лицу, глубоко вдыхая знакомый запах. Острый, терпкий, чуть сладковатый, поскольку сезон подходит к концу. Джебом мог плакать от облегчения, увидев, как аромат апельсина проникает сквозь его собственный, давая ему возможность дышать впервые за несколько недель. Прежде чем Джебом осознаёт, что происходит, он начинает плакать. Это нечто, чего он не испытывал раньше, не так, как сейчас. Сердитые рыдания, которые, кажется, вырываются из его груди, разносятся по всему саду, смешиваясь с мирным щебетом птиц и шелестом листвы на ветру. Горячие слёзы стекают по его подбородку и на руки, смешиваясь с фруктовым соком. Он чувствует себя беспорядком, неряшливым, неконтролируемым, отвратительным беспорядком, сидя там в королевском саду с разодранным фруктом в руках и плача, как будто это его сердце он держит вместо сладкого плода. Он никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким. В детстве, даже если Ёндже был слишком мал, чтобы слушать, даже если Джебом хотел оградить его от мира, он всегда мог рассчитывать на присутствие Хонбина. Даже если бы это было с острыми подколами и смехом в лицо, друг всё равно был бы рядом. Теперь же Джебому не разрешают даже оставаться с ним наедине. Мысль смехотворна, что внезапно наступает этот поздний период полового созревания, и Джебом собирается что-то почувствовать к своему другу детства, а не ко всем остальным людям; но свободный омега со свободным альфой — это неслыханно. «Как будто бы все они хотят друг друга», — с горечью думает Джебом. Как будто он не сможет защитить себя, если не захочет. Он был обучен бою, как и все принцы, и относился к нему гораздо серьезнее, чем Ёндже. Он много раз побеждал Хонбина в спаррингах. Просто из-за какого-то скользкого места между ног и запаха на шее годы работы, которую он вложил, уходят и уходят… И что же остаётся? Джебом позволяет апельсину выпасть из его руки, приземлившись с неожиданным стуком о землю. Он следует за ним вниз. Скоро его будет искать стража. Не дай бог омеге слишком долго оставаться в одиночестве. Он тащится обратно в замок и просит одного из слуг принести ему горячей воды для ванны. Как только всё готово, он погружается в ванну, хотя вода почти не остыла, и это заставляет его кожу чувствовать себя раздражённой и болезненной. Он скребёт, скребёт и скребёт, пока не исчезнут все следы фруктового сока, а затем трёт ещё немного, но клянется, что всё ещё чувствует то, что его действительно беспокоит — густой сахаристый запах омеги, исходящий откуда-то, откуда он смыть не может. Но это не значит, что он не может попробовать. К тому времени, когда он сдаётся, он уже полностью стёр себе струпья, оставшиеся от всех лазаний, и кровь лениво текла из порезов на суставах и коленях. Он всё ещё не чувствует себя достаточно чистым, но теперь в движениях его рук появилась безнадёжность — отчаянное безумие ударов мочалкой перешло в усталые, приглушенные прикосновения к пылающей коже. Вода холодная, Джебом понимает это. Он не знает, сколько провёл здесь. Очевидно, не имеет значения. Эта мысль всё чаще и чаще приходила ему в голову. Он заставляет себя выйти из ванны, вытирается и одевается небрежно, не обращая внимания на мокрые пятна, оставленные на себе. К тому времени, когда он падает в кровать, его охватывает дневная усталость. Возможно, ему больше не позволено делать многие физические действия, но эмоциональный урон, который всё нанесло ему в последнее время, заставляет его быть не в себе. Он задаётся вопросом, чувствовал бы он то же самое, если бы не был омегой, или стал бы сейчас более восприимчивым к эмоциям. Он стонет и зарывается лицом в подушку. «Бесполезно гадать», — напоминает он себе. Это не может быть отменено. Поэтому он позволяет усталости овладеть собой, позволяет сну оторвать его от постели, на которой он лежит, свернувшись калачиком, задыхаясь от собственного запаха.-
Джебому удаётся ещё раз увидеть Хонбина наедине, прежде чем отправиться в Серисейл. Он не видел его уже несколько недель. Джебом оглядывает парня с ног до головы, гадая, изменился ли Хонбин, как и всё остальное в его жизни, но тот кажется таким же. Его кудри падают на ямочки на щёках, похожая на нож улыбка, вырезанная на его лице, единственный намёк на то, что он далеко не такой ангел, каким кажется. Разница лишь в том, насколько хорошо Джебом ощущает запах Хонбина: чистый и острый запах свободного альфы. Он идёт ему, если быть честным. Джебом признаёт, что альфа красив и задаётся вопросом, действительно ли, учитывая время и пространство, он влюбился бы в него, как все, кажется, думают. Затем, конечно же, Хонбин открывает рот, и Джебом осознаёт, насколько глупы эти мысли. — Знаешь, уверен, твоя гибкость в боевой подготовке пригодится, — весело говорит Хонбин. — Я имею в виду, пока он затыкает тебе рот или что-то в этом роде, чтобы не слушать тебя, но это кажется довольно хорошим компромиссом, тебе не кажется? Слова Хонбина словно прорезали дымку тревоги, которая преследовала Джебома с самого начала. Они вырывают из него смех, искренний и, вероятно, слишком громкий для ниши, в которой они прячутся, но он чувствует себя так хорошо и приятно, чего так давно жаждал почувствовать. Он хватает Хонбина за шею, дёргая его в удушающий захват. — Может быть, боевая подготовка пригодится для этого, — ворчит Джебом, когда Хонбин хрипит и ругается на него, извиваясь от хватки. — Если ты… сделаешь это, — выдавливает из себя Хонбин, — тебя… повесят за покушение на убийство… Господи, отпусти… — Мой доражайший будущий муж — четвёртый сын, — говорит Джебом, голос его напрягается от усилий удержать Хонбина на месте. — Я сомневаюсь, что их будет волновать, если он будет немного покалечен, поскольку они и так захотели выдать его замуж за бесплодного омегу. — Да, но хватит использовать меня в качестве тренировочного раунда, — выдыхает Хонбин. — Ты даже не успеешь попасть в Серисейл, если ты уже убийца. — Они никогда не найдут тело, — шипит Джебом, но всё же отпускает Хонбина, который, задыхаясь и смеясь, спотыкается на месте. Он чувствует себя хорошо, даже лучше, чем вообще когда-либо себя помнил. У него так давно не было случайного физического контакта, даже если это просто грубое обращение с его абсолютным придурком-лучшим другом. — Может быть, это и хорошо, что ты уезжаешь так далеко, — ворчит Хонбин, его голос слегка дрожит. — Мне больше не придётся беспокоиться о покушениях на свою жизнь. — Не драматизируй, — усмехается Джебом. — На тренировках мы боролись гораздо жёстче. — Но теперь у тебя есть эти омежьи уловки, чтобы соблазнить меня, невинного альфу. Ай! — Хонбин трёт место, где Джебом только что ударил его по руке, и хмуро смотрит. — Это правда! — У меня нет никаких чёртовых уловок, — настаивает Джебом. — У меня никогда не было уловок. Ты знаешь меня более десяти лет и говоришь так, как будто у меня есть они? — Они придут к тебе с твоим омежьим соком или чем-то там ещё, — бросает Хонбин. — Вы можете заставить альф делать что угодно, верно? Разве не так все говорят? — О да, — сухо отвечает Джебом. — Потому что я действительно добился своего с тех пор, как начал течь. Хонбин фыркает от смеха, хлопая Джебома по плечу. — Свяжись с сущностью омеги внутри себя, — предлагает он. — Посмотрим, сможет ли она заставить твоего большого сильного мужа приклониться к твоим ногам. Джебом съёживается. — Думаю, я лучше сбегу и буду жить отшельником в лесу, чем попытаюсь сделать то, что ты предлагаешь. — Бу, какой ты скучный. — Хонбин прислоняется спиной к стене, засунув руки в карманы, и смотрит на Джебома. — Знаешь, если ты собираешься вести себя так, как сейчас, всё может оказаться настолько же плохо, насколько ты думаешь. Сквозь лёгкий тон их разговора Джебом может чувствовать скрытый оттенок напряженной правды, пробегающей через их слова. Джебом пожимает плечами, стараясь вести себя непринужденно. — Думаю, в худшем случае я всегда могу просто выпрыгнуть из окна. Хонбин издает какой-то странный звук в глубине горла. — Почему ты всегда так драматизируешь? — Драматизирую? — Джебом вздыхает. — Во-первых, это была шутка. Во-вторых, я не знаю, заметил ли ты, но вся моя жизнь в последнее время стала драмой. — Тогда не делай её ещё более драматичной, — прерывает Хонбин. Он поджимает губы на несколько секунд, как будто задумавшись, а затем продолжает, стараясь не встречаться с другом глазами, — Думаю, если ты доберёшься туда и поймешь, что всё дерьмо, ты всегда можешь просто… я не знаю, связаться со мной, чтобы похитить тебя или что-то в этом роде. Брови Джебома взлетают до линии роста волос. Такой уровень открытого беспокойства со стороны Хонбина почти так же беспрецедентен, как если бы он поцеловал Джебома в губы. — О, правда? — Да. — Хонбин неловко прочищает горло. — Я должен быть начеку. Ничто так не помогает оставаться в тонусе, как маленькое похищение. Джебом старается не смотреть на Хонбина так изумлённо. Он подумывает, не похлопать ли ему за внешнее внимание к другим людям, но думает, что это может заставить Хонбина заползти под стол и исчезнуть на всю оставшуюся жизнь. Вместо этого Джебом хохочет и говорит: — Должно быть, было бы очень плохо, если бы я положился на то, чтобы вызвать твою жалкую задницу, чтобы спасти меня. Хонбин возмущенно вскрикивает. — Я предлагаю за тебя свою жизнь, и вот что я получаю? — Может, тебе стоило больше работать на тренировках, — поддразнивает Джебом. — Ты должен быть мне благодарен, — ворчит Хонбин. — Ты так со мной обращаешься, а я всё равно буду надирать Серисейлские задницы за тебя. Почему мы снова друзья? — Никто больше не захочет мириться с тобой, как только поймет, что твоё красивое личико — ложь, — прямо говорит Джебом. — Что ж, то же самое и вам, Ваше Высочество, — саркастически отвечает Хонбин. Джебом пожимает плечами. — Я никогда не утверждал обратное. Они продолжают препираться, спрятавшись в нише, закрывающей их от остального мира. Как в старые добрые времена. Пусть это и несущественная болтовня, но это лучшее, что случилось с Джебомом за последние недели, и благодарность переполняет его. Ему хочется сделать что-нибудь ещё, например, серьёзно поговорить с Хонбином или по-братски положить руку ему на плечо, но он не делает этого. Он не хочет делать ничего слишком необычного. Он просто хочет насладиться этим моментом таким, какой он есть, попытаться запечатлеть его в своём сознании, чтобы он мог удержать его позже, когда всё изменится. По крайней мере, он получил это в последний раз.-
Джебом ожидал, что день его отъезда будет встречен с обыденной роскошью и торжественностью, благоприятной для королевской семьи. В конце концов, вся эта история приведёт к женитьбе их старшего, и, возможно, это будет последний раз, когда они видят его… Джебом правда не хочет об этом думать. Вместо этого всё было тихо, скрытно, с оттенком стыда, так же, как и всё остальное, что произошло с тех пор, как появился Джебом. По крайней мере, он получит один из лучших экипажей. Хотя, возможно, это имеет меньшее отношение к его собственному комфорту и больше связано с образом, который его родители хотят спроецировать на Серисейл. Он не уверен, от чего его больше тошнит от гнева: тот факт, что это может быть правдой, или тот факт, что он достаточно разочаровался в собственных родителях, чтобы думать об этом в первую очередь. Единственные, кто его провожают, — это его родители, Ёндже и высший эшелон советников. Зал кажется неестественно пустым, когда они проходят через главные двери, и это больше похоже на похоронную процессию, чем на подготовку к свадьбе. Всё это не кажется реальным, его тело далеко от разума, даже когда он в последний раз обнимает Ёндже, целует мать в щеку, кланяется отцу. Садясь в карету, он чувствует, что плывет, не слыша ничего от стражников-бет, которым доверили его безопасность, когда они закрывают за ним дверь и готовят лошадей. «Нет», — думает он, когда карета трогается с места. Он наблюдает, как единственный дом, единственная семья, которую он когда-либо знал, ускользают от него, не в силах вызвать какую-либо реакцию. Он не парит. Он в свободном падении.