SMOOTH SWITCHING

      Как бы Хосок отчаянно не рифмовал «стыд», какие бы надлежащие этому слову представления не отпечатывались изнутри его век, всяческие попытки в скором времени лишь только раздражают его. Послушайте, Хосок правда старается, и никакое влияние, будь то погода, настроение или произошедшие небольшие стычки за день, не могут отражаться или воздействовать на текст.       Нафаршированная лирика, нестандартно построенная аранжировка — всё, что могло стать частью Хосока, его мечтаний, уже оторванной от его тела как бы независимым органом, функционирующим сам по себе и лишь косвенно взаимодействующий с остальной частью тела.       И всё же, выуживая из своей головы какие-то обрывки тем, Хосок продолжает мысль, но это получается так себе. Всё равно что путешествовать по Сахаре без сменных покрышек.       Здесь, — в закрытой студии, с небольшим стеллажом цветастых пластинок, таких, как «The Rolling Stones» — «Brown Sugar», «The J. Geils Band», «Born To Lose», «кое-что из «олдиз», с наклонённым по стене точно вниз громоздким кирпичом «Supreme», — Хосок заклеивает все камеры, судорожно проверяет уведомления на телефоне и пятится в углы и тёмное пятно между кружкой и колонкой. С Хосока хватит — он не хочет фантазировать, и его гложет ревностная мысль о том, чтобы сбежать от всех камер, перестать нести должную функцию и стать независимым органом.       Вы же знаете — надоело! Внушать что-то людям со всех точек суши, избегать интересующих Хосока тем, но невыгодных для какого бы то ни было эфира компании, быть тем, от чьего образа Хосок, наоборот, отталкивается. Сейчас он зол, чёрт возьми, не терпит какого-то тупика сомнительного происхождения в тексте и думает пропустить стопку. И ведь мать уже не родит его обратно, уверен Хосок, чтобы он всё осмыслил и, быть может, уже не был тем, кого сейчас с трудом узнаёт.       Казалось, он был ещё свежим подростком с полной головой идей, но рано столкнулся с понятием «отсеян» — иначе говоря, Хосок банально оказался беззащитным перед собственными страхами и почти разорвал своё стремление к хип-хопу, если бы не его команда.       Похоже, средний процент слушателя знает, что должен делать Хосок, поэтому он хотел бы поменяться с ними телами: случайный старшеклассник мог бы стать Хосоком, равно как и тот мог потерять свою известность, перестать быть наблюдаемым спутником для среднего процента, всяких журналов и лент в какой-либо сети.       Возможно, Хосок мог иметь личный самолёт, более крупное и громкое имя, выйдя ему из команды, но он не может этого позволить, ведь парни заменили ему семью, стали единственной причиной продолжать писать музыку. «Тогда» сильно отличается от «сейчас» — лишь с небольшой скоростью распространяясь на бары и подпольные клубы, Хосок испытывал различные приёмы в флоу, укреплял позицию в команде, просил звать его по имени.       Сложно сказать, что произошло и почему Хосок оказался в вершинах чартов, почему его музыка окупается больше, чем когда-либо он того хотел. Должно быть, его команда наконец подобрала концепт, нашла приём, чтобы стать услышанной.       Тогда когда настанет пик? Когда Хосок исполнит заключительный хук? Какова вероятность того, что где-то команда промахнулась — выбрала не тот концепт, не те слова, которые были бы от них ожидаемы — и идут на спад? Ведь так они зарабатывают деньги — сумму, больше выручки Тони Монтаны из фильма «Лицо со шрамом» восемьдесят третьего года.       И вот, в проëме двери студии показывается серьёзное, тёмное от загара лицо, с совершенно выцветшими, падающими на лоб давно не стриженными волосами. Тэхён чередует каждый образ, начиная с отправной точки — заспанный, в растянутой футболке и хлопчатых шортах с чем-то синим на кармане (должно быть, краска, думает Хосок), заканчивая подобранным сценическим образом на каком бы то ни было шоу.       Хосок замечает, что Тэхён не просто прошёл и до сих пор проходит долгий путь, полный расцвет группы, который, вполне возможно, ещё не произошёл, но и остаётся его лучшим другом. Переживает множество событий, с самого начала прокладывая какой-то подмосток, и, быть может, проведёт ещё продолжительное время в компании Хосока. Тэхён не знает, справляется ли команда с новым материалом, как они станут делить деньги, спродюсированные проекты, но от одной мысли об этом Тэхён чувствует табун мурашек по коже.       Хосок считает, что тому не хватает фристайла, но видит Тэхёна ещё юным, судорожно что-то напевающим в машине перед тем, как начать съёмки, вертя в подрагивающей руке CD-плеер. С ума сойти, даже такую мелочь Хосок воспроизводит удивительно свежо и куда более реально, чем это было на самом деле. Ему кажется, будто он это придумал, и Тэхён отнюдь не выглядел озабоченным и испуганным тинейджером, не его пальцы крутили CD-плеер, и не его голос то затихал, то становился крепче, то нервно бормотал «I don’t know» каждый раз, когда Тэхён забывал слова или мотив.       Быть может, и создаваемая командой музыка, и микстейп Тэхёна — лишь накипь эпохи, пена сомнительного качества. Ким Тэхён становится лицом какого-то направления в музыке, действующим лицом громких заголовков, больше не отмывает деньги; его лицо, инициалы, образ превращаются в независимый орган, способ заработка, казалось, таких же людей, что и Тэхён сам.       «Вот парадокс», — вдруг думает он.       Дымка табака вытекает из коридора в студию Хосока; лицо Тэхёна под искусственным светом выглядит лишь как кожа, подкрашенная в бело-синий цвет от монитора и натянутая с редкими мышцами на пожелтевший череп. Словно в лице Тэхёна смешались серые пятна, вспышки из мимолётных движений и блеска полужирной медовой кожи.       Смотря на него, Хосок чувствует, как ему становится стыдно за все свои тексты, сведённые дорожки и аранжировки, будто он всё ещё недостаточно хорош для музыки и чартов, но при этом упорно внушает себе, дескать, конкуренция внутри группы — это не в стиле Хосока, не его флоу. Хосок так же критикует и рассматривает свою неожиданную позицию занять место конкурента, как оценивающий поле игрок в гольф.       Тэхён в мгновение ока оказывается на чёрном кожаном диване, подперев руку кулаком, пальцы которого обращены как бы внутрь, к шее. Он выглядит точно как отчитанный и обиженный мальчишка, не терпящий ни внимания на свои действия, ни тем более замеченных кем-либо ошибок. Да, конечно, Тэхён без ума от того, что за ним наблюдает весь мир, что Тэхён также вкладывается в массовую культуру, вдохновляет таких же людей, что и он сам (начать хотя бы с команды).       Сейчас Тэхён хочет, чтобы о нём думал никто, помимо Хосока, чтобы ярые и ревностные фанаты вдруг забыли о нём, его инициалы, лицо, силуэт, чтобы Тэхён однажды поменялся с ними телами. Возможно, тогда бы он и смог понять, почему обижается на замечания, почему волнуется насчёт того, чтобы выглядеть выгодно. Все эти действия имеют исключительно рефлекторный характер, и Тэхён не имеет ни малейшего представления, почему известность сделала из него если не параноика, то банально закованным в объективах камер спутником.       Тэхён никогда не любил своё имя так, пока однажды не услышал его ярые выкрики на концертах, но сейчас он бы хотел оказаться никому неизвестным «с оттопыренными ушами, странной стрижкой, чудаковатым» парнем. Возможно, тогда бы он смог придумать больше, чем сейчас: о чём ему следует написать?       Должно быть, о собственном отражении от объектива камеры, запахе пыли и масла на съёмках, давящей тишине в студии перед записью, странном, но уже вполне привычном чувстве стыда перед командой и продюсером.       Сложно сказать, что слава сделала его таким, но, во всяком случае, Тэхён хотел бы однажды поменяться с каким-нибудь фанатом, снова почувствовать себя свежим, ещё напуганным перед миром и средним процентом слушателя, создавая материал наиболее оригинальный, чем когда-либо был внутри команды.       Тэхёна и сейчас напрягает мысль, что вот, банальная тема, приправленная достаточно необычным, новым звучанием — и на этом можно делать приличные деньги. Особо не посвящая себя материалу, лишь победно и рефлекторно улыбаясь и поддакивая: «Да, это и происходило со мной, было больно», когда Тэхён бы воскликнул: «Я написал это по фильму».       Написание по фильму, книги, вырывая какие-то особые ярке и значимые моменты, образы, высказывания — уже стандартный метод написания текста, поэтому Тэхён становится не уверен, что он достаточно точно и остро выражается, преследует исконную мысль, не обманывает слушателя.       Так, например, под код «отсеян» попала большая часть новой лирики. Перед Тэхёном стоит дилемма: повторять успех, срубая круглую, красиво блестящую перед глазами сумму, или быть оригинальным, проблема в чём то, так это возможность быть неуслышанным. Но Тэхён не до конца понимает, из какой материи создана идея быть оригинальным, поэтому он и отсеивает значимую часть текстов, не раскрывая тему в итоге так, как хотелось бы.       Самое малое, чего тот мог бы пожелать, — так это выйти из студии, пройтись вдоль хайвея, казаться бродячей тенью на оживлённой трассе. Выхлопы, сигналы, запах газа, машинного масла и сухой грязи — Тэхён бы хотел раствориться посреди этой оживлённой картины, показать Сеул в лирике так, каким видит его только он. Отравленный, дышащий через угольный респиратор Сеул запечатлён на камерах и сетчатке глаз девизом «art. sex. weed» — заполненный смогом под открытым ночным небом, напитан запахами уличной еды и табака.       Так, например, Хосок любит бросать «любовь», описывая потребность в эдлибах, так и Тэхён опускает «классику» на самое дно его навыков, строя концепцию микстейпа. Его приём — сторрителлинг, лишь иногда переплетающийся с реальностью, приукрашивая обострившиеся чувства.       В чём, собственно, заложена концепция? Должно быть, в наборе образов, сравнений и метафор. Подумать только, Тэхён с собственным возрастом и ростом группы научился строить тему и раскрывать волнующие его аспекты, равно как и начал отличать метафору от сравнения в тексте. Искренность в его лирике стала таким же приёмом, почерком артиста, как выкрики Хосока — потребность в эдлибах.       Хосок резко откидывается на спинку стула и заламывает руки на затылке, цепляя провод наушников с такой силой, что выдёргивает штекер. В глухой тишине студии раздаётся лишь полугромкое «бля» и неловкий хохот в то время, как Тэхён лишь приподнимает брови.       — Это всё от Намджуна, — практически оправдывается и уверяет Хосок и придвигает кресло к Тэхёну, оттолкнувшись от пола мысками голых ног.       Он видит, как Тэхён смакует «нечто», держа блокнот Хосока на коленях и зажимая карандаш в длинных, можно сказать, ровных пальцах. Хосок прикладывает небольшую ладонь на колено Тэхёна, открытая кожа которого выглядывает из-под тёмно-зелёных шорт, и размеренно, отчего-то мягко поглаживает, смотря на монитор над миди-контроллером.       — Бас в астрал ушёл, — бормочет Хосок, слегка сжав ладонь на колене, — а кик глухой. Сам послушай.       Он вновь отталкивается пальцами ног и подключает наушники к компьютеру, после чего передаёт их Тэхёну.       Начавшиеся колебания, похожие на переключения радиоволн, подталкивают бас поверх клавишных с длинными тактами, проигрывающимися долями ¾, как слышит Тэхён. Раз и два и три и… Последующий кик накладывается на клавишные и почти неслышен.       — Баса вообще нет, — роняет Хосок, для наглядности исключая дорожку.       — Добавь клипер, — Тэхён указывает на серединную линию на мониторе, не убирая наушники и слушая только через один.       Его голос звучит удивительно более хриплым, словно Тэхён только шепчет, проглатывая большинство слогов.       — Прости, хён, — он указывает на горло и несколько вытягивает шею, — голос сорвал.       — Что сделал? — Хосок, увлечённый проблемой баса, неловко посмеивается, когда до него доходит смысл сказанных слов, включает телефон и показывает экран Тэхёну. — Шестнадцатого запись, нас предупреждали.       Тэхён пожимает плечами, продолжая слушать ещё незаконченный и несведённый к «шестнадцатому» скит. Хосок в это время, постукивая пальцами ног по полу, проделывает нехитрую операцию с дорожкой, искажая звук и добавляя некоторый треск — позже это будет исключено при сведении.       — Устал? — вскользь бросает Тэхён так, словно мешает кости: со всей деликатностью, на которую он способен, подтасовывая один кубик под другой.        — PD будет недоволен, — Хосок ровняет дорожку и просматривает уровни громкости, — и эти пять миллионов придётся отмывать. Устал как конченный, Тэхён. Никогда бы не подумал, что мои права и стоимость возвысятся только из-за музыки, которую я, блять, свести не могу.       — Права… знать права, — напевает Тэхён, постукивая карандашом по толстому блокноту, кажется, сохранившегося ещё с прошлого альбома.       Тэхён помнит, как вырвал лирику одного из треков его микстейпа только потому, что спутал её с черновиком: проблема подобных записей в том, что они заметно истощают всю вложенную мысль и перемешиваются между собой, уверен Тэхён.       — Знай мои права, — тянет он и, отчего-то дёрнув вперёд плечами, записывает «назревшую» строку, размашисто, без всякой жалости к блокноту выводя иероглифы скорее петлями, чем резко очерченными ключами. — Хён, может, это станет припевом, названием…       — И ты до сих пор не умеешь писать аранжировку, — полугромко и монотонно больше язвит, чем прикалывается Хосок. — Сорвал голос, пишешь о своих правах, не умея строить аранжировку.       — Хён, закури, я не против.       Хосок послушно тянется за пачкой, лежащей на студийном мониторе, буквально над местом, где обычно стоит скрытая камера.       Последующие движения, которые слабо замечает Тэхён, стекают в одну пропасть и имеют кодовое название «судорожно вытянуть тонкую сигарету с лёгким никотином и шарить по столу в поиске зажигалки». Тэхён думает, что название этой операции слишком длинное и преобразует его в простое «Хён».       — Ужасно звучит, — бормочет Хосок, прижигая конец сигареты и выпуская клуб дыма, — правда плохо. Средний процент слушателя прослушает это и скажет: «Да, ты прав, ты реально прав. Я не собираюсь это покупать».       — Покрути ещё клипер, — пропуская тираду сквозь себя, оседающую под потолком так же, как табачный дым, Тэхён лишь наблюдает, как «мутнеет» лицо Хосока, как тот поджимает брови к переносице и уголки рта.       Тэхёну кажется, что ещё никогда он не видел его таким напряжённым и серьёзным, как если бы Хосок был за рулём. В голове осела какая-то муть; Тэхён не понимает, спит он или бодрствует, видит Хосока взаправду или воображает его рядом, чтобы успокоиться и уснуть.       Принять обезболивающее и поменяться со средним процентом стало единственной целью и мечтой Тэхёна и Хосока, чтобы расслабиться и начать всё сначала. Без каких-либо потерь или забот, снова переживать какие-то ужасы, хвататься за идеи и небольшие мероприятия.       В этой оторванной от внешнего мира студии слышны лишь скрежет карандаша о лист, частое щёлканье мыши и, наоборот, редкий шум от нажатия клавиш, смешанный запах тел, с час назад вышедших из душа, и табака, клубы которого оседают под потолком и сгущаются в углах.       В полузатемнённой студии Хосок и Тэхён чувствуют острую необходимость поменяться со средним процентом, вернуться к жизни, от которой они отказались. Кто знает, — точно не они, — быть может, Хосок бы тогда предложил Тэхёну встречаться.       «Тогда» всё было само собой разумеющимся, вовсе не относилось к вещам, которые требовалось бы контролировать, — Хосок чувствовал ту же необходимость в Тэхёне, что и сейчас в деле «Switch».       Сейчас самое страшное — потерять «картину» того, как искажается звук аудиодорожек, вдавливает в пол Хосок пальцами ног, а Тэхён стучит по блокноту другим концом карандаша, там, где ластик, мотив, похожий на «Coldplay».       Хосок не имеет ни малейшего представления, о каких правах просит Тэхён, почему бас попадает не в тон (такое привычное явление, что и боль по всему телу по утрам, порывы воздуха и камеры перед самым носом, что уже стало закономерностью и даже шуткой внутри группы), почему он хочет поцеловать Тэхёна именно сейчас. Такого настоящего, чистого, с серо-медовой кожей, опухшими глазами, треснувшими губами и полувыщипанными бровями.       Случайный прохожий, не знай ему Тэхёна, мог бы сказать, что тот выглядит отвратительно, а заявление «Знай мои права» такая же бессмыслица, что та же кружка с вогнутой внутрь ручкой.       — Хён, почему мы тогда остановились? Я думал, ты больше не хочешь меня.       Хосок хочет навести справки: «тогда» стало размытым, смешалось в один глиняный слепок и застыло, будь то гранит или мрамор. Хосок видит себя обнажённым, лаская тело Тэхёна в машине, с тупой, ноющей болью от усталости, чувствуя кожу кресел салона «Nissan Skyline» девяносто шестого года. Оригинальная, с особым тюнингом, болтовым каркасом и чересчур затонированными пластмассовыми приборами стала убежищем, сохранила тайны, нежелательные для масс. «Тогда» дополняли прикосновения, запах кожи, пот, смазливые поцелуи, в основном, под челюстью, в изгиб шеи и плеч, покусывания мочки уха, плеч и мягких губ с тонкой корочкой долго заживающих ран.       Хосок видит Тэхёна покрасневшим, жалостливо тянущимся к нему за ощущениями, ударяющими в голову. Тэхён «тогда» значительно отличается от Тэхёна «сейчас»: помимо изменений приёмов слабого голоса, он возвращает «фракталам» картинам перед глазами былую упругость и вкладывает ощущения, схожие с сексом.       Сталкивая свой мир с реальностью, Тэхён видит себя в объятьях Хосока, приподнимающего его колено и непринуждённо целующего под ним, проводя чересчур мокрым губами по коже. Тэхён видит себя под воздействием психоактивов, ощущая нежные поцелуи на груди и слабые прикусы вставших сосков.       В сексе всё уродливо, уверен Тэхён: начиная с лиц, заканчивая различными выделениями и судорогами. И при этом, думает Хосок, секс — дело тонкое и деликатное.       — Мы шли к Ваджраяне, — бросает он, особо не углубляясь, почему больше не было потребности ни в сексе, ни в каком-либо другом контакте с Тэхёном.       Больше его волнует, почему Тэхён спрашивает о таком, словно они находятся на судебном процессе и записываются на аудиодорожку (вполне такую же, что и бас).