***
Ноги его уже не держали, да и он себя уже, если честно, не держал. Ури висел на плече у Кенни и что-то бормотал на испанском почти без акцента, пока Кушель выпытывала у него подробности работы. Где-то далеко, сотой долей мозга или около того, он понимал, что поступал непрофессионально, но из премьеров не увольняли, да и кто мог узнать, в самом деле?.. Отвратительно было то, что пришел Род. Конечно, он его увидел; конечно, помимо табора детей, рядом с ним маячила какая-то модель — не 90-60-90, а что-то побольше. Фрида уже заговаривала зубы бармену про свою любимую куклу, а тому, казалось, действительно нравилось это слушать. Род сделал вид, что они незнакомы. Ури, поняв это, внезапно захохотал, и Кенни пришлось держать его, потому что иначе он бы свалился. Он никогда еще не был таким пьяным. Как потом призналась Кушель, ее брат (брат! брат!) заказал абсент — а новичков с такого уносило только так. Сам Кенни махом влил в себя штук шесть разных шотов, потому как они шли по скидке, и даже глазом не повел. Кушель восторженно сказала Ури: «А ты думал, он ебаный монстр!». Прямо так и сказала. После этого он стал принципиально следить за тем, сколько пил Кенни, о чем уведомил — и бесцеремонно начал пялиться на то, как он пил. В его пальцах даже большой бокал казался крошечным; хватало по одной подушечке, чтобы взять, и одного движения, чтобы выпить. И кадык всегда немного дергался после глотка. Ури уже не волновало, что за ним с лицом, полным иронии, наблюдала Кушель, что сам Кенни наверняка заметил все происходящее именно так, как обстояло дело, но, судя по всему, всех устраивал такой расклад дел: Кенни пил, иногда подсовывал что-то ему, тогда он тоже пил, и алкоголь волнами проходился по мозгу, туша рассудок, как сигарету об ботинок. После этого он не мог дышать, и женский смех казался девичьим, будто Кушель было пятнадцать, а не… не сколько ей там было. Он лежал одним ухом на плече Кенни, поэтому все звуки приглушались и искажались. И хотелось то ли спать, то ли танцевать. — А где Леви? — спросил он, ища глазами уже знакомую черную макушку. Хоть вокруг постоянно носились дети Рода, и он должен был устать от их внимания к своей скромной персоне, Ури любил детей и следил за ними в любом состоянии. — Играет в песке там. Я слежу, тут же веранда. — А-а-а-а… — Ури. — Кенни повернулся к нему, взял пальцами за подбородок и серьезно взглянул в глаза. Внизу живота у него потяжелело. — Ты пидор? — А? — Ты. Пидор? — А-а-а… Кушель снова засмеялась и легонько пихнула Кенни. Она что-то ему прошепелявила — иврит казался Ури очень шепелявым — и тот пожал плечами, укладывая его обратно. Не то чтобы до него не дошел смысл слов, но он не решился ответить. Да? И что дальше — Кенни бы приложил его виском о край стола или лицом о сам стол, плашмя, как фишку? Нет? Тогда почему он с таким удовольствием висел на его руке, так смотрел, так реагировал? Лучше притвориться дежурным дурачком, уже не соображающим (что было правдой лишь наполовину), чем отвечать на любой из вопросов. Это они еще не знали, что Ури обладал способностью быстро трезветь. После собраний, — особенно с коллегами из других стран, когда можно было расслабить узлы на галстуках, а переводчиков отправить жевать пиццу, — приносили элитный алкоголь, шампанское «Кристалл» и вот это все, и все всегда заканчивалось пьянкой. Но стоило какому-нибудь несчастному папарацци пробраться за закрытую дверь, вусмерть бухие главы правительств, сильные мира сего, мгновенно приобретали взгляд, полный искреннего рассудка, этакое вечное сияние чистого разума, и неважно, что у кого-то на столе белые разводы, а у кого-то — полный стакан виски. Профессию не пропьешь. Ури выхватил прямо из руки Кенни очередную рюмку и отправил ее в рот, а потом прикрыл губы ладонью, чтобы тому не пришло в голову лезть отбирать алкоголь прямо так. Он заметил, что старший в семье Аккерманов тоже был не таким стеклышком, каким хотел казаться. — Уединитесь уже, — махнула Кушель и слезла со стула, весело улыбаясь. — Пойду посмотрю, как там дети. Ури попытался последовать за ней, но ноги подвели, и если бы его вовремя не подхватили, то так бы и распластался по полу. — Может, потрахаемся? — спросил он негромко. Над ухом тихо хмыкнули.***
Кенни прижал его к стенке в номере. Его горячие губы скользили по шее, зубы впились в нежную кожу, и Ури понял — без следов он уже не уйдет. Уйти физически было тяжело, потому что его ноги безвольно висели в воздухе — Кенни держал его на весу, не давая вырваться. Он ухватился за голые плечи, поцарапал, вжал коротко остриженные ногти до красных полумесяцев, а потом немного отстранил от себя, чтобы поймать своим взглядом его. — Ты об этом не будешь жалеть потом? — заплетающимся языком спросил Ури, выбрав вариант «не трезветь никогда». — Потрахался по пьяни с незнакомым человеком… Кенни понимал его лишь отдаленно, но по тону, наверное, понял, что тот хотел сказать, и отрицательно помотал головой. Прежде, чем он снова вернулся к засосам, Ури потянул его за волосы и поцеловал. Когда ему надоело чувствовать себя невесомым, он (между хриплыми стонами) указал Кенни на кровать — двухместную, роскошную; Род купил им самые дорогие номера на Майорке. У Кенни была соленая после морской воды кожа, чувствительные уши, хоть он и пытался это скрыть, и мягкие губы, к которым Ури то и дело возвращался. Они катались по постели, пока раздевали друг друга: Кенни выпрямлялся и метко кидал скомканную одежду в сторону кресла, и она, как убитая, валилась в кучу, Ури же демонстративно разбрасывал все, что попадалось под руку. Он зашвырнул шорты к потолку и те повисли на лопастях вделанного вентилятора, и когда он понял, что они застряли там намертво, совершая оборот за оборотом, то расхохотался на всю комнату. Кенни замешкался, стоило им оказаться друг перед другом совершенно открытыми — голыми. По его растерянному взгляду Ури понял две вещи: во-первых, у него еще не было мужчин, во-вторых, у него были сомнительные познания о том, что нужно делать, и он будто боялся проверить их вживую. Ну да, мол, знаем-плавали: когда два мужика — это членом в задницу, ага, но как именно?.. Ури притянул его к себе и улыбнулся. — Ты мне доверяешь? — спросил он по-испански. Кенни не понял ни черта. — Доверяешь? — повторил на норвежском. По нулям. — Доверяешь? — прошептал на немецком, опускаясь ниже, чтобы дотянуться до чужой задницы. В глазах все-таки появилась искра осознания, и Кенни, ни секунды не ломаясь, перевернулся на живот, за что Ури был отдельно ему благодарен. Заставлять такого человека — очевидно, армейского, сильного, гордого, пусть и бесконечно пьяного, подставляться без понимания происходящего было и подло, и отвратительно. Ури так не мог. Уж лучше разойтись с пустыми руками, чем так. Растягивать без смазки было и тяжело, и нетерпеливо, и горячо; искать ее в таком шатающемся состоянии он не решился — был у него опыт, когда любовник, пока он мешкал, просто уснул, и Ури очень не хотел повторения. К тому же, Кенни было непривычно: он терпел, кусая то подушку, то пальцы его второй руки (а ведь думалось тогда наоборот…), выгибался на чувствительных моментах, медленно отдрачивал себе, но не сопротивлялся. Ури поставил ему фиолетовый засос рядом с соском, Кенни хмыкнул и укусил его за маленькое плечо. Первые движения тоже давались с трудом, и жар, который невидимым огнем бродил вокруг, наконец, попал внутрь. Он распалялся от живота до кончиков пальцев, до макушки, до слезящихся глаз и дрожащих бедер. Больше, чем за собой, Ури следил за эмоциями Кенни, за его ощущениями; то, что он не мог понять его вербально, наконец, перестало хоть что-то означать. Ури взял его за ладонь и лег сверху, сильнее разводя чужие ноги. Миссионерская поза считалась скучной и примитивной — да, наверное, так оно и было, если только вы не поглощены друг другом без остатка. Ури чувствовал, что поглощен именно так. Он справился. Аккуратные движения бедрами навстречу вскоре превратились в беспорядочные, и он стонал сквозь плотно сжатые зубы или в губы Кенни, обхватив его мокрыми от горячего пота ладонями, скользя по коже, по спрятанным под ней крепким мышцам. Ури перевернул его, зажал сверху, со спины, свел запястья у поясницы — Кенни сперва зарычал, затем застонал. Чтобы удержать его, Ури требовалось использовать все свои нерастраченные силы; в особенности это было тяжело не потому даже, что по комплекции Кенни был чуть ли не вдвое его выше, а потому, что Ури не решился отпустить его пальцы. Может, от этого несло дешевой чувственностью, какой-то фальшью, но для них это имело гораздо больше смысла, чем в очередном голливудском кино. Ури с низким стоном кончил первым, и, не успело это ощущение пьяной эйфории и бешено бьющегося сердца («Остановится, точно остановится…») пройти, он уже перевернул Кенни обратно на спину, спустился губами ниже, поставил засос на внутренней стороне бедра, затем мучительно медленно обхватил головку. Много времени не потребовалось — он только зажмурился, когда сперма горячими каплями легла ему на лицо. Прежде, чем вытереться первым попавшимся полотенцем, он дал Кенни на себя насмотреться, усмехаясь. — Я здесь еще неделю пробуду, — сказал он после душа, в который Ури потащил Кенни чуть ли не за обе руки — тот лениво развалился на кровати и больше ничего не хотел, но чистоплотность Рейсса победила. Теперь лохматая темноволосая голова лежала у него на покусанном плече. — Мы же повторим? Он не надеялся, что полуспящий Кенни поймет его сбивчивый шепот, однако он прижался ближе, плотнее — и Ури расценил это как положительный ответ. И они повторили. Разве что на пальме не потрахались, а так — везде, наверное, успели. Кенни ни разу с тех пор не был в своем номере, потому что Ури тащил его спать рядом, и он, на ходу читая разговорник, тащился. В день отлета Ури оделся официально — черный костюм, тонкий серебряный галстук, лакированные туфли за баснословную цену. Кенни смотрел на него, как на экспонат или картинку; Ури смущался. — Дай номерок, — сказал Кенни тогда, будто обращался не к премьер-министру, а к просто встреченному на курорте парню. — Может, свидимся. Прислонившись щекой к обивке салона самолета, уныло глядя на удаляющуюся Майорку, Ури насильно пытался забить голову работой обратно, но не получалось. Перед глазами то и дело всплывало лицо из постыдных воспоминаний — краснощекое, влажно глядящее, теплое. Будто забывшись, он провел пальцем по иллюминатору, представляя, как дотрагивался до скулы Кенни — но стекло не было ни теплым, ни мягким, и быстро возвращало мечтателя в реальность. — Ничего, потом еще сюда слетаем, — сказал Род, заметив этот жест. Ури неопределенно мотнул головой. Такие встречи, как правило, случались лишь единожды за всю жизнь. Он летел и знал, что у него не будет времени отвечать на звонки или слать ответные СМСки, тем более, такие связи у рядового военного, — или кем Кенни все-таки был, он так и не вдавался в подробности, чтобы не быть подозрительным, — вызывали вопросы. Ури только надеялся, что это взаимно, и что Кенни, катая на помеченных его зубами плечах Леви, тоже о нем вспоминал… Он поджал губы. «Маловероятно», — сказал он себе, открыл рабочий ноутбук — и запретил себе думать о мужчине мечты, который должен был, обязан был в этой мечте и остаться.