Быть живым

Жарко. Так жарко и так много песка, тяжело дышать, кажется, что воздух высушивает всё, пробирается даже в лёгкие, а потом в нос, в рот, в глаза набивается песок, мелкая пыль, от которой никуда не скрыться. Песок чувствуется, если провести рукой по волосам, слегка поскрести кожу, он останется под ногтями, если вытереть чистым платком вспотевший лоб, на нём останутся разводы. Песок чувствуется на зубах, на языке, пробирается под одежду. Рубашка пропитывается потом, невыносимо жарко в школьной форме. Дома даже в разгар лета не ощущается такой удушливой жары. Но Джотаро, кажется, не испытывает трудностей, и нет даже мысли уступить ему. Это, конечно же, не соревнование, но Нориаки не может уступить, поддаться слабости, снять жаркую форму, потому что Джотаро в его чёрной одежде, кажется, вообще не замечает солнца. Это не соревнование, но он не проиграет. Он не будет жаловаться, никто ведь не жалуется на усталость, на раны, на постоянную головную боль, на то, как дрожат натянутые нервы. Бывают хорошие дни. Но даже в самые спокойные часы, когда удаётся подремать, или добраться до душа, все они чувствуют напряжение. Постоянное, нарастающее напряжение, пружину, которую продолжают сжимать. Но никто не говорит об этом вслух. Никто из них не говорит вслух о действительно пугающих вещах. Не о будущем сражении, не об осторожности, поскольку везде подстерегает опасность. И даже не о новостях о всё ухудшающемся состоянии матери Джотаро. Они разговаривают, подшучивают, смеются. Джозеф Джостар хорош в умении разбавить обстановку, пожалуй, иногда даже слишком. И в такие моменты даже Джотаро попадается на лёгкой улыбке. Это не соревнование, но Нориаки кажется, что каждый раз он выбивает призовые очки, когда замечает это. Они не разговаривают о том, почему, иногда, всем тяжело заснуть, даже если день выдался тяжёлым, и утомительным, и, если кто-то был ранен, иногда они подолгу сидят за ужином, даже тогда, когда всё съедено, пока кто-то (чаще всего – мистер Джостар) не говорит, наконец, что им всем пора спать. Никто не говорит о том, какие кому снятся кошмары. Никто не замечает, каким мрачным и непривычно-серьёзным становится Джозеф Джостар после очередного звонка на другой конец света. Они очень старательно не замечают. И Нориаки ничего не говорит, когда вечером Джотаро уходит из их общего номера курить на балкон в одиночестве и застревает там на время, за которое можно скурить полпачки. И Нориаки делает вид, что просыпаться по нескольку раз за ночь – совершенно нормально. Просто сон тревожный. Нормально для того, что происходит вокруг. Всё, что происходит вокруг, максимально далеко от нормы. Это не соревнование. Нориаки совершенно не собирается соревноваться с Джотаро, они на одной стороне, он обязан ему жизнью, свободой, своей гордостью. Поэтому он не собирается соревноваться, но… Джотаро медлит, и Нориаки проскальзывает в душ первым, смыть с себя пот и песок, и довольно улыбается, когда слышит, как за тонкой дверью Джотаро раздраженно цыкает и отходит ждать своей очереди, решив, что душ – не та причина, по которой имеет смысл начинать разговор. Джотаро выходит из душа вторым, и, видимо, он пытался остыть под холодной водой, перегревшись за день под солнцем, потому что Нориаки замечает, что кожа на руках у него покрылась мурашками. Он замечает это потому что Джотаро, логично, выходит из душа только в майке. Нориаки рассматривает его боковым зрением, потому что это необычно – видеть Джотаро без гакурана, без вечной фуражки, под тенью которой он прячет взгляд, намокшие волосы все ещё слегка вьются, хотя потяжелевшая от воды прядь и прилипает ко лбу. Джотаро замечает его взгляд, хмурится, старается выглядеть злым, но без обычной брони в виде одежды это получается не слишком хорошо, и Нориаки улыбается, смотря на него уже в открытую. Это не соревнование, но от чего-то Нориаки приятно, когда Джотаро отводит взгляд первым. В голове совершенно неуместно раздаётся звук выбитой сотни очков. Приятный звук, старательно подобранный для того, чтобы поощрить игрока. Нориаки сдерживает улыбку. Это не соревнование, но Нориаки чувствует себя уязвленным, когда Джотаро приподнимается на локте со своей кровати посреди ночи. Нориаки не кричал или что-то такое во сне, просто разбудивший его кошмар не даёт уснуть, и он встал налить себе воды и, может, немного подышать ночным воздухом у окна. Но всё равно ухитряется разбудить Джотаро, и тот не задаёт вопросов вслух, просто смотрит на Нориаки со своей кровати, пока тот не сдаётся и не выдыхает: – Всё в порядке. Сейчас снова лягу. Звук проигрыша. Совсем не приятный. «Раунд проигран». Знакомый перелив в голове раздражает и заставляет закусывать губу. Несколько унижающих нот. Джотаро так же бесшумно опускается на подушку, и в темноте Нориаки не видит его взгляда, но ему кажется, что за ним продолжают следить из-под опущенных ресниц. Это не соревнование, но почему-то он чувствует себя в чём-то проигравшим, когда возвращается в кровать и отворачивается, чтобы не поймать случайно этот еле заметный блеск. Это не соревнование, но Джотаро никогда не показывает, что ему больно, когда Нориаки заматывает бинтом очередную рану. Нориаки считает, что он отлично держится во время своих перевязок, но у него не получается быть настолько отстранённо-спокойным, он покусывает губы, отводит или прикрывает глаза, на секунды задерживает дыхание. Ни одного из этих признаков боли нет у Джотаро, он позволяет бинтовать себя, смотря куда-то в сторону, словно на нём зашивают порванную одежду… Хотя даже одежда его, кажется, волновала бы больше. Но когда Нориаки проводит пальцами по повязке, проверяя, не слишком ли она перетянута, Джотаро задерживает дыхание. Нориаки слышит это потому, что прислушивался, пытался уловить хоть какие-то признаки боли, но вместо этого Джотаро быстро отнимает у него перевязанную руку. – Всё в порядке. Нориаки чувствует победу и улыбается. – Как скажешь. Это не соревнование, но Нориаки вдруг ощущает, что очень хочет победить. Это не злопамятность за поражение, конечно же нет, Нориаки безумно рад, что проиграл Джотаро, лучший исход для него из всех возможных. Но он хочет, чтобы Джотаро сдался, потому что видит тот взгляд, который тот отчаянно прячет в тени фуражки. Потому что Джотаро смотрит на него искоса, потому что отводит взгляд, потому что Джотаро по-прежнему задерживает дыхание, стоит коснуться пальцами его кожи. Случайно. Мимолётно. Естественно. Передавая вещь, бинтуя новую рану, смахивая пыль. Джотаро, не факт, что замечает сам. Джотаро уходит от чужих прикосновений, он выворачивается из объятий деда, он отходит, когда Польнарефф хлопает его по плечу, он отмахивается и раздражённо цыкает, когда его за рукав ловит Абдул, спрашивая, всё ли в порядке после сражения. Он задерживает дыхание и замирает, когда его за запястье осторожно касается Нориаки, спрашивая о том же. И Нориаки замечает это. Он проводит пальцами по горячей коже, он позволяет длинной рыжей пряди упасть Джотаро на плечо, когда наклоняется над картой, которую тот рассматривает. Иногда Нориаки кажется, что Джотаро паникует. Нориаки знаком страх проигрыша, знаком страх поражения, парализующий, не дающий ничего сделать. Сковывающий все мышцы, опустошающий голову… Он ненавидит себя за этот страх, он отомстит Дио за этот страх, но ему хочется, чтобы Джотаро сдался как можно раньше. Это ужасно жестоко и несправедливо, но Нориаки думает, что, когда Джотаро сдастся, он испытает облегчение. Просто Нориаки не хочется, чтобы Джотаро себя за это потом ненавидел. Ему знакомо это чувство, и он сделает всё, чтобы Джотаро его не испытал. В номере душно, нет кондиционера, но это лучшее, что они смогли найти, и Джотаро смотрит на Нориаки тем самым, почти паникующим взглядом, когда тот поднимает руку и вытаскивает сигарету у него изо рта. Нориаки смотрит выжидающе, вслепую тушит тлеющий кончик, и оставляет окурок в пепельнице. Поднимает голову, они стоят так близко, что Нориаки остро ощущает момент, когда Джотаро перестаёт дышать, потому что до этого чувствовал его дыхание кожей. Иногда, чтобы получить то, что жаждешь больше всего, надо проиграть. Я проиграл тебе, Джотаро, и получил жизнь и свободу. «Проиграй», беззвучно шепчет Нориаки, смотря ему в глаза, прямо под тень от козырька. Он оставляет ему возможность отступить. Тряхнуть головой, спросить: «Что ты делаешь?», просто оттолкнуть. Тогда ничего не изменится, потому что Нориаки не хочет, чтобы Джотаро жалел о своем проигрыше, если может сопротивляться, просто… Им по семнадцать, и в крови постоянно кипит адреналин, и Нориаки тянет к первому другу, который понимает его. «Проиграй», просит Нориаки взглядом, и Джотаро сдаётся, наклоняется и неловко, невероятно целомудренно касается его рта своими губами. Нориаки чувствует, как от этого абсолютно невинного поцелуя у него в животе скручивается узлом ликование, и он кладёт руки на широкие плечи, притягивая ближе, и поцелуй перестаёт быть таким невинным. Джотаро молчит, и Нориаки этому безумно рад. У него нет никакого желания отвечать на вопросы, или разбираться в том, что они делают. Всё, что происходит вокруг, так далеко от нормы, жизнь Нориаки всегда была далека от нормы, а сейчас он чувствует себя впервые по-настоящему живым. Собой. Не безумцем, притворяющимся нормальным, а действительно нормальным человеком, на своём месте, пусть вокруг и происходит настоящее безумие, пусть вокруг много крови, боли, смерти, пусть он настолько далеко от привычного дома, школы, родителей, что об этом странно даже думать, но именно тут он чувствует себя полноценным, правильным, нормальным. Понятым. Принятым. Таким, какой он есть. И это чувство он готов дарить Джотаро в ответ. Потому что он, наконец, не чувствует себя одиноким. И ещё он точно не хочет говорить о том, что, скорее всего, они совершают огромную ошибку, но, с её последствиями они будут разбираться после. После того, как Дио будет мёртв, после того, как всё это закончится, тот, другой мир, с экзаменами и учебой прямо сейчас кажется совершенно нереальным, а кожа, нагретая за день, даже после душа пахнущая солнцем, руки, касающиеся осторожно, словно Джотаро пытается вспомнить, куда Нориаки мог быть ранен, и где ему всё ещё может быть больно, обветренные, потрескавшиеся из-за слишком сухого воздуха губы – это кажется, это ощущается реальным и правильным. Джотаро становится смелее, зарывается ладонью в рыжие волосы, они целуются неловко, но самозабвенно, замирая, когда происходит что-то нелепое, когда они неудобно сталкиваются зубами или Нориаки задевает лбом козырек фуражки, но только замирая, будто спрашивая друг у друга: «Всё в порядке?» и продолжая после молчаливого: «Всё в порядке». В комнате так жарко, руку Нориаки холодит цепь, в которую он вцепился, чтобы заставить Джотаро нагнуться ближе, но им обоим кажется, что воздух стал липким, с трудом проходит в горло, настолько он горячий, но ещё более горячим ощущается чужое дыхание. Дыхание Джотаро пахнет сигаретами, но это не вызывает отвращения, кожа на шее Джотаро на вкус – соль, но и это ощущается естественным, правильным, как и то, что Джотаро от поцелуя в шею запрокидывает голову, жмуря глаза. Нориаки выдыхает, когда его толкают спиной в стену, прижимая к ней. Джотаро переплетает пальцы его левой руки со своими и тоже прижимает кисть к стене, наклоняется, вдыхает запах волос, не произнося ни слова, но снова задержав дыхание, когда пальцы второй, свободной руки Нориаки легко скользят у него по груди, касаясь сквозь ткань футболки. – Мы пожалеем об этом? – Нориаки поднимает голову, заглядывая Джотаро в глаза. Это неудобно. На таком близком расстоянии не спрячешь взгляд. Джотаро хмурится. – Ты жалеешь? Качаются серёжки-вишенки. Нориаки отрицательно мотает головой. – И не думаю, что буду. – Тогда плевать. Нориаки улыбается, и Джотаро чувствует его руку на своем бедре и вжимает колено между его ног, и от этого ощущения они оба едва слышно стонут, стараясь помнить, что стены в гостинице из картона, и вряд ли стоит надеяться на хорошую звукоизоляцию. Они стараются вести себя тише, но обоим кажется, что в тишине их номера, во всей гостинице, слышен не просто каждый звук, но даже шумное дыхание, сердце, стучащее прямо в ушах, тихие, но кажущиеся оглушительными стоны, когда Нориаки выгибается ему навстречу. Пальцы шарят по одежде, расстегивают пуговицы, так шумно падает на пол сброшенный Джотаро с плеч гакуран, слишком громко звучит открываемая молния. Нориаки кусает своё запястье, Джотаро – губы, они оба дрожат, им всего семнадцать, и близость, жар, возбуждение сводят их с ума. Джотаро прижимается носом к голой коже, там, где расстёгнутые гакуран и рубашка Нориаки больше не скрывают места, где шея переходит в плечо, он жадно вдыхает чужие запахи, и чувствует, как у него кружится голова от их смеси: вишня – шампунь Нориаки, нейтральный запах – гостиничный гель для душа, а глубже – солнце, и собственный запах кожи. Голова кружится, как от потери крови, но хочется большего. Джотаро глухо стонет, чувствуя прикосновения сухой, горячей кожи, чужих рук, прикусывает кожу на плече Нориаки, и слышит его срывающийся стон, и не может больше ни на чём сосредоточиться, кроме жарких, необходимых прикосновений. Он беспорядочно гладит Нориаки, куда достаёт, по плечам, ключицам, груди под распахнутыми полами рубашки и гакурана, пока просто не хватается за его плечи и не утыкается лицом в его волосы, крупно вздрагивая и переживая момент наслаждения, краем уха услышав, как стонет Нориаки. Он обнимает Джотаро за плечи, одной рукой, они стоят только потому, что за спиной Нориаки – стена, и они частично держатся друг за друга, частично поддерживают друг друга, а Нориаки неловко держит вторую руку отведенной в сторону, чтобы не запачкать их обоих. Дыхание успокаивается не сразу. Нориаки старается произнести фразу легко, маскируя под шутку: – Не жалеешь? На что Джотаро шумно выдыхает ему в волосы. – Не думаю, что буду. Нориаки фыркает и думает, что у них будет время разобраться с этим. Потом. Они серьёзно подумают над будущим, над всем, к чему это может привести потом, когда разберутся с Дио. А пока он слышит, как постепенно успокаивается сердцебиение Джотаро и чувствует себя великолепно – правильным, нормальным и живым.