I give my all now, can't you see,
Why won't you set me free?
You got power, you got power
You got power over me¹
— Я приготовил завтрак, — Антон ярко улыбается. У него с самого утра прекрасное настроение, и даже солнечные лучи, которые решили его разбудить пораньше, не помешали этому настрою. Он в будничной манере садится за стол, обращая своё внимание на вошедшего мужчину. — Обосраться можно, — срывается с чужих губ, отчего у Антона неприятно начинает изнывать сердце. Он ведь так старался: читал новый способ приготовления яичницы, даже достал бекон, потому что с ним будет вкуснее, а ещё заварил любимый какао для обоих. Максим проходит тенью мимо стола, даже не обращая свой взор на Антона, и берёт из холодильника пачку молока. Шастун даже не уверен, первой ли свежести это молоко, но в рот из-за небрежно брошенных слов теперь ничего не лезет — даже самый маленький кусочек бекона или глоток какао. Живот скручивает от спазмов — но не от голода, а от обиды. Снова он сделал что-то не то, снова накосячил где-то, что получает к себе такое отношение. — Сегодня в двенадцать дня чтоб дома был, — грубый голос режет по ушам; столько лет жить и даже не привыкнуть к нему. Антон морщится и уже хочет кивнуть, но потом понимает, что сегодня же понедельник. — Хоро…стой, нет, я не смогу, я же на работе буду, — Антон лепечет как ребёнок, у которого только что забрали леденец и не хотят возвращать, хотя эта сладкая радость прямо перед его глазами. — Меня ебёт? Я сказал в двенадцать дома. — Но, послушай, меня не отпустят, у меня строгий начальник... Антон сжимается в маленький комочек, когда на него замахиваются кулаком, пролетающим прямо рядом с глазом. Обречëнно скулит, хватаясь за ушибленное место, и выдавливает из себя сиплое «я буду». На остальное его не хватает. Вот и доброе утро. Ему приходится быстро ретироваться в ванную, чтобы посмотреть всю степень увечья и тихо прошипеть сквозь зубы: возле пары ещё не зажитых царапин теперь можно разглядеть и фингал, наливающийся ало-фиолетовым цветом. У него на такие случаи припрятана мазь в коробочке из-под зубной пасты. Антон быстро обрабатывает место ушиба, сдерживая рвущиеся наружу слезы, но потом просто делает глубокий вдох. — Тише, Шаст, всё в порядке. Видишь, уже не так сильно болит… Сейчас мы только найдём какие-нибудь очки, и ты будешь снова сиять, — Антон сам себе, честно признаться, верит с трудом, но эти идиотские разговоры вслух ещё держат его на плаву. Несколько слёз скатываются по щеке, смешиваясь с мазью, и парень понуро смотрит в зеркало на себя, но не выдерживает и пары секунд. Там не тот Антон Шастун, что был несколько лет назад. В отражении видно какого-то тусклого юношу: вроде сияет, но тепла не даёт, а если и даёт, то сам в ответ ничего не получает. Лицо в постоянных царапинах — это ещё спасибо, что он умолял, чтобы Макс прекратил трогать лицо; теперь всё в порядке. Наверное. Шастун одевается в спальне и замечает, что его парня и след простыл, а на кухне остался недоеденный завтрак.***
— Инвалиды, я вас сейчас поубиваю! — Арсений не считал себя грозным начальником, но если ему было нужно, то он мог грозить и увольнением с позорным изгнанием из офиса (никто ещё не решался проверить), и ещё чем-нибудь, вгоняющим в страх. – Кузнецова и Журавлёв, вы где, оболтусы, были, когда нас проверка застала? В этом месяце без премии! — Но Арсений Сергеевич… — девушка порывается что-то сказать, пытаясь припрятать за своей спиной помятого после пьянки Диму. — Не надо тут мне вот этого! Пошли вон, глаза бы мои вас не видели! Сотрудники очень быстро понимают настрой начальника и, решаясь не набивать больше шишек на свою голову, ретируются из кабинета, чуть ли не сталкивая с пути Антона. Тот в крупных солнцезащитных очках улыбается всему отделу, будто ничего мрачного не происходит в его жизни, и, как обычно, заряжает всех позитивом. Шаст по виду Ирины и Димы мог бы догадаться, что Арсений Сергеевич сегодня не в духе, но Антону было не до разглядывания чьих-то напряжённых лиц и вслушиваний в чужие крики. Он стучит несколько раз костяшками, получая в ответ рычащее «войдите», отчего у него совсем немного ëкает сердце. Арсений сидит в своём кресле, оперевшись локтями на подлокотники, и устало трëт виски. После звука открывающейся двери он медленно поднимает глаза на пришедшего: взгляд начальника теплеет и становится мягче. Мужчина складывает руки замком, откидываясь на спинку. — Антон…что-то хотел? — даже голос заметно меняется. Он уже не грозный начальник, а будто вернувшийся домой семьянин, который готовится к тëплому ужину. — Я… Здравствуйте, Арсений Сергеевич, я могу отлучиться в двенадцать? Я могу потом взять дополнительную работу! — тараторит Антон, запинаясь в собственных словах, пока Арсений обращает внимание на солнцезащитные очки. Шастун всегда одет не с иголочки, точнее сказать — не как Арсений. У сотрудника часто может быть галстук набекрень, и он так и будет ходить, пока ему кто-нибудь об этом не скажет; или одежда может быть не идеально выглажена, но Антону эдакая помятость даже идëт. — Почему ты в очках? — спокойно спрашивает Попов, опускаясь к отделу в столе, где лежали специальные листы. Он решил, что будет следить за тем, когда его сотрудники отлучаются пораньше и как часто это происходит, и нужно ли эту проблему как-то решать. — Да так, приложился неудачно… — отмахивается Антон, подходя ближе, чтобы расписаться. — Глазом? — Да, глазом, я могу идти? — Ну иди, возьмёшь потом дополнительную работу у Оксаны. Антон заметно нервничает, когда его начинают расспрашивать, но Арсений решает, что не нужно что-то ещё говорить. Он Антоном дорожит не только как сотрудником, а просто как человеком. Шастун хороший парень, а по его виду — ещё и будто самый счастливый в этом мире, но ведь, как говорят, «самые весёлые - порой самые несчастные». Попов живёт с этой фразой, стараясь разобраться не только в себе, но и ещё в своём сотруднике.***
Антона припечатывают к стене, как только он переступает порог дома. Чужие пальцы сразу обвивают шею, а шершавый язык касается лица. Шастун на автомате дёргается, когда кислорода становится слишком мало, даже хватается своими пальцами за чужую кисть, но кислород возвращают в самый последний момент. Он хочет осесть на пол и отдышаться, но его, как тряпичную куклу, уносят в спальню. Даже если он не хочет.