Тёмно-светлое

Потому, может быть, и повёлся как последний дурак. Потому что оно не просто слизало, как ему казалось, давно забытый образ. Нет, оно проникло дальше, пробралось к душе и рассмотрело всё с разных сторон, а потом дополнило. От оригинала и не отличишь. Лавина мягко ведёт его к резной лавочке, на которой снег и опавшие бурые листья клёна, и она это всё даже не сметает. Смотрит прищурившись, и в глазах оказывается не только покорность, не только нежность, как он представлял. Там ещё хитринка прослеживается в отблеске зелёных таких же, как у него, глаз. Гокудера озирается, обнимает мать и прячет пачку сигарет подальше. — Ох, ну ты же обещал! — всё-таки замечает Лавина и хмурится, при этом совсем не прибавляя себе возраст. Хаято опускает голову, улыбается одним уголком губ и клятвенно обещает, что это последняя в его жизни пачка. Лавина качает головой, поправляет его шарф. Хаято уверен, что она сейчас напомнит про шапку, как всякая уважающая себя мать, и уже придумывает, почему он её не надел. — Как Бьянки? Давно её не видела, ты же общаешься с сестрой? — вместо этого спрашивает она. Гокудера, конечно, говорит, что общается. — Попробуй тут отвертеться, — тяжко вздыхает он. Лавина смеётся, на её голову приземляется жёлто-коричневый лист, и Гокудера думает, что ни на одной девушке он не видел украшения красивее, чем обычный листик в немного спутанных пепельно-белых волосах. — А что ты тут делаешь? — наконец задаёт он интересующий его вопрос. — Да вот, решила немного посмотреть Европу, давно не выезжала… я разве не говорила тебе? Впрочем, я могла забыть, да. Представляешь, нашла чудесный путеводитель, — голос её делается сбивчивее из-за порывистого холодного ветра, и она даже слегка задыхается от него. Хаято встаёт, выискивает кафе или место, куда можно зайти, но рука Лавины тянет того назад. — Тут, помимо обычных достопримечательностей, есть и, так скажем… городские легенды. Хаято замер, а потом понимающе кивнул. Сам на такое падок. — А ты снова, наверное, по работе? Гокудера вздыхает, конечно по работе. Уже пару лет как не замечает ничего, кроме целей и заданий… и даже не до красоты стало. — Бери отпуск! — восклицает мама. — Надо же иногда о себе заботиться. Хаято снова соглашается: — Да, мама, надо. Но обязательства всегда были сильнее его потребностей, пусть даже эти самые обязательства никто на него не возлагал. Он всё сам. — Так какие именно легенды тебя заинтересовали? — пытается он сменить тему. Лавина это сразу подмечает, но идёт на поводу. — Собор Святых Слов, например. — Не слышал даже… — удивляется он. — Да? — Лавина выглядит немного обескураженной, и Гокудера понимает — почему, в конце концов, именно он держит титул «Мистер — Я Знаю Все Странности, Вам Нечем Меня Удивить». — О, у него интересная история. В 1817 году всем людям в этом городе начали сниться сны, где разные голоса говорили им, как справиться с проблемами. Проблемами самыми разными: от любовных до бедности и болезней. Представляешь, за какие-то полгода жизнь у всех тут и правда наладилась. Тогда голоса приснились опять и сказали, что могут остаться насовсем. Только им надо построить домик, где бы они могли жить. Люди не поскупились и построили вон тот собор, — Лавина показала прямо на высокое готическое здание с витражными синими стёклами. — И они остались? Мама неопределённо пожала плечами. — Надеюсь… тут продолжения об этом нет. Надо спросить местных жителей. Гокудера кивает, разговаривает с ней ещё минут пятнадцать, а потом интересуется, где она остановилась, чтобы зайти попозже. Уходит радостный, непривычно улыбчивый, не оборачивается, но уже точно знает, когда возьмёт отпуск.

***

Доходит не сразу. Почти вечером, когда они с компанией сидят в местном кафе и горячий кофе обжигает язык. Кофе проглатывается, кипяток, уже слегка остывший, согревает нутро. За окном снова снег, ветер поднимает пальто мужчин и девушек, подгоняет их в спину или, наоборот, мешает добраться до дома. Но Хаято почти ничего не замечает, только бледнеет. — Что за лицо? Будто оборотня увидел, — интересуется Бёрг. Новый знакомый из местных вызвался показать им дороги покороче и заведения получше. Ямамото проводит пару раз вверх-вниз ладонью перед глазами друга, но тот пялится в стекло, почти не мигая. — Оборотня? — переспрашивает Такеши, не решаясь тормошить Гокудеру дальше. Иногда до него доходит что-то гениальное, и он всегда обдумывает это с подобным выражением лица. — Да так, местная присказка, — ухмыляется Бёрг, лениво допивая свой чай. Такеши не спешит просить её рассказать, хотя видит, что Бёрг этого ждёт. — Так вот, — не дождавшись просьб о пояснении, говорит он, — у нас иногда можно встретить своих знакомых, друзей или родных. Поболтать с ними, послушать советы и просто отдохнуть. Ничего вроде как удивительного. Но иногда это могут быть давно умершие люди или пропавшие без вести. Но всегда те, кто необходим. Ямамото почти рассмеялся, но Гокудера, крупно вздрогнув, перевёл взгляд на Бёрга. — Они безвредны, разумеется, но голову дурманят. Я пару лет назад бабушку свою встретил. Почти час проговорили. Вспоминали, как весело моё совершеннолетие встретили… только к ночи дошло, что что-то не так. Она-то померла, когда мне десять было. Такеши молчит, обдумывает варианты, но в голову не берёт. «У каждого города должны быть истории», — решает он. Гокудера вот только бледнее стал. — Ты не заболел? — спрашивает Такеши. — И не мечтай, идиот. «Можно выдохнуть», — думает Ямамото. — Я думал, оборотни — это люди, которые превращаются в волков… Хаято фыркает и смотрит так, будто Такеши сказал самую глупую на свете вещь. — На день рождения надо было дарить тебе толковый словарь. Ямамото напускно удивляется, спорит, что других вариантов нет, и пытается не засмеяться, когда Хаято начинает беситься больше прежнего. Женщина со светлыми волосами, в которых запутался осенний лист, останавливается, недолго смотрит прямо в спину Гокудере, и тот почему-то успокаивается. Снег заметает её следы.