Рассказать тебе, как в полнолуние ночь длинна и как каждый волчонок запеть о луне спешит? Я пою о том, кто не приходит ко мне во снах. И не жаль мне ни сердца, ни голоса, ни души...
Элиот
Черные влажные листья мялись под хлипкими, видавшими виды ботинками. Хрустел ельник — летом он мог служить путнику постелью, но сейчас был уже не пригоден для желанного отдыха, слишком мокрый, слишком холодный, он порой колол голые щиколотки, не прикрытые короткими, явно не по размеру, штанами. Невысокий юноша, очень худой и угловатый, то и дело оглаживал свои открытые лодыжки, уже порядком исцарапанные иглами валежника, и недовольно бубнил себе под нос сквозь стучащие от холода зубы: — Проклятые деревенщины! Чтоб им пусто было! Не люди, а козлятина. Юноша пробирался через густой лес, стараясь не шуметь, чтобы — не дай бог — не навлечь на себя беду в виде зверья или лихих ребят, что промышляют разбоем. Брать-то, конечно, у него нечего, но когда лиходеи отказывали себе в удовольствии почесать кулаки о бродягу? И потому молодой человек почти что крался и часто вздрагивал, стоило стволу дерева протяжно скрипнуть, или взметнуться потревоженной птице. — Никого здесь нет, Латиф, никого. Это просто совы, — успокаивал сам себя юноша, в очередной раз покрывшись крупной дрожью от резкого, близкого «Уху» где-то над головой. — Чтоб я еще хоть раз забрел в такую глушь! Ночной холод забирался под тонкую куртку, под рубаху, под белье и охаживал кожу, покрывая ее мурашками. В желудке было пусто уже несколько дней, и юноше порой казалось, что живот его прилип к его же спине. Сил почти не было, но страх, первобытный страх темного леса и его зловещего скрипа не давал ногам покоя. «Пока идешь, есть шанс, что куда-нибудь да придешь», — мысленно ободрял себя Латиф и шел и шел через лес. Вдруг вдали он ясно различил алое колебание — огонь! Кто-то жег костер. Латиф замер и прислушался. Если это разбойный люд, то доносился бы галдеж — удалое пение и разговоры, но было тихо. Так тихо, что слышен стук собственного сердца, в страхе и надежде колотящегося в тщедушную грудь. Почти ползком, как дикий кот, зашуршал Латиф в сторону теплого света. — Была не была! — решил он и затаил дыхание. Мягкая, годами отточенная поступь воришки не выдала его, он смог подобраться совсем близко и затаился за высокой порослью еще не опавшего шиповника. В нескольких метрах его взору предстала поляна. В середине был разожжен большой костер, возле которого на поваленном сухом дереве сидел человек. Латиф от удивления совсем по-детски раскрыл свой широкий обветренный рот. Человек, сидящий на бревне, был словно неземной — укутанная в белоснежный мягкий мех фигура венчалась аккуратной, под стать белизне меха, белокурой головой. В бликах огня человек словно сиял — искрился мех его объемной накидки, сверкали серебром волосы. Тонкие, вытянутые к теплу костра ноги сливались с этой лунной белизной — будто облако спустилось с неба и присело отдохнуть в тишине леса. Латиф удивленно и шумно выдохнул и тут же проклял себя за несдержанность, потому что в этот миг он заметил то, на что не обратил внимания, пораженный красотой незнакомца, рядом с которым, и теперь Латиф это видел очень четко, положив огромную голову на дивные колени, лежал черный лохматый зверь. Едва стоило сиплому вздоху слететь с губ Латифа, как зверь навострил уши, а шерсть на загривке поднялась дыбом. Латиф попятился в ужасе, поняв, что его услышали и почуяли. Но тут из снежных мехов выскользнула гибкая рука и коснулась лобастой морды зверя. Пальцы ласково прошлись между ушей, вплелись в холку и продолжили путь по мощной спине. — Тихо, Варг, это всего лишь мальчишка, — услышал Латиф мягкий голос. — Эй, ты! Не прячься, — окрик был уже громче и обращен явно к нему. Латиф дрогнул и мысленно заметался, решая, дать деру или повиноваться. Человек, сидящий на бревне, не вызывал страха, лишь благоговение и желание разглядеть эту невидаль поближе, но зверь... Латиф опасливо глянул на темную фигуру у ног незнакомца и, видя, что зверь вновь смиренно уложил свою голову на колени человека, решил-таки покинуть свое убежище. — Замерз? — смерил его взглядом человек в мехах и приветливым жестом указал на огонь. — Погрейся. — Голос был дивный, строгий, как холодный ручей, но мелодичный, приятный. Зверь зарычал и грозно оскалился. — Не шуми, Варг. Мне скучно, а ты собеседник, увы, так себе. — Пальцы вновь ласково скользнули по черной шерсти, игриво коснулись кожаного блестящего носа и даже чуть щелкнули по нему. — Это просто ребенок, а я так давно ни с кем не говорил, не ворчи, — тон его был полон теплой нежности и, казалось, привычной грусти. Латиф расхрабрился и вышел на свет, ближе к костру. Зверь, не поворачивая головы, скосил на него глаза и, устало фыркнув, прикрыл их, словно наслаждаясь игрой длинных пальцев на своем загривке. — Садись, — обратился к Латифу незнакомец. — Там в сумке есть еда. Ты наверняка голоден, — мужчина указал на большой заплечный мешок, лежащий чуть поодаль от него. — Бери, — кивнул он Латифу. — Не робей, я не причиню тебе вреда, — ласковые пальцы вновь игриво щелкнули зверя по носу, — и Варг тоже. — Улыбка, мелькнувшая на долю секунды на лице незнакомца, озарила его словно лучом, зеркальным бликом, от которого щуришься. «Невероятная красота!» — подумал Латиф, но тут его желудок, вечный предатель разума, так громко заурчал, что Латиф покраснел до кончиков ушей, а незнакомец громко рассмеялся, звонко, словно полевые колокольчики вдруг обрели язычки и приветствовали ветер. Чудесный смех. Добрый. Латиф метнулся, уже не стесняясь, к мешку с едой и чуть не умер от представшей ему благостной картины. Хлеб, холодное мясо, сыр, бутыль с чем-то красным — наверное, вино — пряности, зелень, кисть винограда — слюни потекли мгновенно, а робость и смущение сделали ручкой. «Дают — бери, бьют — беги!» И Латиф не стал скромничать. Он не ел толком уже четыре дня, если не считать ворованное молоко и мерзлые яблоки-падалицы. Сочное приправленное мясо вдарило по всем вкусовым рецепторам. Латиф даже застонал от удовольствия. Он уже и не помнил, когда в последний раз ощущал этот божественный вкус. На мгновение Латиф прервал свой пир и вновь испуганно насторожился. Зверь вдруг выгнул спину, потянул лапы и, боднув мордой острый подбородок человека, стремглав кинулся в лес. — Тоже проголодался, — пояснил, провожая зверя взглядом, незнакомец. — А ты ешь, ешь, не стесняйся, — он вновь улыбнулся, старательно укутываясь в меха. — Да расскажи о себе немного, — и тут же брезгливо сморщился, видя, как Латиф раскрыл было рот, чтобы ответить, и из него посыпался полупережеванный сыр. — Только не с набитым ртом, мой непосредственный друг, — усмехнулся незнакомец. Тишину леса оглушил пронзительный вой. Мужчина вскинул голову и посмотрел на узкий полумесяц. Острый, бледный, искрящийся, он и сам был словно небесный странник — так же тих, прекрасен и одинок. В холодном воздухе, полном терпких осенних ароматов, в этой тишине и сумерках, в бледных звездах на темном полотне неба чувствовалось томное брожение, угадывался шепот тайны, кружила колдовская загадка с самым простым и вечным ответом…