Бунтарь

      А бояться следовало обоим. Два часа спустя, Томас уже сидел на стуле в участке, а напротив него разместился суровый пожилой полицейский, с пышными, выбеленными временем, усами, и уставшими глазами.       - Давайте еще раз. По порядку. Когда Вы зашли в туалет, там кто-то был?       - Нет, герр Кёлер, помещение туалета было пустым. И когда я вошел в кабинку и когда вышел из нее, - Томас сам не знал, почему он врет. Страх, что его версия не совпадет с версией Каулитца, что подросток выдаст его, сболтнув между признанием, что видел учителя в туалете и даже говорил с ним, был силен. Но бессознательный страх, как директриса узнает о том, что вытворил молодой учитель в первый же день работы, был сильнее. Томаса знобило, лихорадило от одной только мысли, что он влип в подобную историю. Опять. И пожилому полицейскому, сидящему напротив, будет совсем не сложно уличить его во лжи. Хорошая работу, устроится на которому ему стоило огромных усилий, и при этом – как интересно порой бывает – не стоило совсем ничего, может закончился увольнением в первый же рабочий день.       После того, как пожар был погашен, а ученики отпущены по домам, ибо заниматься с пропахщем, задымленном помещении, было опасно для жизни, полиция, приехавшая на две минуты позже пожарных, изъяла запись с камер в коридоре перед туалетом для учителей. Не трудно догадаться, что последними входившими в туалет стали Томас Трюмпер и Билл Каулиц. Томас возблагодарил небеса уже за то, что камер не было в самом туалете и его разговор с бунтующим учеником пока оставался неизвестным никому кроме них самих. Камеры так же бесстыдно показывали бугорок на его штанах, позволяя без объяснений понять цель посещения туалета. А вот с Каулитцем дело обстояло намного хуже. Пройдя по коридору до дверей директорского кабинета, мальчишка замер, потоптался, сминая в руках записку, и решительно сунув ее в карман, направился прямиком в туалет. Словно специально остановился на пороге, в метре от камеры, вынул сигарету, зажал ее в зубах, и только после этого толкнул дверь, скрывшись за ней от вездесущего ока Большого Брата.       - Может быть, Вы что-то слышали? Постарайтесь вспомнить. – Герр Кёлер опустил взгляд на нервно сжимающие ткань штанов руки Томаса. – Поджог дело пяти минут, если готовится к нему заранее. Но даже в этом случае он не проходит совершенно бесшумно. Может быть, Вы слышали хлопок двери? Или кто-то пододвинул ведро? Или, знаете, как это бывает, Вы просто чувствуете постороннее присутствие? Постарайтесь вспомнить.       - Герр Кёлер, при всем моем уважении к Вам, я был несколько занят другим, а потому не прислушивался к шорохам и звукам в туалете.       - Но это, так сказать, общественный туалет, в него в любой момент мог зайти кто-то из преподавательского состава. Неужели при столь щекотливых обстоятельствах, Вы не прислушивались к звукам за дверью вашей кабинки?       - Нет. Я сам старался быть крайне осторожным и не издавать лишнего шума. Тем более, что… - Томас хотел сказать, что Билл в любом случае не издавал ни звука, поправляя макияж у зеркала, пока не появился он, но вовремя отдернул себя и закончил невпопад. – Ну… Вы сами сказали, что это общественный туалет. Я был готов к появлению учителей или уборщицы.       - Ну хорошо. Распишитесь вот здесь и можете быть свободны, - герр Кёлер подтолкнул протокол допроса Томасу и тот быстро царапнул свою подпись в документе.       - Вы сказали, что это был поджог? – поднявшись на ноги и поправляя одежду, Трюмпер не смог удержать себя от вопроса. – Почему Вы так решили?       Напряженный взгляд полицейского, однако, дал понять, что этот вопрос останется без ответа. А потому Томас счел за лучшее быстро закончить:       - Я имею в виду, разве это не была случайность?       - Все улики указывают на поджог, - сухо бросил полицейский и указал учителю на дверь.       Бунтарь сидел в коридоре на лавочке, рядом с высоким мужчиной лет 40-45. Проходя, Трюмпер заметил, как мальчишка дернулся, стремясь подскочить к нему и как быстро передумал, поймав недовольный взгляд мужчины. Отвернулся и стал смотреть на противоположенную стену, на плакаты, которыми та была оклеена. Сейчас он выглядит почти обреченно, испуганно, нервно. Цеплял пальцами узкие черные джинсы, как пара минут назад это делал Трюмпер.       Герр Кёлер открывает дверь и просит пройти к себе в кабинет. Бунтарь поднимается на ноги, словно решаясь на что-то. Бросает нервный взгляд на мужчину, по всей видимости, своего отца, и плетется к двери. Старший Каулитц порывисто встает со своего места и, не обращая внимания на сына, не дожидаясь его, заходит в кабинет. Мальчишка замедляет шаг, оборачивается через плечо, но Трюмпер, не останавливаясь, заворачивает за угол и прижимается спиной к стене. Ему страшно выглянуть и посмотреть на своего, возможно уже бывшего, ученика. Страшно не удержаться и покачать головой, моля, чтобы тот его не выдавал. Здесь, в отделении, с низу доверху напичканной внимательными полицейскими и бессловесными камерами, так легко попасться на лжи.       Томас выходит на улицу, закуривает сигарету и бредет, куда несут ноги, дожидаясь выхода Билла с отцом. Парень забывает, что не надо мельтешить перед зданием, что это тоже может вызвать вопросы. В его голове роется караван мыслей, главная из которых, о том, что будет, если откроется ложь. Каулитцы выходят минут через сорок. К тому времени, Томас уже давно сидит в своей машине на парковке, не выпуская из поля зрения черный тонированный Audi ученика. Билл выглядит заметно лучше, высоко поднимает свою всклокоченную голову, а на его лицо вновь возвращается это высокомерное выражение. Мужчина же, напротив, выглядит уставшим и злым, но изо всех сил старается это не показать. Оба размещаются на заднем сидении, и машина трогается с места.       Томас припадает головой к рулю и прикрывает глаза. Поведение мальчишки ни о чем ему не говорит. Придется ждать до завтра, чтобы понять степень безысходности своего положения.

***

      Тишина в машине затянулась. Билл отвернулся к окну и сидел, прислушиваясь к звукам. Отец, что бывало довольно редко, находился на расстоянии вытянутой руки от, почти прижавшегося к дверцы машины, сына. Сейчас Йорг выглядел одновременно зло и расстроенно, но Каулитц младший все еще помнил, с каким рвением тот принялся защищал его перед этим пожилым полицейским. Мальчишка не мог бы сказать, что он не нужен был отцу или что его родители плохо о нем заботились. Нет, и Йорг, и Симона искренне любили свое единственное – так получилось – чадо. Но Билл знал, что какой бы не была эта любовь, они все равно разочарованны.       Эта история с мнимым поджогом, стала полной неожиданностью, как для Билла, так и для его отца. Бунтарь не помнил, почему он не потушил сигарету. Так бывает в твои 16 лет, когда ты молод, и мысли заняты чем угодно, только не безопасностью. В 16 лет совершаются самые страшные и одновременно самые странные вещи на земле. Подростки прыгают с крыш, режут вены, глотают таблетки, даже не из желания свести счеты с жизнью, и не из болезненного ощущения собственной никчемности и загубленной в столь юном возрасте жизни, а из любопытства.       Подростки ходят по карнизам, веря в собственную неуязвимость. Пью спиртное до полной потери реальности, вступают в незащищённые связи, курят травку. Или просто забывают о элементарных вещах, таких, как, например, потушенная сигарета.       Зато, Билл хорошо помнил тот короткий разговор в туалете, помнил ощущения вседозволенности, игры, начавшейся в момент, когда хриплый стон из самой дальней кабинке оборвался шипением сквозь стиснутые зубы. А когда Каулитц увидел нового учителя, растерянно взирающего на него и неосознанно покусывающего сережку в нижней губе, он уже не мог остановиться.       Отрезвил его Трюмпер. Или, вернее будет сказать, зажег. Воспламенил. Выдрал на волю потаенные желания. Бунтарь даже засомневался, не его ли это собственный огонь проник в мусорное ведро, в том школьном туалете для учителей? Поджег выкинутые уборщицей старые резиновые перчатки и зачадил черным вонючим дымом, грозя удушить всех замешкавшихся в помещении людей.       Билл чадил точно так же, заледенев от испуга. Ловил взгляд учителя и молил про себя, чтобы тот молчал об их разговоре. А лучше бы и сам о нем забыл. Небеса, словно услышали его мольбу, а может быть и самому Томасу было не выгодно распространяться о короткой встречи с учеником. В любом случае, в показаниях учителя Каулитц не значился. Тогда Билл со спокойным сердцем признался, что курил в туалете. Поправлял макияж, нервничал перед встречей с Фрау Фоллс и курил. А вот потушил ли сигарету перед тем, как выкинуть ее в ведро, Билл не помнил. Он клялся отцу, что сделал это не специально. Наверное, от нервов. Все-таки, не каждый день переходишь в новую школу. Быть может, только раз или два, за всю жизнь. Или… пять, как он. Отец не верил, но защищал. Наплевав на четыре выписки из школ, врал седому полицейскому, какой Билл впечатлительный мальчик.       Последнее слово осталось за Фрау Фоллс. Билла отлучили от занятий на две недели, пока решается вопрос. И бунтарь был совсем не против дополнительных каникул, тем боле, что пока не мог посмотреть в глаза Трюмпера, без желания продолжить эту запретную игру.       - Завтра у нас ужин, - отец не оттаял, нет, но обратился к сыну спокойно. – Давай… постарайся вести себя достойно.       - Это была случайность, - Билл еще дальше отодвинулся от Йорга, вперив взгляд в окно. С отцом игра не проходила. Отдавала желчью и тошнотворным страхом. Неправильностью. А может Билл был трусом и не мог довести ее до логического конца? – Я говорил об этом. Помнишь?       Йорг повернулся к сыну, разворачиваясь на машинном сидении. Закинул левую руку на спинку, а ногу на ногу и затих. Мальчишка тоже молчал, считая свои вздохи. В эти минуты ему казалось, что он один во вселенной, что его тут никто не любит, он никому не нужен и, как следствие, любить без взаимности тоже никого не будет.       - Четыре школы случайностей? – Йорг не повысил голос, просто спросил, но в его словах слышалось столько … упрека(?), что бунтарь дернулся на сидении.       - Да! Представляешь? Ровно четыре школы! И снова та же… херня, - на последнем слове голос затих, как затихает у каждого подростка на грубых словах при родителях. В салоне повисла тишина, прервавшаяся тяжелым вздохом отца.       - Я не хочу, чтобы завтра на ужине эта, как ты выразился, херня, произошла снова.       - И что ты мне предлагаешь? А?! Что?!       - Я тебе предлагаю взяться за ум. Ты уже не маленький, пора бы, - Каулитц-старший понимал, что давить на сына бесполезно, особенно на подростка. Чем ты больше на него давишь, тем более сумасшедшими становятся его поступки. С грубыми словами нужно смириться точно так же, как он смирился с макияжем на нежной коже его лица. – Пора брать на себя ответственность за все, что с тобой происходит.       - Ответственность? Пап, это шутка? – бунтарь удосужился развернуться на сидении. – Как я могу взять на себя ответственность за то, что происходит случайно?       - Если ты возьмешь на себя ответственность, это уже будет происходить не случайно, а целенаправленно. – Йорг и после подобного, неоспоримого на первый взгляд, факта, продолжал придерживаться своей линии.       - Слова разные, а смысл один, - Билла и на этот раз не впечатлили слова отца.       - А ты попробуй.       - Попробую, - поднимая с пола школьный рюкзак, пообещал мальчишка. Он посмотрел в окно на подъездную дорожку к дому. На душе было противно. Договорится с отцом не представлялось возможным. Его слова словно проходили мимо сознания Йорга, не останавливаясь там дольше положенного. А самым обидным в этой ситуации было то, что переспорить отца, Биллу еще ни разу не удавалось. На каждое слово, на каждую фразу и на каждый довод мальчишки, Йорг находил ответный контрдовод, и все, что оставалось бунтарю, закончить спор тяжелым молчанием, которое, как ему казалось, совершенно не тяготило отца.       Машина остановилась у самого дома, и Билл первым выбрался из салона, спеша укрыться в собственной комнате от посторонних глаз. Отец вышел минутой позже, когда мальчишка уже достиг входной двери коттеджа.       - Мы с тобой договорились? Билл!..       Сын развернулся у самой двери, неопределенно махнул рукой и скрылся из вида. Как он и думал, отец за ним не побежал. Пересев на свою машину, Йорг завел мотор и минутой позже уже скрылся из виду. Бунтарь захлопнул входную дверь и прижался щекой к белоснежным занавескам, смотря на опустевшую подъездную дорогу. Подниматься в комнату уже не хотелось. Бросив рюкзак около дивана, Билл опустился на его сидения и прикрыл глаза. В такие минуты он чувствовал себя безумно одиноким.