Правда или девственность

— Разумеется, этот элемент должен быть квадратным, — продолжает Арсений свою великолепную, по собственным же меркам, лекцию. — То есть правильным четырехугольником, то есть двухмерным гиперкубом. Знал ли ты, что на шахматной доске шестьдесят четыре таких квадрата? А на доске для международных шашек целых сто. — Какая интересная и, главное, полезная информация, — улыбается Шастун, поглядывая на свое рабочее место. Он определенно планирует сбежать, но думать нужно было раньше — желательно до того, как говорить. У Арсения особенная коммуникативная стратегия: он отвечает на любые рабочие вопросы, однако длина его ответа всегда прямо пропорциональна тупости вопроса. И если вопрос по-настоящему тупой, как в данном случае, Арсений отвечает так основательно, что спрашивающий начинает жалеть не только о том, что заговорил, но и о том, что вообще родился на свет. Как правило, после такого человек навсегда забывает путь к Арсению и в жизни больше не решается что-либо у него спросить. К сожалению, тупость Шастуна имеет настолько широкий размах, что эта стратегия с ним не работает. Раз за разом, нисколько не страшась последствий, тот приходит к Арсению, задает вопрос, ответ на который очевиден даже человеку с мозгом цесарки, и спокойно выслушивает ответ. Арсений честно старается удлинить свой монолог и порой даже выдумывает факты, но Шастуна это ничему не учит. Ни-че-му. — Кроме того, знал ли ты о существовании игры «Квадрат»? Это дворовая… — Да, — перебивает его Шастун, неожиданно взбодрившись, — мы играли в нее в детстве! Удивлен, что ты ее знаешь. Ты не выглядишь человеком, который в детстве во что-то играл во дворе. Арсений гордится своим умением держать лицо, и лицо он держит, но ручку пальцами сжимает до треска пластикового корпуса. Шастун работает у них с Нового года, и за всё это время так и не получилось разгадать: тот намеренно издевается или тупо брякает первое, что приходит в голову. — И каким же человеком я выгляжу? — Арсений поджимает губы. У него появляются некоторые подозрения, не сбил ли его Шастун специально, чтобы свернуть с темы квадратов — но вряд ли у того хватило бы мозгов. Тот не способен на манипуляции, он простой, как кефир «Красная цена». Антон осматривает его долгим оценивающим взглядом. — Как человек, которого во дворе метелили, — сообщает он и улыбается еще шире. — Только не обижайся. Нет, он точно издевается. Видит бог, когда-нибудь Арсений воткнет эту ручку ему в бедро. Не в сонную артерию, потому что это может привести к смерти, и не в глаз, так как это умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, а в ногу — это максимум штраф. Арсений хорошо зарабатывает, он может себе позволить мелкое членовредительство. Правда, не факт, что Шастун потом не позволит себе крупное членовредительство, а именно «чик-чик — и нету писи». — Иди и сделай квадратной чертову кнопку, — цедит Арсений и отворачивается обратно к монитору, давая понять, что разговор окончен. Краем глаза он видит, как Шастун показывает ему большой палец и только после этого идет к своему месту. За свои неполные тридцать два года Арсений съел немало говна, что воспитало его характер и придало стрессоустойчивости, но Шастуну каждый день удается выбить его из колеи. Арсений миллиард раз пожалел, что пропустил тот рабочий день, когда Марина проводила собеседование с этим придурком. Как продакт, он бы дал ему от ворот поворот, но эйчар решила всё сама — и вот они здесь, день за днем ведут тупые перепалки. В ночь перед тем чертовым собеседованием у Арсения шли месячные — жуткие, болезненные, скручивающие внутренности и бросающие то в жар, то в холод. Он выпил несколько таблеток обезболивающего, но оно не сработало, и он до утра провалялся в кровати, мучаясь от спазмов и тянущей поясницы. Если бы после такого он пришел на работу, то уснул бы прямо за столом, а то и упал бы в обморок посреди кабинета. Как же он ненавидит свое женское тело. Арсений кидает взгляд на часы — к счастью, сейчас только три дня, а это значит, что до его превращения еще целых девять часов. Про себя он называет это «пиздануться». — Сень, — зовет Шастун, хотя Арсений ему уже раз восемьдесят сказал, что это не его имя, — а давай сделаем у этой кнопки скругленные углы? Радиус пикселя три. Арсений поднимает взгляд: Шастун весь вытянулся, чтобы смотреть на него поверх перегородки из своего угла кабинета — одни глаза и видно. — Шастун, вот скажи мне, ты разрабатывал этот проект? — Нет, — отвечает тот так радостно, будто этот проект полнейшее убожество и быть к нему причастным это всё равно что целовать индюка в анус. — А почему ты называешь меня по фамилии? Я же тебя по имени зову! — Это не мое имя, — раздраженно напоминает Арсений. — И давай без отсебятины, дизайнер придумал, я одобрил, а ты выполняешь. По-хорошему бы ему стоит начать длинную проповедь на тему скругленных углов и радиусов, но у него звонит стационарный офисный телефон — он вздыхает и поднимает трубку. — Да? — Арс, ты занят? Вот Паша всегда сокращает его имя нормально, никаких Сеней — он же не прихожая, в конце концов. — Ты же знаешь, я всегда занят. — Правильно отвечаешь начальнику — хвалю. Можешь зайти ко мне на пять минут? — Да, сейчас. Он кладет трубку, встает и по привычке поправляет рубашку — вообще-то, у них нет дресс-кода и ходить на работу можно в чем угодно, чем Шастун и пользуется, чтобы выгуливать свои уродские безразмерные толстовки, но Арсений старается выглядеть прилично. Правда, официальная рубашка у него только сверху, а снизу джинсы в обтяг и с дырявыми коленками. У них половина конференций в «Зуме», а там можно ходить даже в пижамном низе — да и в любом случае пофиг, на ноги же всё равно никто никогда не смотрит. — Ты что, по полу ползал? На ноги не смотрит никто, кроме Шастуна. Тот так и продолжает сидеть, вытянув шею — а ведь Арсений специально всем в кабинете заказал столы с высокими перегородками, чтобы коллеги друг на друга не пялились. В данном случае — Шастун на него, потому что после карантина иллюстратор и копирайтер так и остались на удаленке. — Это модно, — фыркает Арсений. — Эту моду придумали люди, которые часто падают и разбивают коленки, я тебе точно говорю. Когда постоянно рвешь джинсы, жаба душит покупать новые. Арсений купил эти джинсы уже с дырками и отдал за них восемь тысяч двести тридцать пять рублей. Он помнит цену всего, что когда-либо купил, включая кружку, которую Шастун присвоил себе, приняв за общую офисную. Она стоила семьдесят семь рублей в «Фикс Прайсе». — Делай квадрат, — бросает Арсений и, гордо светя голыми коленками, идет к кабинету Паши. Какая-то часть его (женская, разумеется, Арсений приписывает ей все плохие черты) хочет «случайно» толкнуть стол Шастуна, чтобы с него попадала вся та куча говна, которую тот на него наложил, но передумывает. Не потому что Шастун будет мстить, а потому что тот вряд ли потом поднимет вещи, а если и поднимет, будет рассказывать о каждой. «О, смотри, это лизун, а я думал, что потерял его. У меня был точно такой же в детстве…» — это они уже проходили. Стоит зайти в кабинет, как Паша кивает на дверь, намекая закрыть, что Арсений и делает. Вот уж чего-чего, а личного разговора посреди рабочего дня он не ожидал. — Хотел уточнить, всё ли в силе сегодня, — без всяких предисловий говорит Паша, и Арсений едва не стонет: он совсем забыл и планировал поехать к Ксюше, чтобы выпить вина и пожаловаться на жизнь. — Ты придешь на мой день рождения? Напоминаю, он у меня не каждый день. Арсений любит вечеринки: ему нравятся большие компании, где можно найти себе интересных собеседников на вечер — а иногда и собеседниц, время с которыми можно провести еще лучше. Проблема лишь в том, что с этих вечеринок ему приходится уходить не позже одиннадцати: час в запасе на то, чтобы добраться до дома. Ранний уход несколько омрачает впечатление — он сваливает до того, как начинается всеобщее веселье, о котором наутро приходится узнавать из Инстаграма. — Приду, конечно, — улыбается Арсений, стараясь не показывать разочарование. — Но в одиннадцать уеду, как обычно. Какое счастье, что Паша в курсе его ситуации с проклятьем и оправдываться перед ним не нужно. Они дружат уже лет десять — познакомились на старой работе, где еще не были начальником и подчиненным. На самом деле Арсений не планировал ему ничего рассказывать, но как-то раз очень сильно напился и выболтался. Паша, естественно, не поверил, но ровно спустя десять минут доказательства были налицо и на лице — Арсений «пизданулся» прямо при нем. Когда твой друг на твоих же глазах превращается в подругу, не поверить сложно. Хотя Арсений бы скорее предположил, что сошел с ума, но он в принципе считает себя психически сомнительным человеком. — А ты не хочешь прийти как Арина? — спокойно предлагает Паша, и Арсений издает старческие звуки неодобрения. Паша на это никак не реагирует, и это злит: с каких пор в этом офисе никто не реагирует на действия Арсения как полагается? — Нет, Паша, я не хочу прийти как Арина, — понижает Арсений голос — у Шастуна хреновый слух, тот даже музыку в наушниках слушает на полной громкости, что даже Арсению слышно, но мало ли. — Арина никуда не выходит, Арина не общается с людьми, Арина не такая. Арина ждет трамвая, который увезет ее на хуй и никогда больше не вернет. Максимум, что делает Арина, это бредет ночью в круглосуточный «Дикси», чтобы купить литруху вишневого сока, с которым можно мешать виски. Арсений ненавидит выходить в свет в женском теле — нет, нет и еще раз нет. Во-первых, так он знакомится с людьми, которые потом жаждут поддерживать отношения, и с ними приходится болтать в соцсетях, каждый раз придумывая отговорки в духе «Я не могу встретиться, у подруги рожает кошка». Во-вторых, он может случайно сболтнуть лишнего или не добавить окончание «а» к глаголам. Это его не раскроет, никто в жизни не предположит, что проклятия существуют где-то за пределами сказок, но ему не хочется, чтобы Арину считали странной. В конце концов, по легенде Арина его сестра-близнец. В-третьих, в женском теле он иначе реагирует на мужчин, а Арсений лучше срежет себе скальп ложкой для грейпфрута, чем всерьез будет иметь дело с мужчинами. Ему просто нельзя, это табу. Впрочем, в женском теле у него и с женщинами табу. Его женское тело это храм целомудрия, в который даже монахов не пускают. Здравый смысл заботливо подсказывает, что к мужчинам его влечет в любом теле, особенно если оно пьяное, но Арсений упорно игнорирует этот внутренний голос. Как тяжело жить, когда самобичевание выходит лучше самообмана. — Что случится, если ты побудешь Ариной один вечер? — вздыхает Паша. — Посидишь нормально, а не до детского времени. Гостей много, с толпой легко смешаешься. Ты ведь уже так делал. — Делал, и ничего из этого не вышло. Это исключено, Паш. Мне даже надеть нечего. Он давно не покупает женскую одежду, потому что она ему не нужна — в женском теле он только спит, причем без одежды. На случай экстренного выхода у него есть треники с завязками, которые можно утянуть до тонкой женской талии и подвернуть, чтобы не месить штанинами грязь. — Да сейчас половина женщин ходят в мужской одежде, оверсайз и прочее. И я же говорю, там будет куча людей, на тебя даже внимания не обратят. — Паш, я не хочу, чтобы мою сестру считали уродиной. Не то чтобы всё было настолько плохо, но он не бреет ноги, не делает маникюр, не умеет краситься. Всё, что он умеет, это надевать парик: после превращения его стрижка не меняется, а когда взрослые брат и сестра ходят с одинаковыми прическами, это попахивает чем-то странным. К тому же он ползарплаты за этот парик отдал, глупо его не использовать. — Она не похожа на уродину. — Я умею быть объективным. И я бы себя не трахнул. — Это и к лучшему, знаешь ли. Арсений, чем хуже ты выглядишь, тем меньше к тебе будут клеиться. Будь пацанкой, «своей бабой», типичным мужиком. — Арсений бы и в мужском теле не назвал себя «типичным мужиком», но ему нравится, что Паша оценивает его именно так. — Хотя не то чтобы ты обычно вел себя как мужик... Арсений поджимает губы. — Все будут думать, что моя сестра конченая. — Если ты не будешь вести себя как конченая, то никто тебя такой и не посчитает, — хмыкает Паша. — У меня день рождения, это будет твой мне подарок. Между прочим, Арсений уже купил ему ванночку для ног с функцией массажа. Не жирно ли Паше два подарка? А ведь это даже не юбилей, ему исполняется уже тридцать шесть. — Паш, это правда плохая идея. Каждый раз, как я прихожу куда-то как Арина, всё идет по пизде… не в том смысле. Ты понял. Он практиковал такое несколько раз, и всегда это заканчивалось чем-то неприятным: на него блевали, к нему приставали, однажды ограбили. Всё-таки превращение в женщину — это его проклятье, а проклятье радости приносить и не должно. В женском теле он даже спит плохо, поэтому и не высыпается примерно никогда. Хотя, может, он в принципе плохо спит, это же никак не проверить, днем ему спать некогда. К тому же под окном дятел долбит так, что даже при большом желании сразу не уснешь. — Если ты будешь себя накручивать, конечно, всё пойдет по пизде. Человеческая психология так и работает: думаешь о плохом — неосознанно всё портишь. Хотя Ляся говорит, что это всё темная аура, потоки энергии и прочая хрень… Может, она и права. Тяжело не верить в такое, когда… — Паша не заканчивает, а просто выразительно окидывает Арсения взглядом. У Арсения нет аргументов — еще и потому, что он сам хочет повеселиться на вечеринке, а не уезжать домой, как Золушка на тыкве. Обидно, что Арина не сможет найти какую-нибудь девушку для расслабляющего секса, но и не в сексе счастье. Не то чтобы Арсений в принципе представлял, что такое счастье. — Ладно, хорошо. Я приду после полуночи. *** — Из роковой красотки ты превратилась в грязную голодную бомжиху, — бубнит Арсений своему отражению. — Вы что-то сказали? — оборачивается таксист, глядя на него в зеркало заднего вида тем самым «я бы тебя трахнул»-взглядом. — Вы не переживайте, красивая вы, красивая. — Эм, спасибо. Я сама с собой говорила. Скажи это Арсений в своем мужском теле, таксист закатил бы глаза, а сейчас лишь улыбается и кивает, мол, какая очаровательная дурочка. Арсений вздыхает и заправляет прядь за ухо — волосы у парика немного вьющиеся, поэтому торчат в разные стороны. Укладывать времени не было: надо было заняться нарядом. Он не позволил бы себе выйти в старых растянутых трениках, поэтому после работы заехал в торговый центр и взял джинсы — тоже с дырками на коленях. Однако выбирал он на глаз, и они оказались велики, так что пришлось затянуть их на талии ремнем. А еще пришлось брить коленки — этот нюанс при покупке он не учел. Зато эти джинсы отлично смотрятся с заправленной мужской футболкой, вполне себе оверсайз и почти секси, насколько Арсений может судить. Если посмотреть правде в глаза, не такая уж он и бомжиха, да и роковой красоткой Арина никогда не была. Так, обычная девка с приятным телом и относительно приятным лицом, похожая на Арсения, как родная сестра. — На свидание едете, наверное? — На день рождения, — хмуро отвечает Арсений. — У вас сегодня отбоя от мужчин не будет. Таксист выдает это как нечто комплиментарное, словно любая женщина только и мечтает, что о толпе мужиков вокруг нее. Арсений если мечтает о чем-то связанном с отбоем, то об отбойном молотке для таких случаев, но вслух ничего не говорит и лишь натянуто улыбается. Такси останавливается у бара, который Паша снял для вечеринки, и Арсений еще несколько мгновений держится за ручку и не решается открыть дверцу. Он повторяет про себя правила: не напиваться, не болтать много со знакомыми, не забывать добавлять нужные окончания и, главное, не флиртовать. В пьяненьком Арсении вечно просыпается игривость, но если от мужчины заигрывания могут быть восприняты как шутка или комплимент, то в женском многим так и слышится «трахни меня, я одинокая несчастная баба за тридцать, мне нужен член, член, член, много членов». — Покорите там всех сегодня. Арсений снова вздыхает и, сдержанно поблагодарив водителя, выходит из машины — и сразу же видит курящего на улице, мать его, Шастуна. Тот стоит в своем огромном и лоснящемся, напоминающем мешок для трупов, пуховике, хотя в середине марта вполне можно перейти на теплое пальто. На Арсении как раз пальто — оно ему великовато, но по стилю вполне сойдет за унисекс. Он пытается пройти к двери бара как можно быстрее, но в этом теле ускоряться нельзя: сиськи больно скачут. Как мужчина в душе, Арсений любит смотреть на такое в сериалах или там в музыкальных клипах, но чисто по-женски понимает всё неудобство. Лифчики он не носит: они как будто жгутом сдавливают грудную клетку. — О, привет! — окликает его Шастун, выпуская изо рта дым, и тут же громко кашляет. — Ой бля, — кряхтит он, зачем-то стуча себя по груди, — ты же сестра Арсения? Надо же, то есть сейчас он произносит полное имя, хотя обычно от него только «Сеню» и слышно. Арсений останавливается и кидает на него снисходительный взгляд, но даже с его высоким, по женским меркам, ростом приходится задрать голову. — Мы знакомы? — уточняет он, хотя знает ответ: нет, в этом теле Арсений с ним не встречался. — Не, но вы же одно лицо с братом. — Наклонившись, Шастун тушит бычок о бок мусорки, швыряет его в урну и из этого же положения подает Арсению руку. — Ты же Арина, правильно? Я о тебе слышал и фотки в Инсте видел. Аккаунт Арины сложно назвать произведением искусства: Арсений обновляет его примерно раз или два в неделю, в основном тупыми рандомными фотками типа чашки кофе или цветочного горшка с подоконника. Селфи тоже бывают, а еще пару раз Арсений ставил телефон на таймер, будто бы его фоткает кто-то со стороны, и радостно лыбился в камеру. Шастун так и стоит с протянутой рукой, как дурак. Арсений выразительно смотрит на нее и чисто из вредности не жмет — Шастун, ни разу не обидевшись, пожимает плечами и сует руку в карман. Выглядит он заинтересованным, но без обычной для мужиков похабщины — может, он слишком мелкий для этого? Сколько там ему, двадцать четыре? В нем пока не проснулась натура альфача. А еще он, кажется, трезв, а это тоже играет роль. — Не помню, чтобы ты был на меня подписан, — наконец произносит Арсений со звучной вопросительной нотой, хотя тут он тоже в курсе: Шастун не подписан. В Инстаграме подписаны на него лишь самые близкие, которые в курсе его проклятья, немногочисленные знакомые самой Арины и боты типа «Ноготочки Ярославль». — Не-а, но могу подписаться. Кстати, а почему у вас нет совместных фоток с братом? Я смотрю, и тебя Арсений иногда постит, и ты его, но чтобы вместе — не нашел. У Арсения на случай такого вопроса есть целый арсенал отмаз, но для Шастуна это слишком много чести, так что он просто поднимает бровь и холодно интересуется: — А ты вообще кто, прости? — А, точно же. Я Антон, Антон Шастун, кодер, мы с Арсением работаем вместе. Он наверняка обо мне рассказывал. Я верстаю сайты там, все дела. — Нет, он никогда не упоминал. — Арсений от всей души наслаждается разочарованием на чужом лице. — Наверно, не считает это важным. — Обидно, — Шастун по-детски надувает щеки, выкатывая нижнюю губу — как мило, даже не пытается уйти в защиту и спасти свое эго каким-нибудь «А я его тоже не жалую!». — Я думал, мы друзья. Арсений чуть не крякает, но в последний момент сдерживается. Если для Шастуна дружба — это находиться в одном кабинете и каждый час вбрасывать идиотские вопросы, то это вершина комедии. По каким таким меркам они друзья? Хотя тот иногда приносит ему булочки и пончики из столовой, но Арсений терпеть не может сдобу и вообще предпочитает воздерживаться от мучного. Еще Шастун зачем-то скидывает ему мемы с котами, которые Арсений никак не комментирует. И когда Шастун делает себе с утра чай, то параллельно включает кофемашину для арсеньевского кофе. Кошмар, тот и правда считает его другом. Недалеким людям много для дружбы не надо: в песочнице свое ведерко одолжил — и всё, вы друзья до самой смерти. А тут они аж работают в одном кабинете, их столы разделяют какие-то там полтора метра — столько поводов для дружбы. — А он не придет? — спрашивает Шастун, никак не отреагировав на замешательство Арсения. — Паша сказал, у него вроде какие-то дела завтра и рано вставать. Мог бы хоть на часок заехать, они ж друзья давние вроде, а тут всё-таки день рождения. — Не тебе судить чужую дружбу, — фыркает Арсений, всё же немного сконфуженный: со стороны его поступок действительно выглядит так себе. Но, опять же, они с Пашей взрослые люди, а взрослые люди проще относятся к праздникам, подаркам и всей этой чуши. Черт, подарок. Арсений стонет и оборачивается на дорогу, но такси давно умотало в далекие дали. Он был так озабочен собственным внешним видом и самой ситуацией, что пакет с Пашиным подарком так и остался лежать на заднем сиденье. — Что такое? — Шастун обеспокоенно крутит головой в поисках причины этого вымученного стона. — Забыла пакет с подарком в такси. — Так ты позвони, пока он далеко не уехал, они обычно всё возвращают. Я как-то бухой забыл телефон и рюкзак, так мне водила всё привез без проблем, прикинь, какой честный? Ну, я ему пятихатку всё равно дал в знак благодарности. Теперь Арсений понимает, как чувствуют себя люди, которым он сам выдает кучу бесполезной информации — но там они сами виноваты, он первый никогда не начинает. Разговаривать с мерзким таксистом не хочется, но вариантов нет, так что он открывает приложение с данными о поездке — правда, звонить пока не решается, думает. — Че такое? — никак не успокоится Шастун — боже, он ведь докурил, шел бы уже обратно в бар. Удивительно, что Паша вообще его позвал, это же вечеринка для друзей, а не для «подчиненных, которые работают на него без году неделя». — Таксист, — всё-таки поясняет Арсений. — Он может решить, что я специально оставила пакет. — Чтобы потом позвонить и продолжить общение, — понимающе кивает Шастун. — Давай я ему позвоню, делов-то. Что-то подсказывает, что идея это дерьмовая, однако Арсений нажимает кнопку созвона с водителем и протягивает телефон Шастуну — тот спокойно берет и прижимает его к уху. — Алло, здрасьте, — говорит он в трубку, — тут ситуация произошла, сильно извиняюсь. Моя девушка, — Арсений вздергивает брови, но Шастун только подмигивает ему, — забыла в салоне у вас пакет… С прошлого вызова, который был на Новослободскую… Пакет… — Он поворачивается к Арсению: — Кисунь, а что там за пакет? Кисуня, блядь. Мяу, сука. — Темно-синий с золотыми лентами, — цедит Арсений. — Темно-синий с золотыми лентами, — повторяет Шастун. — Да, она у меня вечно всё забывает, вы знаете этих женщин… Спасибо большое, ждем. Арсений упирает руки в боки и ждет объяснений — ему приходится ждать долго, потому что Шастун отрубает звонок, затем глядит куда-то вдаль и лишь после замечает этот театр одного актера, точнее актрисы. — Сказал, что он недалеко и через десять минут приедет, — спокойно сообщает он, возвращая Арсению телефон. — Ты извини, что я тебя своей девушкой назвал, просто так проще. Он не будет к тебе приставать, и объяснять ничего не надо. — А приставать — это что такое? Напомнишь значение слова? — щурится Арсений. — Я же вечно всё забываю, ты знаешь этих женщин. Шастун смеется — вот же, ему смешно. За время стояния на улице у него покраснели уши и кончик носа — Арсений и сам начинает замерзать и кутается плотнее в пальто, с завистью глядя на шастуновский пуховик. Туда легко поместились бы два человека, но это отстраненная мысль, ничего такого. — Прости, — улыбается Шастун, — но люди любят чувствовать себя умнее. Когда все считают тебя тупым, то относятся снисходительно и спроса с тебя меньше. А если ты умный и не скрываешь этого, то тебя недолюбливают — «зануда», «сноб», «зазнайка», вот это всё. Сейчас бы он ехал с мыслью «Сука безмозглая, не может вещи при себе держать», а так он думает что-то типа: «Девушки существа легкомысленные, всякое бывает». — Я предпочитаю, чтобы меня считали сукой. — Даже и не представлял, что близнецы так похожи, — бубнит Шастун и машет рукой в сторону дверей бара. — Ты иди, замерзла же. Я один подожду. — А ты у нас рыцарь, который спасает дам в беде? — Арсений складывает руки на груди. — Весь такой благородный, ничего не просишь, жертвуешь собой. И в чем подвох? Не то чтобы Арсений не верит в благородные намерения конкретно Шастуна — он в принципе не верит в благородные намерения людей, особенно в отношении женщин: плавал, знает. Шастун снова кидает тоскливый взгляд на бар. — Да блин, — выдыхает он расстроенно, — дело не в тебе, без обид. Я просто назад не особо хочу, поэтому и вышел с этой стороны, все ж курят с заднего входа. Теперь Арсению неловко за наезд. Однако извиняться он не умеет, поэтому просто мягче уточняет: — Тебе некомфортно на вечеринке? — Не в этом дело. Там моя бывшая со своим новым хахалем, понимаешь? — усмехается он и достает из кармана сигаретную пачку: — Будешь? — Не курю. — На самом деле еще как курит, но обычно по пьяни — если Шастун повторит этот вопрос через пару часов, ответ наверняка будет утвердительным. — Давно вы расстались? — Полгода как. Я не страдаю по ней, но сейчас смотрю — и так хуево. Она как будто специально показывает «вот, смотри, как я счастлива, а с тобой такого не было, ты никого не можешь сделать счастливым, мужик из тебя никакой». Последние слова прямая цитата, если что, она мне это при расставании сказала. Он зажимает зубами сигарету и пытается прикурить от плохо работающей зажигалки, а Арсений стоит и подбирает слова. Для него отношения — это непозволительная роскошь, ему доступны лишь короткие интрижки или бурный секс на одну ночь — то есть на один вечер. Сложно всерьез встречаться с кем-то, у кого не можешь остаться на ночь, с кем нельзя съехаться или хотя бы съездить в отпуск. Нет, у него были серьезные отношения, в прошлом: в юности Арсений пробовал открываться девушкам в надежде на ту самую крепкую связь, о которой пишут в книгах, но ничем хорошим это не заканчивалось. Как ни крути, проклятье есть проклятье, хоть ты обосрись. — А ты тоже утри ей нос, — наконец находится Арсений — он бы так и поступил, он живет по принципу «плати той же монетой». — Придумай себе идеальные отношения и говори о них, пока у нее уши не отвянут. — Да брось, — посмеивается Шастун, — я врать не умею, она мне не поверит. — А я отлично вру, мне поверит, — настаивает Арсений: он ненавидит, когда его гениальные идеи отвергают. — Я притворюсь твоей девушкой, хочешь? Да уж, Арсений мало подходит на роль богини, отношениями с которой можно всех уделать, но вряд ли и там какая-то нимфа. Шастун вообще не похож на человека, способного покорить какую-то красотку. — Слушай, я не знаю, — мнется тот. — Зачем это всё? Вот навру я ей с три короба, заставлю ее позлиться, и в чем смысл? Не понимаю я этих приколов отомстить бывшей. — Ты дашь ей понять, что она потеряла. Это же она тебя бросила, я правильно поняла? Уже по выражению лица Шастуна становится понятно: да, бросили его. Тот вряд ли кого-то может бросить сам, это максимум «мы расстались», но никак не «я бросил». — Да, — уныло подтверждает он. — Я же говорю, я для нее недостаточно мужественный, веду себя как ребенок, амбиций у меня нет — короче, много всего. Добила тем, что я ее, бля, не возбуждаю. Да уж, бедный мальчик. Шастун и правда не фонтанирует сексуальной энергией, но чтобы вот так прямо сказать — это жестоко. — Тогда тем более покажем ей, что ты классный, а проблема была в ней, — зачем-то подмигивает Арсений и портит всё впечатление тем, что шумно шмыгает носом — сопли от мороза потекли, а уши вообще потеряли всякую чувствительность. — Тогда я пойду, выпью чего-нибудь для поднятия боевого духа, и внутри найдемся, договорились? Шастун неуверенно кивает: кажется, он по-прежнему не в восторге от плана. Арсений и сам не знает, зачем всё это предложил и уже немного жалеет, но в то же время душа жаждет приключений. В его жизни не так уж много развлечений — и если ему и приходится четверть этой самой жизни находиться в женском теле, то должна же быть с этого хоть какая-то польза. В баре шумно, дымно и очень розово — шумно от клубной музыки, дымно от кальянов и розово из-за освещения, что логично. Кто бы подумал, что для своего праздника Паша снимет именно такое место, обычно его день рождения напоминает классические посиделки с друзьями в увеличенном масштабе. Может, его накрыло кризисом среднего возраста и он пытается доказать себе, что еще ого-го и способен тусить. Арсений пробирается к бару, как ежик в тумане, и кричит бармену про «две виски-колы, колы поменьше» — это ему для разгона. Надо учитывать, что его пиздатой версии нужно сильно меньше алкоголя, чем хуевой, хотя на самом деле хуевая его версия — та, что с пиздой. Арсений фыркает сам себе и поправляет футболку, чтобы не так сильно подчеркивала грудь: после холодной улицы соски топорщатся. Он оглядывается в поисках Паши, но за клубами дыма того не видно, тут в принципе мало кого можно различить. Народу много — создается ощущение, что здесь собрались все Пашины друзья, начиная с детского сада, но общих знакомых у них, к счастью, не так много. Музыка мощно долбит по вискам, сердце в груди будто бы пытается подстроиться, но не поспевает за ритмом. Всё нормально, пара коктейлей — и всё настроится само собой. Его взгляд ловит какой-то бородатый мужчина с большой головой и в нелепой рубашке — Арсений мгновенно отворачивается. Он не страдает паранойей и не думает, что его хотят трахнуть все мужчины на планете, но этот — точно хочет. Есть разница, когда на тебя смотрят, как на человека (доброго здравия Антону Андреевичу Шастуну, чтоб его) или как на пизду с ногами. Это одна из причин, почему Арсению неуютно в этом теле, и главная причина, почему он сам никогда не смотрит так на женщин. Возможно, как раз поэтому у него с сексом так себе. Бармен шмякает два стакана на стойку так, что содержимое переливается через края и образует на зеркальном пластике лужицу. Арсений осуждающе качает головой, но берет один стакан и осушает залпом — виски действительно не пожалели, кола дает лишь слабый привкус чего-то сладкого. Девушки вокруг все нарядные, накрашенные, блестят, как богатства цыганского барона — Арсений язвительно желает, чтобы половину этих барышень унесли вороны. Ему и в мужской ипостаси больше нравятся девушки попроще, хотя, наверно, будь он женщиной на постоянке, тоже бы стремился внести в свою жизнь побольше блеска. Женское существование похоже на полосу препятствий с редкими перерывами, в которые всё равно есть риск, что на тебя наступят. Шастун возвращается, когда Арсений успевает долакать второй стакан — в голову еще не дало, но приятная легкость в теле уже появляется. Шастун, теперь без своего трупного мешка, пробирается сквозь танцующую толпу и получает локтями не менее десяти раз — Арсений сбивается со счета, но всё равно злорадствует. Это ему карма за «Сеню». — Я положил твой подарок к остальным, — наклонившись, говорит Шастун ему на ухо — его дыхание опаляет кожу, а ведь Арсений уже успел согреться, ему такого не надо. — Тут шумновато, хочешь наверх пойти? Арсений приподнимается на носочки, но даже так не может дотянуться до шастуновского уха — тот сам понимающе нагибается. — А где твоя благоверная? — Наверху. — Рука Шастуна ложится ему на спину — чуть ниже лопаток, не на поясницу, в рамках дозволенного. — Мы сидим за одним столиком. Она меня позвала, а я зачем-то согласился. Арсений не знает, охарактеризовать ли это как очаровательную наивность или как непробиваемую тупость. Его феминная часть требует оправдать Шастуна, но эта же часть хочет, чтобы рука того плавно перетекла к пояснице, а дальше — на жопу. Голос в голове насмешливо подсказывает, что никаких отдельных реакций у женской части нет, но Арсений не согласен. Днем у него не возникает мысли, что Шастун такой по-приятному высокий и что к нему так сладко было бы прижаться всем телом, фу, сука. Как же всё-таки хорошо, что в этом теле ему нельзя трахаться. Они поднимаются по лестнице к столикам — Арсений на всякий случай высматривает Пашу, Шастун запинается о ступеньку и едва не летит носом в перила. С ним вообще давно всё ясно: в первые свои рабочие дни тот усиленно пытался сбить башкой верх косяка двери в их кабинет. Наверху не так шумно, но туман стоит более густой, как в чайхане, и от сладкого запаха начинает кружиться голова. Почти все столики заняты, Арсений видит много знакомых лиц, но это его лицо знакомо лишь единицам, так что подходить не стоит. Арина барышня нелюдимая, что с нее взять. — Стоп, — тормозит Арсений, — я достаточно хорошо выгляжу? В жизни у него репутация нарцисса, однако в действительности Арсений не шибко дрочит на свою внешность. Если есть возможность выглядеть хорошо, почему бы не выглядеть хорошо, а если такой возможности нет и для этого нужно разорвать жопу и вывернуться наизнанку — к черту. Но сейчас хорошо бы не походить на «грязную голодную бомжиху», которой Арсений окрестил себя в такси. Шастун выглядит смущенным — он чуть отстраняется, внимательно рассматривает Арсения и с улыбкой заправляет ему за ухо прядь волос, ласково проходясь кончиками пальцев по овалу лица. Становится ужасно неловко, вся уверенность в сегодняшней авантюре испаряется, и Арсению больше всего хочется сделать шаг назад или хотя бы отвести взгляд, но он упрямо смотрит Шастуну в лицо. Если прикинуть трезво, то есть совсем немного пьяно, Шастун красивый. Не той ослепительной красотой, как принцы в диснеевских экранизациях, и не той пробивной секс-энергетикой, как у моделей нижнего белья. В нем не пульсирует даже харизма комиков или умение ведущих приковывать к себе внимание, но он какой-то… искренний, что ли. Настоящий. Простой в самом хорошем смысле этого слова. — Ты очень красивая, — произносит тот завороженно, проводя по его щеке большим пальцем — рука пахнет сигаретами. — Боюсь представить, как выглядят ваши с Арсением родители, если у них такие дети. Арсений чувствует жар на щеках. — Прекрати, — он всё-таки делает шаг назад и отмахивается, — и не трогай мое лицо, будь любезен, ты когда последний раз руки мыл? — Прости. — Шастун убирает руки за спину, как провинившийся ребенок. — Я не специально. Он действительно не специально, с его стороны это даже не подкат — просто он чересчур тактильный, Арсений это еще в офисе заметил. Шастун то по спине его похлопает, то плечо сожмет, то волосы взъерошит, совершенно игнорируя существование субординации. — Блин, она смотрит на нас, — бормочет тот, глазами указывая куда-то вбок — Арсений косит взгляд и безошибочно понимает, о какой девушке идет речь. Не потому что она смотрит на них так, словно у Арсения к жопе привязан стенд с брендовыми сумками, а потому что кого-то вроде нее Арсений и представлял. Она красивая, но таких красивых двести штук на километр: инстаграмная прическа с высветленными прядями, бежевая блузка из какого-нибудь шоурума, нюдовый макияж — подобные девушки так стремятся прогнуться под тренды, что теряют всякую индивидуальность. При взгляде на них не пропадает ощущение «я тебя уже где-то видел», потому что видишь ты таких каждый день на улицах. Они мнят себя модными, но это не они создают моду, а мода создает их. По выходным она наверняка ходит в Нескучный сад и фотографирует цветы, затем на мастер-класс по лепке, обед в кафе за книжкой Сесилии Ахерн прилагается. «Как мизогинно, Арсений», — говорит он мысленно и тут же оправдывается, напоминая самому себе, что любит женщин во всех смыслах, но не любит глупость и банальность. Единственная женщина, которую он не любит просто потому, что она женщина, это он сам. Арсений показательно широко улыбается и за руку притягивает Шастуна к себе — тот смешно выпучивает глаза, но повинуется. Ладонь у него влажная. — Дай отгадаю, у твоей бывшей по-любому есть Инстаграм, где она постит красивые журнальные фотки для своих десяти тысяч подписчиков? — Эм, — Шастун хлопает ресницами, пораженный такими дедуктивными способностями, — вроде их меньше, но да. — Представь меня как «это Арина, моя девушка». Не пытайся показать, что мы встречаемся, это всегда выглядит искусственно. Просто будь собой, я всё сделаю сама. — Как скажешь, моя госпожа. Арсений подавляет желание закатить глаза, но вместо этого звонко смеется и утыкается лбом Шастуну в грудь, будто тот сказал что-то такое смешное, что аж равновесие не удержать. Тот тоже вживается в роль и приобнимает его за плечи свободной рукой — топорно и деревянно, но для начала пойдет. От его толстовки пахнет сигаретами, порошком и чем-то очень сладким, наверно, кальянами. Арсению в пальто становится нестерпимо жарко, так что он отстраняется и в одно движение снимает его, протягивает Шастуну. Тот проезжается взглядом по округлому силуэту груди, еле скрытому тонкой футболкой, и принимает пальто, на автомате облизывая губы. Каким бы адекватным ни был мужик, дай ему понять, что под одеждой нет белья — и всё, у него в голове больше ни одной мысли. Или есть только одна, очевидная. Повинуясь непонятно откуда взявшемуся желанию, Арсений как бы невзначай одергивает футболку, заставляя ткань сильнее подчеркнуть грудь — Шастун едва рот не открывает, маленький дурачок. Голос, который Арсений считает своей внутренней совестью, спрашивает «Ну и что ты делаешь?», но Арсений игнорирует его и уверенно направляется к столику. — А мы думали, где ты потерялся, — стоит ему подойти, со снисходительной улыбкой говорит бывшая Шастуна и присасывается к трубке, после чего выпускает дым тонкой струйкой. — Я встречал Арину. — Шастун аккуратно складывает пальто на подлокотник дивана, не глядя на нее, во всех его движениях чувствуется смятение. — Ариш, это Ира. Ира, это Арина, моя девушка. — А-а-а, — тянет Арсений с такой улыбкой, будто бы слышал об этой Ире раньше, причем не самое лестное, — точно. Я тебя не узнала, ты совсем не похожа на себя в Инсте. Ира замирает с глупым выражением лица, снова пихая мундштук в рот. Она не настолько глупа, чтобы не распознать подъеб, но и не настолько умна, чтобы быстро и верно на него среагировать. Как продакт, Арсений неплохо разбирается в людях и сразу видит, из чего сделан человек. Есть люди из камня и стали, есть зефирные и пряничные человечки, есть неземные существа, творимые из созвездий, а есть картонные куколки, как из детских журналов. Это тот тип людей, которые по жизни не думают. Их социальное развитие остановилось где-то в подростковом возрасте: именно тогда они набрали весь арсенал шаблонов. На любую фразу у них есть ответная реплика, а на любое действие — свой паттерн поведения. И каждый раз, как в их крошечной базе не находится нужной реакции, они превращаются вот в таких выброшенных на берег рыб. — Как и все люди, — находится она спустя тысячу лет. Ну, не тысячу. Может быть, чуть меньше. — Мы не знали, Антош, что у тебя появилась девушка. — Теперь знаешь, — вправляет Арсений, пока Шастун не успел что-нибудь ляпнуть, и садится на диван напротив Иры. Столик между ними низкий и не скрывает то, как нервно Ира начинает постукивать пальцем по колену — дилетантка, никакого опыта в словесных боях. — Ты сказала «мы», кого ты имеешь в виду? У тебя воображаемый друг или глисты? Шастун сбоку прыскает, Ира стреляет на него злым взглядом, но им она не способна поразить ни одну цель — всё равно что кинуть в кого-то смятым фантиком. — Я про своего парня, — раздраженно поясняет она, — он пошел за коктейлями, а то официантов тут не дождешься. — Где вы познакомились с Пашей? — Это мой парень с ним знаком, они работали вместе. То есть не совсем вместе, а в одной компании, но хорошо общались. — Как тесен мир, — цокает Арсений и пытается прикинуть: если это было на прошлой работе, то они по-любому знакомы. Кто это может быть? Не Позов, тот общается с ним и рассказал бы, не Батрутдинов, тот кобель и не встречается с кем-то на постоянке, не Соболев, с ним вообще никто встречаться не будет. Ладно, он всё равно скоро узнает. Лишь бы не Нурлан — это будет провал. — А вы откуда знакомы? — Ира прищуривается: подозревает любовницу Паши, прошлую или нынешнюю. Когда мозга хватает на одни драмы в духе сериалов с Первого канала, только такие версии и появляются. — Мой брат работает с Пашей. — Арсений откидывается на спинку дивана и по-свойски кладет руку на бедро сидящего рядом Шастуна. — Через него мы и познакомились с Антоном. — Как это мило, — Ира растягивает губы в фальшивой улыбке, — и давно вы встречаетесь? Арсений пальцами слегка сжимает бедро Шастуна, как бы предупреждая: молчи. Тот ерзает, явно чувствует себя неуютно, но всё-таки старается принять беззаботный вид — Арсений мягко поглаживает его по колену, успокаивая, и лишь потом задается вопросом, какого черта он делает. Еще мужиков за коленки он не лапал. — Месяца три где-то, да? — Он поворачивается к Шастуну, и тот бодро кивает. — Это не было бешеной страстью, никакой искры и бури, но он понравился мне сразу. — Как мило. По вам сразу видно, что вы очень подходите друг другу, — бросает Ира язвительно, в ее фразе так и слышится продолжение: «оба уроды». — О, вернулся, — звучит знакомый голос над головами, и Арсений едва не стонет от отчаянья: сегодня ему не везет. — А Ирка уже не знала, куда деть свой яд, совсем извелась… Ар… ина? Мир не просто тесен, он размером с кабину лифта, и сейчас эта кабина едет вниз, прямо в ад. — Привет, Нурлан, — вздыхает Арсений: вот теперь он точно жалеет, что ввязался во всё это. Почему из всех людей именно Нурлан, как вообще сложилось так неудачно? Арсений давно подозревает, что висящее над ним проклятье касается не только его тела, а всей жизни в целом. Надо было взять в баре еще пару стаканов виски-колы — официантов тут действительно не видно, а выпить не помешает. Первые два коктейля будто бесследно исчезли и не оставили почти никакого эффекта. — Какими судьбами? — хмыкает Нурлан, усаживаясь рядом с Ирой, и ставит на столик два стакана: чистый виски и апероль. Боже, она даже пьет апероль, любимый коктейль всех инстаграмных девиц. Хотя Арсений тоже его любит, но это мелочи. — Только не говори, что вы с Антохой теперь вместе, я надорву животик от смеха. По ощущениям, животик надрывается у Арсения, причем в прямом смысле: начинает колоть где-то в районе поджелудочной. — Вы знакомы? — удивляется Ира. Шастун тоже всем своим видом выражает тот же вопрос. — О да, — ухмыляется Нурлан, — Арина девушка видная, меня и самого когда-то угораздило попасть под ее чары. Однако потом мне открылись мрачные стороны ее личности… Не знал, что у тебя такие предпочтения, — насмешливо бросает он Шастуну. — Или ты не знаешь? — Нурлан, — предупреждающе цедит Арсений, — не надо. — Не надо что? Рассказывать, что про тебя можно снять следующую часть «Шрека»? — Только если ты будешь там сниматься — в роли Осла. Чертовы мужики с их больным самолюбием: в той ситуации никто не виноват, кроме самого Нурлана. Когда-то давно Паша так же уговорил Арсения прийти на корпоратив в женском теле. Тогда они снимали лофт: людей мало, алкоголя много, а много алкоголя это всегда последствия. Подвыпивший Нурлан с ним флиртовал, Арсений тоже выпил лишнего и позволил себе ответить на флирт, а закончилось всё жаркими поцелуями на балконе этого самого лофта. В трезвом состоянии Арсений бы этого никогда не допустил, но он был очень, очень пьян, он еле держался на ногах и хотел упасть в чьи-то объятия или хотя бы опереться на крепкое мужское плечо. Наутро Арсений написал Нурлану, мол, прости, это было ошибкой, мы не можем быть вместе, но Нурлан человек целеустремленный. Он писал в соцсетях, звонил, из-за чего пришлось вырубить вторую сим-карту, донимал самого Арсения вопросами о «сестре» и был где-то на грани преследования. По ошибке Арсений решил, что лучше честно признаться: прости, я не люблю мужиков, я сам мужик, а ты же не педик какой-нибудь. Но так он сделал лишь хуже, окончательно разрушив нурлановское самолюбие. Где-то в тот момент и стало понятно, что о проклятье лучше никому не рассказывать: в начале знакомства уж точно. Напряжение тем временем нарастает: Нурлан переводит тяжелый взгляд с Шастуна на Арсения и обратно, над столиком будто сгущаются тучи, и дым от кальянов тут ни при чем. Всё-таки не просто так интуиция подсказывала не идти на эту вечеринку в женском теле, надо было прийти вечерком, потусить до одиннадцати и свалить домой. — Пойдем, — неожиданно говорит Шастун, беря Арсения за запястье и вставая. — А вы бы разобрались в себе, что ли, — кидает он Нурлану с Ирой, — детский сад какой-то. Он ничего больше не объясняет, просто хватает с подлокотника пальто и идет обратно к лестнице — Арсений еле успевает за размахом его длинных ног. Сам себе он бы не позволил вот так слиться с разговора и оставить непонятное впечатление. Он любит, когда последнее слово остается за ним, а Шастуну, видимо, похуй — тот даже не оборачивается. — Куда мы идем? — на ходу спрашивает Арсений, стараясь перекричать бьющие по перепонкам биты. — Я сваливаю, если хочешь — давай со мной. Они останавливаются у бара внизу, но бармен занят гостями на другом конце стойки. В ожидании Шастун барабанит пальцами по столешнице, оставляя на гладкой зеркальной поверхности отпечатки — Арсению хочется их вытереть, но ему нечем, кроме подола футболки, а так можно и сиськи случайно оголить. — Тебе неинтересно, что произошло между мной и Нурланом? — уточняет он аккуратно, уже думая, что бы такого соврать. Всегда можно всё списать на неудачную интрижку, и это даже не ложь, скорее полуправда. — А ты хочешь рассказать? — Нет. — Тогда мне неинтересно. Прости, но это не мой мир: весь этот пиздеж, мандеж, как бы кого побольнее ударить, сарказм вместо того, чтобы тупо поговорить. Не мое, я такое не понимаю. Арсений чувствует себя уязвленным: он-то такое как раз понимает, это его мир, он так всю жизнь живет. Скандалы, интриги, расследования, ложь, пиздеж и провокации — это по его теме, это ему знакомо. Сложно быть прямым и откровенным, когда у тебя большую часть жизни в шкафу скелет с сиськами. — Ладно, — цокает он, — я поняла. Строить козни ты не любишь. Кажется, внизу стало еще более шумно, чем до этого, а туман и вовсе густой, как йогурт. Чтобы слышать — и видеть — друг друга, приходится стоять едва ли не вплотную. Арсению неуютно, и не из-за Шастуна, а из-за толпы людей вокруг, все они как будто давят, мешают дышать. В своем теле Арсений на вечеринках как рыба в воде, но в женском — как рыба на сковороде. Бармен заканчивает с девушками на другом конце стойки и подходит к ним — Шастун кричит ему просьбу дать бутылку рома, а затем наклоняется к Арсению и уточняет: — Тебе чего взять, вина? Арсений закатывает глаза: естественно, если девушка, то обязательно вино, какие могут быть варианты. Хотя вино он искренне любит, особенно красное полусухое. — Водку, — бросает он, и на лице Шастуна отражается искреннее удивление пополам с таким же искренним уважением — как же легко его впечатлить. На самом деле Арсений не фанат водки, тем более чистой и не разбавленной хотя бы вермутом, но ему не хочется казаться «слабой». Дурацкие стереотипы работают и против него тоже. Одну бутылку Шастун пихает в огромный карман худи, другую берет в руку, а второй рукой он неожиданно крепко сжимает кисть Арсения и бодро чешет в сторону выхода. Арсений теряется и не спрашивает, куда это они собрались — просто старается быстрее перебирать ногами, чтобы поспевать. Он получает пару пихов руками, а один раз лишь поддержка Шастуна не дает ему увязнуть в танцующей толпе, но до выхода они всё-таки добираются. На улице по-прежнему холодно, за полчаса лето не наступило, и Арсений спешит вытянуть руку из хватки и забрать свое пальто, чтобы быстро в него укутаться. Шастун так и стоит без верхней одежды, только натягивает капюшон худи и шмыгает носом. — А где твой пуховик? — В машине, — дергает Шастун головой куда-то в арку между домами, которая ведет во дворы. — Поедешь со мной? Если что, я не бухал, за руль мне можно. Собственно, я бухать и не собираюсь, а это, — он поднимает бутылку, — домой взял… Ну, пригодится. Паша сказал брать, если что, чтоб не пропадало. Его нос и уши мгновенно краснеют то ли от смущения, то ли от холода, и у Арсения появляется иррациональное желание завернуть этого придурка в одеяло — мысленно он себя осаживает, но это не помогает. Поэтому, только чтобы не заставлять Шастуна дольше стоять на морозе, он молча кивает и сразу направляется к арке — кроссовки, совершенно не подходящие для такой погоды, скользят на свежей изморози. Домой пока рано, ведь он уже настроился на веселье, а на вечеринку возвращаться не хочется: да, он так и не поздравил Пашу, но это может подождать завтра — риск столкнуться с Нурланом того не стоит. У пьяного Нурлана что на уме, то и на языке, и попадаться ему на глаза и лишний раз провоцировать его своим присутствием — плохая идея. Разумеется, никто ему не поверит, но легенда Арины держится буквально на соплях и изоленте, и если кто начнет копать, то вылезет куча несостыковок. Сзади слышится простой человеческий шмяк, Арсений испуганно оборачивается — Шастун стоит посреди арки на коленях, одна рука гордо поднята вместе с бутылкой, будто он тонет и спасает самое дорогое, а другая крепко держит карман худи. — Я в порядке! — кричит он еще до того, как Арсений успевает как-то отреагировать. Морщась, он аккуратно поднимается и мелкими шажками, на полусогнутых ногах, движется к Арсению. — Я цел, бухло тоже. — Мой герой, — фыркает Арсений, в душе всё же восхищаясь: бахнуться с двумя бутылками и ни одну не разбить — это талант. Незаменимый человек на вечеринках, которого в любую погоду можно отправлять в магазин за добавкой. — Машина у меня так себе, — оправдывается Шастун, когда походкой новорожденного жеребенка таки подбирается к Арсению, и протягивает бутылку — ту, что с ромом. — Извольте подержать, моя леди. — О, да вы джентльмен, — посмеивается Арсений, принимая бутылку. — Надеюсь, джентльмен не рассчитывает отвезти меня к себе домой ради посредственного соития? — Не, — Шастун достает из кармана джинсов ключи и жмет кнопку — страшненькая Джили, припаркованная у первого подъезда, мигает фарами, — если ты сама не захочешь. Но что-то подсказывает, что хуй мне, — он делает пошлое недвусмысленное движение у паха, — свой собственный. Такая честность подкупает: заведи Шастун красивую историю про «да я никогда, да я ни за что, я не такой, я благороден, как рыцарь», Арсений бы уже лез в карман за телефоном, чтобы вызвать такси. Он такого за свою жизнь успел наслушаться, лапши с него хватит — мучное он не любит. — Фу, — всё же морщится Арсений, но подходит к машине и аккуратно, боясь, что это китайское дерьмо развалится от одного прикосновения, открывает переднюю дверь. — Не знала, что у тебя есть машина… В смысле ты не кажешься человеком, который водит. На работу Шастун приезжает на метро — Арсений ни разу не видел его на машине и даже не представлял, что у того есть права. — Я почти и не вожу, — тот тоже садится на водительское и зябко трет предплечья, — это так, если нужно куда-то типа «ИКЕИ» съездить или вот ночью. Тупая была идея ее купить, сейчас же на своих никто не ездит: есть такси, каршеринг. Но у меня была голубая мечта — иметь свою машину, поэтому вот. А ты водишь? — Нет, — врет Арсений, потому что у Арины прав нет — у нее и паспорта нет, — водить немного умею, меня брат учил, но на права не сдавала. Да и зачем, есть же такси, это удобнее и не надо переживать, что собью кого-нибудь. Шастун пихает бутылку в отсек боковой дверцы и вставляет ключ в разъем зажигания, заводит двигатель — эта машина даже урчит как-то очень нестройно, будто в любой момент может заглохнуть. Потерев и без того красный нос, Шастун на полную выкручивает печку и уточняет: — Подогрев жопы тебе включить? А то ты с коленками голыми, замерзла же по-любому. Клевые джинсы, кстати. Арсений чуть не давится воздухом от такого комплимента — в офисе он что-то такого не слышал, хотя его мужские джинсы от этих не отличаются буквально ничем. Ну охуеть теперь. — Себе включи подогрев жопы, — ворчит он и откручивает крышку бутылки с ромом — ему ром вообще-то нравится больше водки. Выпитый ранее алкоголь только-только начинает ощущаться, давая приятную расслабленность в теле и легкость в голове. Или, может, это отходняк после встречи с Нурланом. — Я что, уже обидеть тебя успел? — волнуется Шастун, крутя головой, как будто что-то вокруг может подсказать ему причину такого ворчания. — Ну ты прости. Я не пялился на твои колени, если что. Просто их фиг не заметишь, они сверкают, как фонари. Ты же бледная, как вампир из этих, как их, «Сумерек». Эдмунд. — Эдмунд был в «Хрониках Нарнии». В «Сумерках» был Эдвард. — Эдвард больше похож на того, кому в трусы учебник по биологии запихивают, а потом запирают в сортире. У вампира должно быть крутое имя. Арсений прыскает прямо в горлышко бутылки — какой же Шастун всё-таки дурак. Но милый дурак, пусть в этом и тяжело сознаваться даже самому себе. Есть в нем что-то очаровательное, хотя вслух Арсений бы это не признал и под пытками. — Расскажи про моего брата, — глотнув рома, просит он из простого любопытства: говорить от имени Арины об Арсении — единственная радость в этом теле. — Какой он на работе? — Блин, — Шастун вздыхает и откидывается на спинку кресла — не спешит выезжать со двора, — да как-то нехорошо его обсуждать у него же за спиной, некрасиво. — Если некрасиво, значит ничего хорошего ты о нем сказать не можешь. — Да нет, ну блин… блин, — повторяет он и грызет губу. — Мы не знакомы с ним близко, он такой скрытный. — Скрытный? — Арсений от удивления едва не дергает рукой и не расплескивает ром по салону. — Что значит скрытный? Что он от тебя скрыл? — Ну е-мое, не то чтобы он сидит как сыч и не разговаривает со мной, но вот я прихожу и спрашиваю: «Арс, че делал на выходных?», — так и хочется заорать ему «Ты не называешь его Арсом, ты называешь его Сеней!», — а он отвечает всегда размыто или вообще байки сочиняет. Типа, прятался от тигра в Конго или там преследовал грабителя. Арсений думал, что это весело — ему и в голову не приходило, что это можно считать за скрытность. В конце концов, что ему рассказывать? Что он лениво повалялся на диване, залипая в Инстаграме, потом съездил прогуляться, зашел в пару шоурумов, сходил на не слишком интересную выставку знакомого знакомого художника и посидел в баре с другом? Кому интересна эта информация, если так живет каждый первый. Он отпивает ром и на автомате протягивает бутылку Шастуну, но тот качает головой и кивает на руль, мол, нельзя. Тогда Арсений пожимает плечами и отхлебывает еще — в этот раз идет плохо, обжигает горло и щиплет нос, так что он едва не закашливается. Ладно, у необходимости быть Ариной есть вторая радость — говорить о личном от чужого лица. Шастун выглядит как человек, который умеет слушать, а Арсению дало в башку с трех глотков, поэтому его тянет поговорить. Он тоже откидывается на спинку сиденья и, глядя на пустой темный двор через лобовое стекло, медленно, на пробу, произносит: — Я думаю, это из-за наших родителей. — Из-за ваших родителей? — Угу. — Арсений подносит бутылку к губам, но он еще от последнего глотка не отошел, так что опускает ее между своих коленей. — У нас строгие родители, они контролировали каждый наш шаг, мы отчитывались обо всем. Куда собираемся идти, с кем, во сколько вернемся — и чтобы ни минутой позже. И после всегда спрашивали, где были, что делали, как будто пытались поймать на лжи. Из-за этого мы не любим такие вопросы — навевает неприятные воспоминания, понимаешь? — Жесть, — сочувствующе говорит Шастун и тянет руку, чтобы похлопать Арсения по колену, но в последний момент нелепо кладет ладонь на свое бедро. — У меня с этим всегда было лайтово. Нет, если я мелкий приходил сильно поздно или весь рваный и грязный, то вваливали пиздов, конечно… — Пиздов — это в смысле?.. — Арсений многозначительно замолкает и кидает на Шастуна выразительный взгляд — тот сначала не врубается, а потом аж подскакивает: — Нет, бля, ты чего! Меня не били, просто ругали, запрещали мультики смотреть или гулять, если конкретно провинился. А когда постарше стал, за дерьмовые оценки мама провод от компа забирала, который моник к системнику подключал. Она с утра его уносила на работу, и я весь день сидел и кусал локти, что вот комп передо мной, а поиграть нельзя. Потом мне друг отдал свой старый, и я ссался постоянно, что мама его найдет у меня под матрасом. Но не били меня ни разу, даже не шлепали. Грозились, что ремня дадут, но до дела не доходило. Как же хорошо быть подростком, когда твоя главная проблема — это невозможность поиграть в компьютер. Наверняка из проблем у Шастуна была еще какая-нибудь девчонка, по которой он страдал под песни группы «Мальчишник», и юношеские прыщи, а на этом всё. Он не превращался каждую ночь в девушку, по которой и страдать некому, ведь ее существование тайна за семью печатями. Не то чтобы Арсений мечтал, чтобы в него кто-то втрескался, конечно, но сам факт. Он вздыхает и снова отпивает из бутылки — чуть-чуть, чтобы можно было подержать на языке и лишь потом сглотнуть, чтобы во рту остался приятный сладковато-горький привкус. — А меня прям били, — признается Арсений так легко, что становится страшно: таким личным он делиться не планировал. Быстро улыбнувшись, он добавляет с иронией: — Показать мои шрамы? Судя по лицу, Шастун сначала не догоняет, шутка это или нет, но после секундного замешательства смеется — однако в глазах никакой смешинки, он не купился. Не такой уж он всё-таки идиот, чтобы повестись на такую топорную шутку. — У тебя такой голос красивый, — тактично переводит он тему, — низкий, спокойный, приятно слушать. И пахнет от тебя вкусно. У вас с братом одинаковые духи? Черт, про это Арсений забыл: запахи после превращения остаются, надо было принять душ, чтобы смыть парфюм. — Этот аромат унисекс, — он поправляет волосы, чтобы чем-то занять руки, — хотя любой аромат унисекс. Кто сказал, что мужчина не может пахнуть розами, а женщина — табаком? В салоне, кстати, ощутимо пахнет табаком — не нотой парфюма, а обычными сигаретами, но это почему-то не раздражает. Может, из-за дешевого ароматизатора «елочки», который висит на зеркале заднего вида, хотя никакой хвоей от нее не тянет и в помине. — Ты феминистка? — интересуется Шастун. — Извини, я в этом не очень разбираюсь. И не понимаю, зачем нужен феминизм, у нас же не средние века. Права сейчас у всех одинаковые. Если начистоту, Арсений не феминист. Нет, конечно, он хочет, чтобы у женщин всё было хорошо, это в его же интересах, он вообще за мир во всем мире, но как-то способствовать этому и бороться за права у него стремления нет. Он бы назвал себя пассивным феминистом, но по сути пассивный феминист — это любой адекватный человек. Однако в теме он разбирается: когда-то он изучал этот вопрос на тот случай, если ему придется остаться женщиной навсегда. Нет, разумеется, такого не будет, Арсений этого не допустит, ему очень нравится быть мужчиной, но мало ли. Лучше знать, чем не знать. — Если по бумажкам у мужчин и женщин равные права, не значит, что это действительно так, — объясняет он. — У женщин до сих пор ниже зарплаты, их реже берут на работу, особенно на высокие должности. И эти скрепы в сознании людей: «сама виновата», «всем должна». Даже когда женщину насилуют, то это всё равно ее вина: сама провоцировала, юбку короткую надела, не так посмотрела, не то сказала, поздно ночью шла… Ну, сам понимаешь, и я уже не говорю о «женской работе» — уборке, готовке, ребенком тоже обычно занимается одна женщина. Если ты так не думаешь, то это здорово, но не все такие. Мы в поганом мире живем. — Прости, — Шастун нервно грызет губу, поэтому звучит неразборчиво, — я как-то… Ты права. Просто с феминизмом такое дело… короче, все эти чокнутые в ТикТоке, которые лысые и с небритыми подмышками… — Так, стоп, — хмурится Арсений: вот это уже личное, он ненавидит рассуждения о чужом внешнем виде. — Какая тебе разница, лысые они или нет? — Мне неприятно смотреть на лысых женщин, — неуверенно произносит Шастун, будто бы сам сомневается в своих словах и прямо на ходу начинает об этом размышлять. — Нет, кому-то идет, не спорю, и я понимаю, когда там болезни какие-то, волосы выпадают, вши или еще что-нибудь, но если всё в порядке… Зачем? — Потому что хочется. Вот ты почему купил себе… — Арсений оборачивается, находит взглядом пуховик Шастуна на заднем сиденье и указывает на него, — вот это говно купил? Оно же тоже некрасиво. — Это пуховик, его можно снять, а лысину ты не снимешь. — Он глубоко вдыхает и выдыхает, словно пытаясь успокоиться. — Ладно, окей. Это их дело, ходить лысыми или нет. Просто я бы с лысой не смог встречаться. — Какое раздутое эго. Веришь или нет, но подавляющему большинству женщин на этой планете как-то похуй, оценит Антон Шастун их прическу или нет. Вот об этом я и говорю: мужики считают, что всё крутится вокруг них и что их все хотят. Прикинь, но женщины живут не ради того, чтобы нравиться мужчинам. Сюрприз? — Да понял я, понял. Капец, ну ты и… — «душнила» так и стремится соскользнуть с его языка, Арсений видит, как губы того складываются в начальное «ду». — Извини. Я же не телка, мне не понять, с какими сложностями вы сталкиваетесь. — Вообще-то, я тоже не, — Арсений корчит мину, — телка. И для того, чтобы это понять, женщиной быть не надо, достаточно просто подумать. Конечно, для этого нужны мозги, но при желании любой способен наскрести в черепной коробке хоть немного. На самом деле, если бы не проклятье, Арсений бы вряд ли зашел так глубоко в своих мыслях. Скорее всего, он жил бы уверенный, что женщины — слабый пол, который только и мечтает о семье и детях. — Как с тобой сло-о-ожно. — Шастун запрокидывает голову и трет руками лицо; подголовников у его кресел нет. — Обещаю, я подумаю. И телкой больше не назову, окей? Ты не телка, ты девушка, леди, дама, не знаю, барышня, мадемуазель. Так подходит? — У меня имя есть, между прочим. Так мы собираемся куда-то ехать или так и будем стоять в этом дворе? — Да, поехали, — он резко садится и кладет руки на руль, затем так же резко убирает руки и пристегивается, — покажу тебе одно место. Пристегнись, кисунь. — А ты точно не маньяк? — Арсений, проигнорировав это «кисунь», просто тянет на себя ремень безопасности. — Если ты планируешь увезти меня в какой-нибудь лес… — Мне твой брат башку оторвет потом, а я его и так боюсь. — Что? — Арсений так удивляется, что дергает ногой и чуть не опрокидывает бутылку — из нее всё же выливается немного на коврик, но Шастун занят выруливанием с парковочного места и не замечает этого. — Ты боишься Арсения? — Не то чтобы боюсь так, что аж коленки трясутся, но иногда я смотрю на него — и мне кажется, что он сейчас психанет. Он похож на бочку с порохом, и черт знает, когда он взорвется и что станет последней каплей. В смысле искрой. Да уж, не в бровь, а в глаз. — У него непростая жизнь, — после паузы выдыхает Арсений, смотря через боковое окно на улицу, где яркие точки фонарей превращаются в гирлянду. — Со стороны не скажешь, но ему приходится справляться с трудностями, которые… не понять обычным людям, скажем так. Поэтому он такой нервный… я думаю. — У него… — Шастун тоже притормаживает — и словесно, и на светофоре, хотя машин на дороге нет совсем — следует правилам, — у него депрессия? Или что-то такое? Знаю, что это не мое дело, но… — Да, вроде того, — перебивает Арсений, просто чтобы не развивать эту тему. Всё-таки депрессия для понимания проще, нежели ночное превращение в женщину. — Так куда мы едем? — Увидишь. Но ехать туда далеко, так что если хочешь отказаться — лучше сейчас, отвезу тебя домой, чтобы легла баиньки. Арсений качает головой и делает глоток рома. Вообще-то он сильно не в восторге от сюрпризов, но на насильника или серийного убийцу Шастун не похож, так что интригу можно и сохранить. — Нет уж, вези в свое тайное логово. — Как скажешь, принцесса. *** Они едут долго, и постепенно Арсения развозит до той самой степени, когда сам себе кажешься абсолютно трезвым, но даже при легком повороте головы двоится в глазах. Арсений не любит чистый крепкий алкоголь, как минимум потому, что если пить его без закусок и запивки какое-то время, то у него появляется странный привкус. Например, спустя примерно полчаса пути ром на языке ощущается как «Шастун такой красивый…». Тот сосредоточенно ведет машину, закусывает губу на светофорах, хмурится на сомнительных поворотах, а иногда высовывает кончик языка — и Арсений ловит себя на совершенно идиотской мысли, что хотел бы ощутить прикосновение этого языка к своей шее. Алкоголь расслабляет тело, снимает всё то бешеное напряжение, которое концентрируется в нем день за днем. И в этой расслабленности просыпается желание другой разрядки: кожа приобретает особую чувствительность, даже сквозняк из приоткрытого окна — а его пришлось слегка опустить, потому что печка превращает салон в сауну — как-то чересчур приятно обдувает обнаженную шею. Так и хочется провести кончиками пальцев по этой шее, погладить грудь… А если сжать подушечками пальцев сосок и слегка покрутить… Арсений сглатывает и садится ровнее, берется за горлышко бутылки обеими руками, чтобы не было соблазна эти руки распустить. Порой ночью он лежит в собственной постели, разморенный после ванны, и подолгу ласкает себя, изучает собственное тело. Он говорит себе, что это для лучшего понимания девушек — чтобы знать, где их касаться, как сделать им приятно. Но он и сам понимает, что это пиздеж: ему просто нравится. И иногда, когда он скользит пальцами между ног и гладит припухший клитор, растирает по нему выступившую естественную смазку, очень сложно остановить себя и не продолжить. Возможно, если бы он не боялся кончать, время в женском теле не было бы такой жестокой повинностью. Нет, с алкоголем пора заканчивать — Арсений нащупывает где-то под задницей крышку и закручивает бутылку, а после убирает ее в дверцу. Судя по линии жидкости, выпил он дай бог одну пятую часть, а развезло как от пол-литра. Шастун наверняка думает, что Арина какая-то алкоголичка. Но прежде чем Арсений успевает пробурчать «Не думай, что я алкоголичка», машина неожиданно останавливается. Это явно не центр — это вроде бы даже не город, и по обеим сторонам дороги деревья, то есть буквально лес. Ни других машин, ни зданий, ни какой-нибудь хилой остановки. — Мы на месте, — подтверждает Шастун — для полной картины ему не хватает только дьявольски усмехнуться и добавить «Здесь тебя никто не найдет». Но тот не ухмыляется, а выглядит всё тем же наивным дурачком, однако Арсений смотрел «Метод» и знает, что большинство маньяков с виду абсолютно безобидные. — Ты привез меня в лес, — говорит Арсений — язык вялый, но не заплетается, значит он не в говно. Он не рассматривает всерьез версию, что Шастун привез его убить, но всё-таки отстраненно задумывается: если так, то ему пиздец. Он пьян, в этом теле еще и слаб, вокруг никого — идеальное преступление. — Не в лес, но через лес надо пройти. Блин, надеюсь, мы не потеряемся. Связь тут хреновая. Шастун наклоняется в сторону Арсения — но не касается его, а открывает бардачок и копается в нем. Среди кучи каких-то бумажек, леденцов и почему-то теннисных мячиков он находит два тонких фонарика и вручает один Арсению, а второй сразу на проверку включает. — Ты не представляешь, как давно я хотел сюда ночью приехать… Короче, там дальше, если по тропинке идти, есть заброшка, — рассказывает Шастун, светя фонариком себе под подбородок так, что лицо расчеркивают жуткие тени. — Я там был как-то днем, и там круто. Но днем — это одно, а вот ночью — совсем другое ощущение. — Я правильно понимаю, что ты познакомился на вечеринке с девушкой и не придумал ничего лучше, чем привезти ее на какую-то заброшку? — Арсений поднимает бровь. — Неужели ты думал, что меня это впечатлит? — Ох уж это женское самомнение — вечно вы считаете, что мужчины только и думают, как бы вас впечатлить! — пародирует его Шастун, а потом показывает язык и вместе с этим выключает фонарик. — Арин, я не пытаюсь тебя впечатлить, я вообще к тебе не подкатываю. Просто ты вся такая сильная и независимая, темных кустов не испугаешься. Одному мне идти страхово, с тобой — нет. Почему-то уязвляет, что Шастун даже и не собирается к нему подкатывать — Арсений что, недостаточно для него хорош? Как бы пофиг, не очень-то и хотелось, но капельку всё же обидно. Через стекло он рассматривает лысые деревья, растущие на обочине дороги, и тонкую тропинку, уходящую куда-то меж них; пласты снега, местами подтаявшие, мерцают в лунном освещении. Луна сегодня яркая, но в чаще всё равно должно быть темно, хотя и не так чтобы не видеть ни черта — если тут вообще есть какие-нибудь черти. Кажется, единственные черти здесь — это они с Шастуном. Арсений цокает, поднимает окно полностью и выходит из машины — после душного салона холодный воздух освежает, и дышать становится легче. Тело, онемевшее от долгого сидения, требует активности, так что он неспешно потягивается, пару раз прыгает на месте, без стеснения придерживая грудь. Он недостаточно пьян, чтобы запинаться о собственные ноги, но достаточно, чтобы жопа требовала приключений — не в прямом смысле. Шастун глушит двигатель и тоже выходит со своей стороны, открывает заднюю дверь, чтобы забрать пуховик. Вполне возможно, что этот пуховик не просто так похож на мешок для трупов, и спустя пару часов в нем окажется как раз труп Арсения, но это маловероятно. Однако на всякий случай Арсений делает в голове пометку: дома надо положить во внутренний карман пальто нож или хотя бы перцовый баллончик. — Ты ведь знаешь, что на заброшках обычно много бомжей? — интересуется Арсений как бы невзначай. — А некоторые из них могут быть неадекватными наркоманами. — Думаешь? — Шастун поднимает голову и взволнованно смотрит на него поверх крыши машины. — Вряд ли там есть бомжи. От города далеко, да и рядом ничего особо нет. Это заброшенный санаторий, его специально строили подальше от всякой там цивилизации. Арсений пожимает плечами: хорошо бы это действительно было так, не хватало ему еще посреди ночи бегать от съехавшего с катушек бездомного. Хотя, пожалуй, это прикольное развлечение для миллиардеров, которым приелись Мальдивы, гольф и дорогие проститутки — нервы пощекотать самое то. Но Арсений не миллиардер, к сожалению, поэтому и от Мальдив бы не отказался — жаль, что с проклятьем особо не поездишь без страха привлечь лишнее внимание. Шастун, завернутый в свой пуховик, один лишь взгляд на который больно бьет по чувству прекрасного, захлопывает дверь машины, включает сигнализацию и подходит к Арсению с длинным красным шарфом в руках. Выглядит этот шарф так, будто Шастун связал его собственноручно, причем это было его первое творение. — Держи, — он протягивает шарф, — ты легко одета, еще простудишься. — Не надо, мне и так жарко. — Арсений распахивает борты пальто, как бы подтверждая свои слова. — Я из Сибири, так что не мерзну. — Ты не мерзнешь, потому что набухалась, — фыркает Шастун и, сделав шаг вперед, сам начинает наматывать шарф ему на шею. Арсений сначала хочет отступить, но потом решает: фиг с ним, можно и в шарфе походить, если Шастуну это принципиально. Пусть чувствует себя героем, который заботится о даме. — Я не набухалась. — Набухалась. — Не набухалась. — Как скажешь. — Шастун завязывает хвостики шарфа узлом, но не отходит — смотрит как-то странно, и глаза его в полумраке блестят. — Что? — хмурится Арсений. — Ничего. Тебя смущает, когда я смотрю на тебя? — Не смущает, а раздражает, потому что я не понимаю, к чему такие взгляды. И я всё еще не уверена, что ты не маньяк. — А если я смотрю на тебя, потому что ты мне нравишься? — спрашивает он с улыбкой, и по его лицу сложно понять, правда это или нет. — А это так? — А ты хочешь, чтобы это было так? — улыбается он шире. — Кажется, ты у нас любитель говорить всё прямо, а сейчас отвечаешь вопросом на вопрос. — Может, это я так флиртую? — Шастун перестает так лыбиться и лишь слегка приподнимает уголки губ — и аккуратно собирает волосы Арсения пальцами, вытаскивая их из-под шарфа и расправляя поверх. Лишь бы не заметил, что парик, хотя в такой темноте хрен что увидишь. — Ты сам недавно сказал, что подкатывать ко мне не собираешься. — Я же мог передумать. Пожалуй, Арсению даже слишком жарко, несмотря на минус на улице и осеннее пальто — щеки начинают гореть. Обычно это на его слова девушки так реагируют, а теперь и он сам оказался на их месте — черт, черт, черт. Это всё алкоголь, разумеется, и это определенно последний раз, когда Арсений пьет в женском теле. Он тоже делает шаг вперед, вплотную к Шастуну, и поднимается на носочки, почти на мыски, весь вытягивается — и с ухмылкой говорит тому прямо в лицо: — Ты в этом лесу будешь верещать, как маленькая девочка. — Это сексизм, — Шастун наклоняется так, что едва не касается носом носа Арсения, — я буду верещать, как большой мальчик. Арсению хочется укусить его за нос, но вряд ли он сможет это сделать даже в прыжке — так что он лишь фыркает, разворачивается и спускается с обочины вниз по тропинке. Шастун, как-то насмешливо пыхтя, припускает следом — покрытый ледяной коркой снег хрустит под его ногами. Он включает фонарик, и Арсений поступает по его примеру: луны всё-таки недостаточно. Тропинка тонкая, но заметная, только слегка припорошенная снегом, а значит пользуется популярностью. По обе стороны встречается мусор: пустые пластиковые и стеклянные пивные бутылки, фантики от шоколадных батончиков, пакеты из-под чипсов, окурки — никакого уважения к матушке-природе. Арсений мысленно желает всем, кто не способен донести свой мусор до мусорки, мощного поноса, и тихо хихикает. От выпитого рома его немного шатает, и он то и дело поскальзывается на обледенелой земле, но ему всё равно весело. Его не пугают темный лес и эти черные кривые силуэты деревьев с голыми ветками, не пугает гнетущая тишина, нарушаемая лишь хрустящими шагами и слабым шорохом ветра. Пьяному море по колено, а лес — ну, тоже по колено, хотя Арсений если чего и боится, то только в прямом смысле по колено провалиться в сугроб. Правда, в какой-то момент идти становится откровенно скучно, поэтому он сначала замедляет шаг, а потом резко поворачивается к Шастуну и одновременно с этим выдыхает: — Бу! Шастун пискляво вскрикивает, отшатывается и, не удержав равновесие, поскальзывается, падает задницей прямо в снег — и уже из сугроба орет: — Ты охуела?! Арина, блядь, у меня чуть сердце не остановилось! Арсений мог бы сказать «я не блядь, я полюбила и дала», но он никому не давал и никого не любил — так что просто звонко смеется. Шастун тем временем смешно дрыгает ногами, пытаясь сползти с сугроба и при этом не коснуться снега руками, и фонариком освещает Арсения, как софитом. — Ты ведь хотел острых ощущений — так получай. Иначе зачем ты сюда меня притащил? Шастун тянет руку, пытаясь ухватить Арсения за размотавшийся конец шарфа, но Арсений ловко отскакивает и показывает ему язык. — Сука, — сдавшись, Шастун откидывается на снег и тяжело дышит, очевидно, стараясь отойти от шока, — так же и подохнуть можно. Вот нелепая была бы смерть. — Жизнь не промелькнула перед глазами? — Не-а, — он еще и раскидывает руки в стороны, окончательно ложась в позу ангела, — хотя ты вот сказала, и я думаю: интересно, что бы я увидел перед смертью? — А что первым тебе приходит на ум? — Да много, всякие счастливые моменты. Дни рождения в детстве, как отец водил на карусели, разговоры с мамой, всякие поездки на фестивали, как бухали, первый поцелуй, первый секс — до хрена всего. Я так-то счастливый человек. А ты? — Примерно то же самое, — лукавит Арсений: поездок на фестивали у него не было, разговоры с мамой обычно проходили в нервной обстановке, дни рождения и прогулки с отцом заканчивались плохо, а первый поцелуй и первый секс случились не по любви — и именно они и привели ко всему этому дерьму. Счастливые воспоминания есть, но мельче и проще. — Долго собираешься морозить яйца? Шастун протягивает руку, но Арсений не наивный и не ведется на такую древнюю уловку: ага, размечтался. Так что он так и продолжает стоять, а Шастун, с трудом приподнявшись на локтях и по-старчески кряхтя, всё-таки сползает с сугроба и лишь потом встает на ноги. — А можно вопрос? — неожиданно спрашивает он. — Личный. На всякий случай, чтобы тот не прочел ответ по лицу, Арсений отворачивается и продолжает путь по тропинке, подсвечивая себе фонариком. — Задавай. Тропинка расширяется, позволяя идти вдвоем, чем непременно пользуется Шастун — пристраивается рядом, на ходу отряхивая задницу. — Ты лесбиянка? — Лесбиянка, конечно, — соглашается Арсений. — Я же люблю лес. Ты разве нет? Шастуну нужно целых три секунды, чтобы понять, а затем он громко и тонко смеется — так, что если бы тут на деревьях сидели птицы, они от испуга бы все по-мультяшному разлетелись. Арсений немного жалеет, что не видит выражение его лица, но такова плата за сокрытие собственных эмоций. — Ладно, я понял, — отсмеявшись, сдается Шастун. — Тогда другой вопрос: сколько тебе лет? — Ты не поверишь, но столько же, сколько Арсению. — Я в душе не ебу, сколько лет Арсению. Я как-то у него спросил, а он ответил, что не меньше двадцати шести. Охуительно полезная информация. Да уж, Арсений и правда несколько скрытный. — Через неделю тридцать два. — У нас восемь лет разницы. — Выдающиеся вычислительные способности. У тебя по математике сплошь пятерки были, наверное? Скрытный и душный. Только Арсений хочет добавить еще что-нибудь язвительное, как наступает на конец шарфа, тянет самого себя вперед и чуть было не падает лицом в землю — но Шастун чудом успевает ухватить его за вскинутую руку и удержать, а затем вернуть в вертикальное положение. — Осторожнее, — просит он, наклоняясь и беря конец шарфа, — блин, ты такая пьяная, — и снова оборачивает шарф в несколько кругов вокруг шеи. — Я не пьяная. Арсений действительно не ощущает себя пьяным, но он никогда не ощущает себя пьяным — по крайней мере, до момента, пока не начинает блевать. Но такое у него случается крайне редко и не без повода. — Если б мне давали монетку каждый раз, когда пьяные девушки говорили мне, что они не пьяные, я бы уже собрал себе на чупа-чупс. — И что же ты делаешь с этими пьяными девушками? Разумеется, отвозишь домой и укладываешь спать, даже не притрагиваясь к ним? — ехидничает Арсений. — Всё так, — кивает Шастун, затягивая шарф так плотно, что еще немного — и начнет душить. — Не из благородства, а потому что это бьет по моему, как ты говоришь, эго. Я хочу, чтобы девушка хотела меня, а не просто кого-нибудь. — То есть ты уверен, что если девушка спит с тобой трезвой, то она стопроцентно хочет именно тебя? — Либо она отчаянная, — смеется Шастун. — Не прибедняйся. Ты красивый, смешной, харизматичный — девушки таких любят. Особенно в России, где для успеха у женщин достаточно не бухать напропалую, не колоться и желательно не избивать этих самых женщин. — Как здорово ты умеешь сначала сделать комплимент, а потом сразу смазать всю радость от него, — по-прежнему посмеивается Шастун и вдруг берет Арсения за руку, крепко сжимает. — Это чтобы не ебнулась и не расшибла лоб. Арсений не протестует, тем более что по вине рома у него так себе с координацией. К тому же карманы пальто тонкие и совсем не греют, а рука Антона большая и теплая — вдобавок тот еще и сует их руки в просторный карман своего пуховика, так что сплошные плюсы. Постепенно с обычной лесной тропы они выходят на вымощенную плиткой дорожку. Когда-то желтая и оранжевая, из-за времени плитка превратилась в охровую и коричневую, кое-где керамические квадраты рассыпались, где-то раскололись, другие трескаются прямо под ногами. Если задрать голову, то становятся видны переплетенные ветви деревьев по обеим сторонам дорожки — должно быть, летом всё это превращается в живой зеленый тоннель. Сейчас это больше похоже на тоннель в какой-то загробный мир, даже лунный свет практически не просачивается через сеть веток. — Летом тут красиво, — говорит Шастун, будто читая мысли. — Я здесь был летом: всё зеленое, всё цветет. Через пару месяцев можем сюда вернуться, если хочешь. Арсения возьмем. — Арсения? — Арсений перестает крутить головой и переводит взгляд на Шастуна. — Ну да, тут можно клево пофоткаться, особенно на самой заброшке. А он любит фоткаться, как я понял из его Инсты. Это у него какое-то хобби прям? — Да, это всё случайно началось. На прошлой работе мы с Пашей… в смысле они с Пашей работали с одним брендом одежды и организовывали съемку. Парень-модель, с которым они уже подписали контракт, заболел, и Арсению пришлось его заменить… Ему понравилось, бренду тоже, и сотрудничество продолжилось. А потом Арсений вошел во вкус. Он говорит, что перед камерой можно перевоплощаться. — Почему он не пошел работать в модели? Он же красивый, фигура хорошая. — Не настолько красивый и не настолько хорошая фигура, — фыркает Арсений, хотя такая оценка ему безусловно греет сердечко, особенно от железного натурала вроде Шастуна. — И этим много не заработаешь. Да и зачем: это же для души, а не ради денег. — Ладно, а что касается тебя? — Я не очень люблю фотографироваться. — Нет, я имел в виду, какие у тебя хобби? Не самая любимая тема Арсения, но именно в этот момент они проходят через каменную арку и попадают на территорию санатория, и под предлогом любования можно проигнорировать вопрос. Здесь деревья ничего не скрывают, лунный свет накрывает всё тонким тюлевым покрывалом, позволяя рассмотреть окружающую красоту без фонариков. Первым взгляд падает на центральную площадь, посреди которой вырос большой круглый фонтан, украшенный какими-то статуями — Арсению приходится отпустить руку Шастуна и подойти поближе, чтобы увидеть белоснежные фигуры танцующих девушек. Очевидно, это отсылка к древнегреческой мифологии, однако знаний Арсения в этой области недостаточно, чтобы однозначно узнать этих дам. Фонтан наполнен снегом, и в полумраке он искрится и сияет, как пена в ночном море. Но самое интересное — за фонтаном. Длинное трехэтажное здание возвышается гордым памятником не то итальянскому ренессансу, не то уже неоклассической архитектуре: колоннада, шестиколонный портик, помпезные лестницы, проходные балконы с низкими перилами — вокруг всего этого витает дух советского трудолюбия, когда всё делали с размахом и внимательностью к деталям. И разрушенным здание не выглядит: все колонны целые, на первый взгляд даже облицовка не осыпалась, лишь стекла местами побиты. Всё здесь словно замерло во времени, моргни — и в каком-нибудь окне зажжется свет. — Что случилось с этим санаторием? — Закрыли, — объясняет Шастун очевидное — он держится совсем близко, будто бы всерьез боится, хотя на территории не видно ни одной живой души. — Кажется, его построили с какими-то нарушениями, поэтому фундамент разъезжается, или что-то такое. Небезопасно, короче. — Пойдем внутрь? — Да страхово как-то. Арсений закатывает глаза, на ощупь находит его руку — ладонь у Шастуна влажная, несмотря на мороз — и тянет его к широкой лестнице, ведущей к главному корпусу. Шастун идет, но медленно, как бы притормаживая на пути, словно пытается отдалить тот миг, когда придется ступить за порог здания. — Ты правда боишься? — Арсений останавливается у самых дверей — они призывно открыты, так и маня в свои темные недра, и даже свет фонарика не дает рассмотреть ничего дальше пары метров. — Ага. — Шастун цепляется за него и второй рукой, как маленький ребенок за маму, голос его чуть заметно подрагивает: — Давай внутрь не пойдем. Вдруг там что-то рухнет. Я же говорю, там с фундаментом что-то не то… Что-то подсказывает, что Шастун боится вовсе не обрушения здания — ему иррационально страшно, как и большинству людей в старых, пустых и темных зданиях. У Арсения ни капли страха: темнота и тишина его умиротворяют, дают дышать полной грудью, словно он сбежал от шумного города и всех связанных с ним условностей. — Ничего не случится, — ободряюще улыбается он и тянет руку на себя, но Шастун упирается ногами в пол, как упрямый осел. — Ты сам меня сюда притащил. — Я же не думал, что будет так страшно. У меня сердце колотится. На мгновение Арсений думает сделать шаг к нему, расстегнуть пуховик и положить ладонь на грудь — проверить, действительно ли у него так уж колотится сердце. Но он напоминает себе, что это всего лишь позывы его пьяного женского тела, так что отцепляет от себя руки Шастуна и ступает внутрь здания. — Не бросай меня одного-о-о, — тоскливо стонет Шастун, но Арсений, продолжая на него смотреть, медленно, спиной вперед, уходит всё дальше вглубь холла. — Арина! — Оставайся тут, и тебя съедят бомжи, — весело говорит Арсений, всё-таки разворачиваясь и светя себе под ноги: пол чистый, но всё равно может попасться какой-то обломок или выступ. — Нет тут бомжей! — Возможно, это не просто бомжи, а бомжи-зомби, — заговорщически шепчет Арсений, не сбавляя ход — и уже через несколько секунд слышит позади осторожные шаги, раздающиеся эхом по всему холлу. Здесь заметно теплее, чем на улице, но воздух спертый и пыльный, отчетливо чувствуется запах плесени. Окна пускают слишком мало света, и ни его, ни фонариков не хватает, чтобы рассмотреть внутреннее убранство санатория как надо — видно лишь кусочки резных перил, немного лепнины на потолке, росписей на стенах. Арсения берет тоска за то, что всё это очень скоро, всего через несколько десятков лет, окончательно разрушится и осыплется, превратится в нестройную груду камней. Края бетонных ступеней лестницы крошатся под ногами, и Арсений старается ступать медленно, на каждом шагу проверяя прочность и то и дело оборачиваясь на Шастуна. Тот натужно пыхтит, четко идя по следам, и в полумраке напоминает то ли дементора из «Гарри Поттера», то ли персонажа из «Унесенных призраками». Арсений немножечко горд разносторонностью знаний по части современной культуры. У него не так много того, чем действительно можно гордиться. — Давай поговорим, а то мне жутко, — просит Шастун сзади, и его голос отражается эхом, как и шаги. В нем нет этой гипертрофированной маскулинности, попыток казаться «мужиком», он не стесняется быть «слабым» — и Арсений завидует. Из-за проклятья он боится дать слабину и выглядеть недостаточно мужественным, притом что внутренняя противоречивость иногда кричит «Плевать на стереотипы!» и заставляет надеть обтягивающие джинсы с дырками. Так и живет. — Как ты узнал об этом месте? — Мне показал… — Шастун запинается о торчащий кусок паркета, но удерживается на ногах, — друг. Мы переехали вместе с ним, и он первое время изучал город. Об этом месте вычитал в каком-то блоге, что ли, а так власти стараются не привлекать внимание к этой заброшке. Вроде бы эту территорию выкупил какой-то олигарх пару лет назад, но так ничего и не начал переделывать. — Ты переехал сразу после универа? — Не-а, после третьего курса. Универ я бросил. — Что? — Арсений даже останавливается и оборачивается, удивленно поднимая брови — хотя Шастун вряд ли видит его выражение лица, потому что светит фонариком себе под ноги. — Ты бросил, хотя тебе оставался один курс? — Ага, ни разу не пожалел. Не особо верю в российское образование, а город… Ну, я искренне люблю свой город, но ничего хорошего меня там не ждало. — И ты сбежал в поисках лучшей жизни? — Всё так. А вы почему с Арсением уехали? Потому что когда ты живешь с проклятьем, из-за которого у тебя каждую ночь вырастают сиськи третьего размера, это куда проще скрыть в большом городе — и чем больше город, тем лучше. — Я же говорила, нас слишком контролировали, — озвучивает Арсений другую правду. — В своем роде тоже бегство. Опьянение по-прежнему чувствуется, на него накладывается затхлый запах помещения, и из-за этой смеси начинает подташнивать. Арсений морщится и сквозь высокую арку выходит на балкон второго этажа, чтобы глотнуть свежего воздуха — судя по звуку шагов, Шастун выходит за ним. После относительно теплого здания на балконе ощутимо морозно — он насквозь продувается разгулявшимся ветром. Деревья на открытой территории санатория покачивает из стороны в сторону, и Арсений от одного взгляда на это дрожит. С алкоголем всегда так: первое время он согревает, а потом становится еще холоднее. — Замерзла? — обеспокоенно уточняет Шастун. — Не май месяц. — Два месяца — и будет май. — Длинно вжикает молния, а в следующее мгновение Шастун встает к нему вплотную — и сердце Арсения начинает ускоренно биться еще до того, как его обнимают бортами этого уродского, но такого теплого пуховика. Арсений стоит, укутанный в пуховик, в кольце рук Шастуна, прижатый к его груди, и не способен сделать вдох — и колотит его уже не от холода. Сердце разгоняет по сосудам не кровь, а нежность, готовое выплеснуться наружу желание дарить и получать ласку. Шастун кладет подбородок ему на макушку, и в своей картотеке воспоминаний Арсений не может вспомнить момента, когда ему было так же уютно. Они стоят так бесконечно долго — кажется, будто луна успевает пройти по небу несколько шагов, а они всё не двигаются. У Арсения затекают ноги и коченеют в кроссовках пальцы, но он не смеет пошевелиться — ждет, когда что-нибудь сделает Шастун. А тот так и продолжает стоять такой же замершей статуей, как девушки в фонтане, и только стук его сердца чувствуется через все слои ткани. Арсений врет себе едва ли не чаще, чем другим людям, но сейчас он с собой честен: да, ему хочется обнять, нет, даже поцеловать Антона. Это минутная слабость, это легко исправить: эта ночь закончится — и Арина исчезнет с радаров с классическим «прости, я не могу, я была пьяна, на самом деле ты мне не нравишься, се ля ви, оревуар». Он разворачивается в объятиях, мозг ломает из-за необходимости встать на носочки для поцелуя — обычно Арсений на голову выше тех, с кем целуется. Антон смотрит в глаза, в его зрачках поблескивает отражение луны, а во взгляде больше нет никакого испуга, его дыхание уже согревает губы, и он сам наклоняется навстречу — закрывает глаза, когда между ними остаются считанные миллиметры. Первое прикосновение выходит сухим и прохладным, неловким и каким-то боязливым, но Арсений быстро берет инициативу на себя — прихватывает нижнюю губу Антона своими, руками обнимает за талию и вытягивается так сильно, что колет поясницу. И Антон вдруг тоже отмирает: скользит по губам горячим языком, заставляя со стоном приоткрыть рот, плотнее прижимает к себе, механически толкается бедрами вперед — и Арсений стонет снова. Он знает, что такое страсть, когда все мысли об одном, а желание раскаляется в паху, но никогда еще его тело целиком не ощущалось как наэлектризованная пружина — и любое прикосновение пускает разряды, грозит вот-вот развернуться во что-то большое и опасное. Арсения накрывает именно этим чувством, когда просто хочется — и плевать, почему сейчас, почему Антон. Головокружение не прошло — наоборот, голова кружится сильнее, ноги немеют вовсе не из-за мерзлого пола, в висках стучит просьба «ну же, опусти руки ниже, целуй глубже». И только Арсений хочет запустить руки Антону под толстовку, как тот неожиданно разрывает поцелуй и отходит. — Не, — качает он головой, — лучше не надо. — Почему? — оторопело спрашивает Арсений, не совсем придя в себя: губы до сих пор печет от поцелуя. — Да ты на вкус как ром. — Я абсолютно трезвый. — Ага, — Антон фыркает, и Арсений лишь после этого прикусывает язык: черт, он что-то окончательно берега попутал, — настолько, что говоришь о себе в мужском роде. — Я просто оговорилась. — Я же не отшиваю тебя. Ты очень клевая, и я прямо… — Он как-то непонятно взмахивает рукой, видимо, показывая «втрескался». — И как раз поэтому я не хочу, чтобы ты утром пожалела, что поебалась с каким-то чуваком на заброшке, и больше никогда не захотела его, в смысле меня, видеть. Арсений поднимает брови так высоко, что аж кожа на лбу болит: однако здравствуйте, этот придурок уже решил, что может рассчитывать на секс. Хотя, положа руку на сердце или на другие места, при определенных условиях такое могло бы случиться. В конце концов, у Арсения есть еще такая возможность — всего один шанс, но есть. — Чтоб ты знал, — говорит он мрачно, — я не собиралась ебаться с тобой на заброшке. — А в машине? — задумчиво предполагает Антон — не предлагает, а предполагает, чисто из интереса. — Даже если ты по-джентльменски расстелешь свой пуховик на земле, мы не будем романтично совокупляться в лесу, как Белла и Эдвард. Вообще-то именно тут у Арсения культурный пробел: он смотрел «Сумерки» для общего развития всего раз и давно, так что не помнит оттуда ничего, кроме имен и сияющей на свету вампирской кожи, которую упоминал Антон. — А летом? — всё так же задумчиво рассуждает тот. — На красивом лугу, на покрывале в клетку? Это вроде бы шутка, но в то же время за этой шуткой кроется то, как Антон всё-таки предполагает, что летом они могут быть вместе. Арсений хочет как-нибудь пошутить в ответ, но удачной фразы в голове не возникает, к тому же у него по-прежнему кружится голова, он устал, замерз и натворил делов — ему действительно пора домой.