Правда или девственность

Идя утром в офис, Арсений рассчитывал отвлечься от личных драм на работу, однако никаких особых задач, как назло, нет. Обычно в понедельник во всех почтах и мессенджерах у него стоит ор до гор и все находятся на грани самоубийства, а сегодня тишь да гладь. Даже мертвых с косами не стоит. От нечего делать он по привычке открывает Инстаграм и переходит на аккаунт Арины: немногочисленные фото свежепролайканы Шастуном, в Директе висит его же непрочитанное «Хай!». Арсений всю субботу и воскресенье потратил не на сон, а на самоубеждение, что ночью был очень сильно пьян, но убедить себя не удалось. Поэтому сегодня он стойко придерживается позиции, что ничего страшного не произошло, а один раз — не пидорас. Строго говоря, это не первый раз, когда Арсений целовался с мужиком, но определенно первый, когда его накрыло до такой степени. Он не хотел просто целоваться, он хотел целовать Антона, в этом вся беда. И с каких пор вообще тот Антон, а не Шастун. Дверь медленно открывается, и в кабинет спиной вперед заходит главный объект его мыслей за последние двое суток. В руках у него большая подставка, в которой стоят прямо-таки здоровенные, едва ли не литровые, стаканы. Как Шастун умудрился дотащить их до офиса и не разлить еще на лестнице — загадка, потому что для такого недотепы эта задача такая же тяжелая, как смотреть на Генри Кавилла и понимать, что он никогда не будет твоим. Боже, что у Арсения сегодня в голове. — Я принес тебе кофе, — как-то очень осторожно сообщает Шастун и ставит подставку на стол Арсения. — Я знаю, что обычно ты пьешь черный без всего, но я подумал, вдруг ты захочешь разнообразить будни. Так что взял тебе капучино на миндальном молоке, латте с ванильным сиропом, кокосовый раф и просто черный на тот случай, если ты всё-таки не хочешь никакого разнообразия. Арсений медленно моргает, надеясь, что откроет глаза и поймет, какого черта происходит. То есть Шастун и до этого временами покупал ему кофе, но еще ни разу не вывозил на себе всю кофейню. — По какому случаю? — уточняет Арсений, просчитывая варианты. По сути их два: или Шастун страдает чувством вины из-за того, что сосался с сестрой коллеги, или пытается подмазаться, чтобы этот коллега замолвил за него словечко перед сестрой. — Да просто так… Нет, вру, не просто так, — вздыхает он. — Я хотел тебе кое-что сказать. Арсений думает отклониться на спинку кресла и с мрачным видом изречь «Арина мне всё рассказала», но ему интересно посмотреть на неловкого Шастуна, так что он лишь принимает вопросительный вид. — Я слушаю. — В общем… — Шастун прямо задницей двигает подставку, присаживается на край стола и, глядя сверху вниз, продолжает: — Хочу, чтобы ты знал: ты не один. В смысле если тебе вдруг захочется поговорить или поделиться чем-то, чем угодно, то я готов выслушать, мне не в напряг, я буду только рад. Или если тебе станет одиноко, то я всегда за то, чтобы провести время вместе. Можем сгонять в кино, или погулять, или потупить вместе в телик. Можем даже ничего не делать, а я просто побуду рядом. Арсений снова медленно моргает, на этот раз еще медленнее: вот теперь он в самом деле потерял нить понимания. А потом до него доходит: в пятницу он от лица Арины соврал, что у него депрессия. А Шастун не просто принял к сведению, но и наверняка прочел пару статей с заголовками вроде «Как помочь человеку с депрессией» и «Депрессия — не приговор». Так Арсения не умилял даже маленький лемур из «Мадагаскара». Который, вообще-то, ни разу не маленький: ему за пятьдесят, а с учетом возраста подростка Джулиана, их отношения вызывают вопросы… Но это сейчас неважно, Арсений, сосредоточься. Сейчас важны другие отношения. — Спасибо, — отвечает он, когда пауза затягивается: главное не заржать, — я очень тронут, но… Арина призналась мне, что рассказала тебе о моей депрессии, но она несколько усугубила ситуацию. Поверь, у меня всё не так плохо. — Да, конечно, — с серьезным видом кивает Антон, явно не веря. — Но ты всё равно помни, что я буду счастлив выслушать тебя или составить тебе компанию… Кстати об Арине, — он закусывает губу, не решаясь продолжить. — А что о ней? — Ты уже знаешь, видимо, что мы познакомились на вечеринке у Паши… и как бы… — он продолжает агрессивно жевать губу, из-за чего слова выходят неразборчивыми, — ну и мы как-то… целовались, в общем… — И? — И я хотел спросить, не против ли ты… если я, ну, позову ее на свидание? — А почему ты спрашиваешь об этом у меня? — Арсений поднимает бровь. — Я что, какой-то ее злой господин, который должен дать ей разрешение? Так ты представляешь себе отношения брата и сестры? — Да нет же! — Шастун так взмахивает рукой, что едва не заезжает Арсению по носу. — Просто мы же с тобой дольше знакомы, работаем вместе. Вдруг я тебе не нравлюсь, но я начну встречаться с Ариной, ты будешь меня ненавидеть, она будет переживать из-за этого… — Не очень-то она тебе нравится, если такая мелочь тебя останавливает, — язвит Арсений и мысленно дает себе пощечину: что он творит? Зачем он подначивает Шастуна? — Но я тебе сразу скажу, что у вас вряд ли что-то получится. Ты совсем не ее тип. — Что значит не ее тип? Арсений приказывает себе думать в сторону благой лжи. Он не может соврать, что у Шастуна что-то не так с характером — ведь с характером у того всё супер, и стимулировать его на личные загоны будет откровенно жестоко. Что бы такого придумать, чтобы и не унизить, но отвадить от Арины? — Это потому что я младше? — Шастун подает идею сам, но тут же сводит всё на нет: — Так я же не какой-то студент, который живет в общаге и на свидание может только сводить в падик попить пивка. У меня есть работа, зарабатываю я… ну, нормально вполне. И я хочу серьезных отношений, а не на пару перепихов. Думай, Арсений. — Дело не в этом, — драматично выдыхает Арсений. — Просто ей нравятся более… нестандартные молодые люди, понимаешь? Ей ближе парни, которые… например, увлекаются японской культурой. Или искусством, современной поэзией. И выглядят соответствующе. Сейчас он делает из своей сестры черт знает кого, но так даже лучше: теперь ему не придется отшивать Шастуна, тот и сам отвалится. — Почему ты считаешь, что я не уважаю искусство или поэзию? — обижается Шастун. — Я открыт ко всему новому! Или нет. — Лучше найди девушку, под которую тебе не придется подстраиваться. Которой ты будешь нравиться таким, какой ты есть. Шастун замолкает, задумчиво кусая губы — Арсений размышляет, а не столкнуть ли его со своего рабочего места мощным пинком, тем более что тот придавил задницей его ежедневник. Но он решает дать Шастуну довести до конца свой мыслительный процесс и просто берет один из стаканов с кофе, отпивает на пробу: так сладко, что можно использовать вместо клея. По крайней мере, задница точно слипнется. — А что ты имеешь в виду под «выглядят соответствующе»? — щурится Шастун. — Хочешь сказать, я должен надеть берет и очки с прозрачными стеклами? Это бред, ты меня разводишь. — Ей нравятся люди, которые не стесняются самовыражаться через внешний вид, — сочиняет Арсений на ходу, хотя это правда: он любит людей, которые не боятся выглядеть необычно. Хотя сейчас и необычность стала обычной, такое время. — Давай признаем, что ты никогда не осмелился бы, к примеру, покрасить волосы в какой-нибудь яркий цвет. Или сделать маникюр. Или макияж. Или татуировку. — Ты что, на слабо меня берешь? — Шастун склоняется к нему, и Арсений еле подавляет желание отъехать — на стуле, не в принципе. — Я не беру тебя на слабо, я говорю факты. — Ты надо мной угораешь, я же вижу! Никогда не поверю, что Арина ссыт кипятком от парней с зелеными волосами и татухами на лице. Но если ты думаешь, что мне страхово перекрасить башку, то ты меня плохо знаешь. — Я обратное и не утверждаю. Но, Антон, подумай хорошо, действительно ли ты хочешь идти на свидание с Ариной. Ты ведь ее совсем не знаешь. — Вообще-то, именно поэтому люди и ходят на свидания — чтобы узнать друг друга получше. Я ж не собираюсь звать ее замуж. Просто сходим куда-нибудь, поболтаем, кофе попьем. — Она сложный человек. — Если бы я боялся сложностей, я бы тут не работал. Ты слышал свои ТЗ, Арс? Пойди туда, не знаю куда, скоди то, не знаю что, пусть этот квадрат будет цвета ноздри мамонта, а потом поиграй на жопе, как на барабанах моей души. Арсений поджимает губы: между прочим, его технические задания всегда предельно ясны и точны, за исключением редких случаев, когда он сам не знает, чего хочет клиент, и ориентируется чисто на интуицию. — Ладно, этот разговор бессмысленен, — сдается он. — И кстати о работе, ты вообще видел, сколько у тебя задач? Будь любезен заняться ими, а не рассуждать о своей личной жизни, спасибо, Шастун. — Не называй меня по фамилии. Хотя бы «Шаст», но не «Шастун», мы же коллеги, блин. — Иди работай, Шаст. Уже после того, как тот показывает ему большой палец и ретируется с его стола, Арсений понимает: тот впервые назвал его «Арс», а не «Сеня». А еще Арсений понимает, что если бы он действительно хотел отвадить Шастуна от Арины, придумал бы что-то повесомее цветных волос и любви к искусству. Какой же он жалкий. А Шастун сегодня, кстати, очень красивый. *** Весь рабочий день Арсений делает четыре вещи: осторожно, стараясь не палиться, посматривает на Шастуна, ругает себя за это, смотрит по восьмидесятому разу на непрочитанное сообщение в Директе Арины, а потом ругает себя еще и за это. Или ругать себя считается за одно действие, вне зависимости от разности поводов? К середине дня задач натекает с приличное ведерко, но Арсений отвечает на письма кое-как — если бы он всегда так работал, его бы давно уволили. Он и раньше часто смотрел в сторону Шастуна, но тогда это было с целью проследить, не отлынивает ли тот от работы, а сейчас… Арсений сам не знает, но при каждом взгляде его сердце сжимается, как эспандер под давлением. Хотя ведь сердце так и должно работать: оно сжимается и разжимается, такова человеческая анатомия. Если с утра Шастун был заряжен и светился счастьем, как папаша многодетной семьи из рекламы майонеза, то постепенно он тускнеет. Периодически он берет свой телефон, вздыхает в экран и грустно выпячивает нижнюю губу — и Арсению хочется верить, что это из-за всё того же проигнорированного сообщения. Остатки здравого смысла говорят, что верить надо во что угодно, только не в это, но сегодня Арсений со здравым смыслом не в ладах. Впрочем, он никогда в ладах с ним и не был. Вероятно, именно поэтому, когда Шастун отправляет к неотвеченному «Хай!» еще и «Как ты после пятницы?» и «В смысле субботы», он не выдерживает. То есть выдерживает, но ровно пять минут, после чего пишет: «Страдала от похмелья, но уже полегчало. Как сам?» Шастун хватает телефон еще до того, как тот успевает прожужжать уведомлением, и улыбается чуть ли не до треска ебала. Ему невероятно идет улыбка — Арсений в принципе считает, что человек становится очень красивым, когда улыбается, но в случае с Шастуном это правило работает до неприличия железно. «Отлично, я же не пил! Ром до сих пор в машине. — Конечно, потому что водку Арсений зачем-то забрал. — Не хочешь как-нибудь на неделе его распить?» Телефон Арсения вибрирует так, что дребезжит стол, из-за чего Шастун поднимает голову — да уж, весьма палевно выходит. Арсений с непроницаемой маской на лице берет смартфон, заходит в заметки и, чтобы создать видимость деятельности, набирает там «девок ищут только лохи, пацаны ебут ладохи». Закончив, он врубает режим «Не беспокоить», открывает Инстаграм с браузера на компьютере и уже там отвечает: «Я не думаю, что это хорошая идея». Шастун снова надувает нижнюю губу и быстро печатает — не берет даже минутной паузы, чтобы подумать над ответом: «Почему?» А если соврать, что у Арины есть парень? Нет, Арсений должен был сказать это утром, к тому же это хреново для легенды и может потребовать подтверждений. За лесбиянку Арину тоже выдавать поздно — не надо было с Шастуном сосаться. Хотя… нет, это плохо: после тех слов бывшей не стоит Шастуну думать, что единственная женщина, которая его зацепила, оказалась лесбиянкой. «Я не ищу отношений. В субботу я была пьяна и поддалась эмоциям, но это было ошибкой», — говорит Арсений правду. Что ж, как раз в год и палка стреляет, так и Арсений раз в год не врет. Почему-то Шастун начинает лыбиться еще шире, хотя это вряд ли возможно анатомически. «Значит эмоции были!» — пишет он и тут же добавляет следующим сообщением: «Давай сходим на одно свидание. Поймешь, что тебе ваще никак, я сразу отстану». «А почему бы тебе не отстать прямо сейчас? Я уверена, тебе не составит труда найти другую девушку». — Бо-о-оже, — стонет Шастун в голос и падает лицом на сложенные руки, бубнит уже так: — Арсений, ты же по-любому ас во всех этих любовных делах? Если «ас» от слова «аскет», то разумеется. Арсений часто ходит на свидания и порой даже занимается сексом, но ничего любовного в этих его делах нет. Пожалуй, тут даже логичнее «ас» от слова «ass» — «жопа» его отношения описывает наиболее точно. — Я не буду давать тебе советы по подкатам к моей сестре, — раздраженно отзывается он. — Ты уже исправил нижний блок лендинга, раз занят не работой, а романтическими думами? — «Думами», — присвистывает Шастун. — Арсений Сергеевич, а вы из какого века, боюсь спросить? Арсений делает глубокий вдох и уже планирует разразиться лекцией на эту тему, но вся его коммуникативная стратегия разбивается о несчастную мордашку Шастуна — тот поднимает голову и смотрит на него, как тот самый лемур из «Мадагаскара». — И что ты от меня хочешь? — Как сказать девушке «ты не похожа на других девушек», но чтобы это не звучало так по-уебански? Она феминистка, и если я так скажу, она решит, будто я всех девушек считаю одинаковыми, а это не так. Просто она как бы особенная, понимаешь? Бля, — он снова роняет лицо на руки, — это какая-то фраза из дешевого фильма. Вот об этом я и говорю. Всё это как серпом по яйцам. — Антон, ты провел с моей сестрой несколько часов. Не рановато делать такие выводы? Ты романтизируешь. Шастун так долго лежит на столе, что Арсений хочет потыкать его палкой и проверить, не уснул ли, но тот вдруг резко выпрямляется и жестко выдает: — Нет. По-твоему, нужно много времени, чтобы поговорить с девушкой и понять, что ты такую никогда не встречал? Арсений считает, что все люди по-своему особенные и уникальные, но он понимает, что Шастун имеет в виду. Порой ты общаешься с кем-то, и этот человек вызывает у тебя эмоции, которые ты и не ожидал испытать, наталкивает на мысли, которые не приходили в голову раньше. Сука. Нет, теперь нельзя просто отшить Шастуна, тот уже в голове накрутил себе образ Арины до «то ли девочки, то ли виденья». Надо идти с ним на свидание и быть не просто сукой, а ультрасукой, даже ультрамегасукой. Такая героиня могла бы быть в комиксах Марвел — а, может, она там и есть, Арсений не следит за всей популярной культурой мира. — Не используй слово «девушка», — устало советует он. — Скажи, что ты никогда не встречал никого похожего на нее. — Но это будет пиздежом, я же встречал тебя, — добивает Шастун контрольным выстрелом, явно не видя в своих словах ничего убийственного. — Я вообще в шоке, как вы похожи, только ты не такой откровенный. А жаль, кстати, — бормочет он уже куда-то в сторону, — могли бы подружиться. — Просто скажи ей, что думаешь, — вздыхает Арсений, игнорируя последнюю фразу. — Не пытайся польстить или специально сделать комплимент, она это просчитает. Говори от души. — Логично. Спасибо, Арс. Арсений определенно пожалеет, если спросит, но еще сильнее пожалеет, если не спросит. — Почему не «Сеня», как обычно? — Тебе ведь не нравится, когда тебя так называют, — беспечно отвечает Шастун, но под тяжелым взглядом сдается: — Брось, просто мне нравилось тебя дразнить. Ты смешно злишься, сидишь весь такой, — он морщит нос, — это весело. Ты сам был задницей, так что не осуждай меня. — И что же изменилось? Я перестал быть задницей? — Нет, но я подумал, что надо налаживать отношения с братом девушки, которая мне нравится. Арсению на это нечего ответить, и он возвращается как бы к работе — но так как браузер открыт на вкладке с Инстаграмом, то возвращается он в Директ. Внизу экрана скачут три точки — скачут долго, говоря о том, что пишет Шастун что-то масштабное. В ожидании Арсений кисельно сползает по креслу, вытягивая ноги. «Я не хочу сходить на свидание просто с какой-то девушкой, я хочу сходить на свидание с тобой. Я думаю о тебе всё время. Со мной давно такого не было. И мне показалось, что я тебе тоже понравился… Мне показалось? Ты правда хочешь, чтобы я отстал?» Арсений сначала печатает «Не показалось», но быстро стирает и отправляет лаконичное «Одно свидание». — Арсений, — зовет Шастун, но из-за перегородки его не видно, а выбираться из такой удобной позы не хочется, — ты что, бреешь ноги? Арсений садится прямо так быстро, что чуть не наворачивается вместе со стулом и едва не сбивает два стакана с кофе, которые он так и не выпил в течение дня. В пятницу он брил колени и лодыжки, но совсем про это забыл, а из-за положения штанины задрались и открыли голую кожу. — Это для фотосессии, — выпаливает он: что-что, а навык врать в стрессовых ситуациях у него отработан лучше, чем хватательный рефлекс. — Концептуальная идея. — Какая? — Концептуальная, — насмешливо повторяет Арсений, и в голове осуждающим голосом Шастуна раздается «он такой скрытный». — Там роспись красками по телу. С волосами очень неудобно, пришлось всё сбрить. Черт, теперь и правда придется сделать такую фотосессию. С другой стороны, почему бы и нет. — А-а-а, — тянет Шастун. — Понял, прикольно. Потом покажешь. Да уж куда он денется. *** Согласно легенде, Арина работает по удаленке с канадцами, поэтому из-за разницы во времени освобождается только ночью, а утром отсыпается. Из-за такого графика намеченное свидание с Антоном приходится поставить на субботу, а до этого времени они вынуждены просто общаться. То есть не вынуждены, конечно, но слово за слово — и вот Арсений уже скидывает свой телеграмный логин. Для таких случаев у него есть вторая сим-карта в телефоне, пусть и пользуется он ей редко. Жаль, что второго мозга у него нет — у него и первого нет, если учесть то, как он ведется на топорный флирт Антона и как откровенно флиртует в ответ. Зачем он это делает, не знает даже бог, потому что бога нет. Ни бога, ни мозга — вот так всю неделю Арсений и живет. Антон замечательный. Он милый и смешной, он шутит по сто раз в день и даже без дурацких мемов, он умудряется интересно рассказывать об обыденных вещах, он рассуждает на удивление взросло, но в то же время без присущего взрослым людям снобизма и позиции «я всё знаю лучше всех». Он никем не притворяется: честно признается, что обожает тупые видеоигры и серию фильмов «Форсаж», что из спорта в его жизни лишь старые гантели в углу квартиры, которые он купил в каком-то нездоровом припадке любви к здоровью, а питается он одними доставками и между овсяной кашей с семенами чиа и «Биг Тейсти» всегда выберет последний. Он простой, но не примитивный, не банальный — и Арсений плывет так, что скоро доберется до Бенгальского залива, хотя в их городе нет выхода к морю. Каждое утро он говорит себе, что сегодня будет вести себя как сука, но в итоге ведет себя как сук, на который Антон накидывает веревки, чтобы зацепиться и не отпустить. Он мог бы качели на него повесить, а Арсений был бы только рад, вот так всё плохо. В субботу, когда до полуночи остается несколько минут, он нервно ходит голый по квартире и ждет превращения — он всегда перед ним раздевается, чтобы не повредить одежду. К тому же превращение каждый раз тяжелое, а лишние тряпки только мешают. Лежащий на диване телефон опять вибрирует — это кто-то запоздалый вспомнил и поздравляет его или Арину с днем рождения. У Арсения не стоит дата рождения в соцсетях, он никак не афиширует этот день, потому что придется тогда всем объяснять, почему он не празднует. А не празднует он, потому что вечерние тусовки устраивать глупо, а еще глупее только сбегать со своего дня рождения в полночь. Обычно он сдержанно принимает поздравления от самых близких: завтра Ксюша заедет с тортом, в понедельник они с Пашей зайдут в бар после работы, в среду Арсений сходит в ресторан с Мишей, Игорем и Катей, в субботу на фотосессии выпьет пару бутылок пива с Аней — вот и всё. А вот Антон, причина его головной боли и боли в сердце, про день рождения вряд ли знает. Узнать ему было просто неоткуда, если только в офисе он не решил втихую вытащить паспорт Арсения из сумки, пока тот ходил в туалет. Но от Антона не веет аурой преступника и сталкера, так что, скорее всего, для него это обычный день — оно и к лучшему. Минутная стрелка настенных часов приближается к двенадцати, и Арсений садится на диван — старается расслабиться, потому что так превращение будет менее болезненным. Всё начинается с головы: в висках пульсирует, мозг будто давит изнутри, затем вниз по шее все тело словно сдавливает жгутами, кости ломит, мышцы режет наживую, конечности скручивает, как детские зефирные палочки. Это продолжается не больше десяти секунд, но каждый раз после Арсению нужно минут пять, чтобы прийти в себя. Пока он пытается отдышаться, телефон вибрирует снова, и на экране высвечивается сообщение от Антона: «Я внизу! А можно подняться, поздороваться с Арсением?». Нет, поздороваться с Арсением нельзя — Арсений уже отрастил себе сиськи. Вздохнув, он приподнимает грудь, которая ощущается как мешки с жиром, и встает с дивана. Ему нравится, как выглядит его тело со стороны, но ощущения ему не нравятся: всё какое-то слишком округлое, мягкое, слабое, маленькое — ну, маленькое не всё. За все эти годы привыкнуть так и не получилось. «Его нет дома, он у своей девушки, — печатает Арсений в ответ, и это очередная ложь. То, что взрослая женщина с нормальным заработком живет со своим взрослым братом, попахивает чем-то по Фрейду, так что пришлось выдумать Арсению девушку, — я спущусь через пять минут». Через пять минут Арсений не спустится — ему нужно в два раза больше, чтобы надеть парик, а еще ведь надо одеться и справиться с подступившей паникой. Каждый раз, когда он в теле Арины общается с кем-то, кто не в курсе проклятья, его колотит от нервов. Так легко оговориться, забыться и сболтнуть лишнего, просто сделать что-то не то. И врать особо нельзя: можно запомнить десяток небылиц, но не сотню — такими темпами рано или поздно точно спалишься. К тому же парик вызывает тревогу: если в полумраке клуба или темноте ночи его легко принять за родные волосы, то при ярком свете вблизи всё сразу станет ясно. Волосы натуральные, конечно, но сетку не замаскировать, как ни старайся. Изначально он хотел выглядеть как говно из проруби, чтобы оттолкнуть Антона еще и внешностью, но теперь ему хочется выглядеть получше. Так что он надевает те самые джинсы с рваными коленями, любимую футболку, которую заправляет за пояс, чтобы подчеркнуть талию, утягивается ремнем. Будь у него косметика и умей он краситься, он бы и макияж сделал. Да уж, станция конечная, хотя по факту конченая. Арсений спускается только через двадцать минут — Антон стоит около машины с букетом красных роз в руках и лыбится так ярко, что может поспорить с освещающим подъездную дорожку фонарем. Позавчера впервые потеплело, и улица превратилась в месиво из луж и грязи — Арсений ворчал об этом на работе всю пятницу, но сейчас это его совсем не беспокоит. Зато беспокоит участившееся сердцебиение: это и само по себе вредно, так еще и грозит излишним потоотделением, с которым дезодорант не факт что справится. Хотя это плюс: если Арсений начнет вонять, это поумерит симпатию Антона. Или нет. В январе на улице около офиса прорвало канализацию, и тогда даже с закрытыми окнами воняло так, что у Арсения глаза слезились — а Антон поморщился разок и смирился. — Я так рад тебя видеть, — по-прежнему улыбаясь, говорит тот, когда Арсений подходит ближе, и протягивает ему букет: — Это тебе. Арсений терпеть не может цветы, особенно розы, особенно красные — это пошло и избито, но он лишь улыбается и принимает букет. По-хорошему он должен пиздить Антона этим букетом, как последняя истеричка, но рука не поднимается — даже язык не поворачивается сказать что-то колкое. — Я тоже рада тебя видеть, — выдыхает он. — Ты отлично выглядишь. — Антон порывается наклониться, затем отстраняется обратно, но всё-таки решается и наклоняется снова — неловко клюет в щеку. Он немного смущен, как и Арсений — они стоят и мнутся на улице, словно два подростка, которые впервые пошли гулять вместе. — Ты тоже. — А если я скажу, что у тебя клевые сиськи, ты скажешь «у тебя тоже»? Арсений щурится и пытается пнуть его кроссовком по голени, но Антон отпрыгивает и смеется — и вся неловкость исчезает. Какая неловкость, черт возьми, это же Антон — человек, который на неделе рассыпал чай по всей офисной кухне, опрокинул на себя заваренный «Доширак» и так чихнул, что забрызгал соплями клавиатуру. — Кстати о сиськах! — вдруг вспоминает тот. — Я забыл тебе сказать, чтобы ты надела такой, как это называется, крепкий лифчик, как для спорта. У тебя есть такой? — Нет, я вообще не ношу лифчики. — Блин, это отстойно. — А зачем? Мы что, идем на батуты? — Арсений брякает это наобум, но лицо Антона до того красноречиво, что всё ясно без слов. — Ты серьезно? Батуты? — Я хотел тебя впечатлить! — оправдывается Антон. — Бар — это банально. — Бар — это барально. Где ты вообще нашел батуты, которые открыты ночью? — Они и не открыты, у меня там работает друг, и он нас пустит. Но если тебе не нравится эта идея, то можем реально пойти в бар и просто нажраться. В прошлый раз они уяснили, что алкоголь и Антон в одном помещении — ужасная затея, потому что в какой-то момент они могут оказаться не только в одном помещении, но и в одном теле, причем в теле Арсения. А Арсений и так вчера во время традиционной вечерней дрочки в душе думал об Антоне, так что дело пахнет писюнами. Оно буквально ощущается как писюн в эрегированном состоянии. — Нет, поехали на батуты. Грудь я могу придержать, ничего с ней не случится — не оторвется же. — А можно я придержу? — Антон играет бровями, но Арсений фыркает и, отпихнув его, идет к машине. — Да я же пошутил! — Похотливое животное! — в шутку дразнит его Арсений, а лучше бы не в шутку — самое время закатить сцену. Но необязательно ведь портить всё с самого начала, можно спокойно доехать до этих самых батутов, немного попрыгать, а потом уже закатить скандал. *** В батутном центре их встречает человек, с виду похожий на доброго молодца из сказки: светловолосый, круглолицый и румяный. Он источает позитив, и Арсений вполуха слушает их с Антоном разговор, рассматривая фото посетителей на стене. Судя по снимкам счастливых людей, ходят сюда как дети, так и взрослые, но сейчас никого, разумеется, нет. — Короче, Антоха, сломаешь что-нибудь — мне дадут таких пиздюлей, что… — продолжает этот Дима, «можно Журавль», неожиданно для своей внешности писклявым с хрипотцой голосом. — Да это батуты, что я там сломаю? — Ногу или руку, блядь, ты же инвалид по жизни. — А-а-а, ты об этом, — смеется Антон. — Мы будем аккуратно, никаких выкрутасов, обещаю. — Договорились. И закрой всё тут хорошо, ключи мне привезешь и кинешь в почтовый ящик, только не перепутай. А то соседке кинешь, а она такая карга старая, я потом охуею у нее этот ключ выпрашивать. — Хорошо-хорошо. — Тогда я пошел… — произносит Дима, и Арсений уже оборачивается, чтобы попрощаться, как тот прищуривается и спрашивает: — Подожди, а у тебя парик, что ли? В свете ламп не разглядеть границу парика невозможно, так что этого следовало ожидать. Арсений набирает воздуха в грудь для едкой тирады, которую будет придумывать прямо на ходу, но в этот момент Антон бросает: — Бля, Журавль, пиздуй уже. Арсений медленно выдыхает, с легким присвистом, с каким обычно сдувается шарик. — Как скажешь. Хорошо вам потрахаться, а с тебя, — Дима тыкает пальцем Антону в грудь, — пивас и билеты. — На отличные места, — кивает Антон. Дима натягивает капюшон куртки и, зевая, уходит. Антон закрывает за ним дверь — Арсений дожидается, пока звук поворота ключа в замке стихнет, и отчего-то виновато уточняет: — Мне надо объяснять про парик? — Э-э-э, — Антон сначала пихает ключ в карман своего огромного пуховика, но потом передумывает и, задрав пуховик, кладет его в карман джинсов, — ну, если хочешь. Типа, это напрягает слегка, но я не настаиваю. На этот случай Арсений уже придумал историю. — Меня ужасно подстригли. — Он принимает максимально несчастный вид — ну просто актер погорелого театра, хотя для него уместнее присказка про цирк и клоуна, которого забыли. — Хотела сделать клевую короткую стрижку, но выгляжу не как Кати из «Элен и ребята», а как мальчик-отличник. — Слава богу, — с облегчением выдыхает Антон, — бля, я еще в прошлый раз заметил, но решил не спрашивать. И всё думал, мало ли, вдруг у тебя рак, и ты лысая из-за химии. — Нет у меня никакого… Стой, — хмурится Арсений, — ты думал, что у меня рак, но всё равно решил пригласить меня на свидание? — Я не думал, что у тебя рак, но допускал такой вариант. Ну, и я решил, что если так, ты бы мне рассказала. Короче, я просто не загонялся на эту тему особо. Но рака же нет? Арсений качает головой. — А покажешь, чего у тебя там? — Антон делает такой жест, словно рисует нимб вокруг своей головы. — Уверен, там всё не так плохо. А если плохо, то просто поржем — это же волосы, они отрастут. Я вот как-то решил, что буду охуительно выглядеть бритым налысо. Рассказывать, что произошло потом? — Только не говори, что ты побрился налысо… — Арсений косится в длинное зеркало: парик сегодня чертовски хорошо лежит, но если они будут прыгать на батутах, то так или иначе есть риск, что он улетит в другой конец комнаты. — Отвернись тогда, я сниму. Антон послушно отворачивается и продолжает: — Мне все, вот реально все в моем окружении говорили: «Антоха, не надо бриться, у тебя башка похожа на яйцо», но я пересмотрел «Крепкого орешка» и решил, что я буду как Брюс Уиллис. Арсений, посматривая на него в зеркало, осторожно снимает парик: в одной бежевой сетчатой шапочке он сам похож на яйцо с ушами. К счастью, идея побриться налысо никогда не приходила ему в голову. — Сколько тебе было? — Это было на втором, — по-прежнему стоя спиной, Антон показывает «два» на пальцах, — курсе. У меня был кризис, и я решил, что это прибавит мне мужественности. И вот мне парикмахерша говорит: «Молодой человек, а вы уверены?», и я такой: «Конечно!». Арсений смеется и сует похожую на чулок шапочку в карман пальто, треплет собственные волосы. На самом деле короткая стрижка ему идет, просто она один в один как у Арсения. Мало того что взрослые брат и сестра живут вместе, так еще и прически одинаковые носят — это вообще нездорово. И ноги оба бреют, ага. — И дальше, — Антон берет драматическую паузу, — она берет машинку, включает, и я уже предчувствую, как сейчас буду круто выглядеть, но она проводит один раз по моей башке — и тут я понимаю, что это пиздец. — И ты всё остановил? — Какой там! Я сидел и со слезами на глазах смотрел, как она сбривает мне всё под ноль-два. Самое смешное, что я по ее лицу видел: она всё понимает и сама угорает с выражения моего лица. Это было еще обиднее. Примятая шапочкой и париком челка выглядеть лучше не станет, сколько бы Арсений ни перекладывал пряди, так что он вздыхает и дает отмашку: — Можешь поворачиваться. И что ты делал потом? — Ходил в кепке, как придурок, — говорит Антон, одновременно с этим поворачиваясь, и широко улыбается — а взгляд такой умиленный, словно он увидел сидящего на попе кота. — О-о-ой, а мне нравится. Арсений разрывается между смущенным «Правда?» и обозленным «Я твоего мнения не спрашивала, вообще-то», но в итоге не выбирает ни один вариант из двух и просто молчит. — Нет, правда, — убеждает Антон, подходя ближе и без спроса, абсолютно нахально врываясь в личное пространство, запускает пальцы ему в волосы, перебирает короткие пряди, — тебе так даже больше идет. Арсений не любит, когда кто-то прикасается к его волосам и портит прическу, но Антону он это делать позволяет — черт, ему даже нравится. Хочется закрыть глаза и ластиться о его руку, как бездомный кот, но он заставляет себя отступить и кивнуть на ближайшую дверь: — Ну что, идем прыгать? — Ага, — Антон тоже делает шаг назад, хотя и с явным сожалением, — но там мы можем прыгнуть только в толчок, потому что это сортир, а нам, — он показывает большим пальцем на дверь позади себя, — сюда. Арсений отстраненно представляет, как полощет голову в унитазе — пожалуй, лишь это и помогло бы смыть с него сопливый флер. Несмотря на самоубеждение в обратном, он и сам понимает: да, у него к Антону есть чувства, и не только когда он в теле Арины. Можно сколько угодно твердить себе «Он мне не нравится», но это плохо работает, если в этот момент откровенно пялиться на Антона в офисе или дрочить на него в собственной ванне. Они проходят в ту самую дверь и оказываются в большом зале, сплошь состоящем из батутов: похожие на плитку, они соединяются друг с другом большими квадратами, без всяких промежутков. У входа в корзинах лежат мягкие на вид кубы, пирамиды, мячики, какие-то палки — видимо, чтобы разнообразить прыжки. — Добавим немного интима, — объясняет Антон и щелкает выключателем: теперь комната освещена уже не так ярко. — Надо раздеться и разуться, — он указывает на вешалки и низкие металлические полки для обуви, сейчас пустующие, и достает телефон, — но для начала давай закажем что-нибудь поесть. Я думал сразу что-то притащить, но решил, что так проще. Мало ли, вдруг ты веган или пукаешь от молочки. — Да, — подтверждает Арсений, чтобы приступить наконец к своему плану отвратить Антона от Арины, — но я пукаю всё время, это с молочкой не связано, у меня просто проблемы с кишечником. Не могу это контролировать. — Э-э-э, — Антон поднимает на него взгляд от телефона, будто пытается понять, шутка это или нет, — ты прикалываешься? — Я что, похожа на приколистку? — Ну ладно, — пожимает он плечами и вдруг усмехается: — Слушай, да мы идеальная пара, у меня как раз насморк постоянно. — Он зажимает ноздрю и показательно пытается втянуть воздух, но у него ничего, кроме сиплого свиста, не получается. — Я запахов почти не чувствую, если только ты не пердишь, как атомная бомба. — Не пержу я как атомная бомба, — обиженно бубнит Арсений, хотя обижаться объективно не на что. У него с кишечником всё в порядке. — Вот и славно. Так что ты хочешь есть? Пицца, роллы, шаурма, — Антон скроллит приложение доставки еды, — пироги, но их доставлять будут вечность, бургеры, пирожных можем навернуть… — Я пока не очень хочу есть, если честно. — Я тоже, но скоро захочу. Возьму тогда пиццу, захочешь — поешь, нормально же? Ты какую любишь? — «Маргариту». Антон смотрит так, будто Арсений признался в любви к ебле в жопу кукурузой. Или в продаже родины. Или еще в чем-нибудь столь же неприятном — сложно сказать, какие именно у этого парня представления о неприемлемом. — «Маргариту»? — переспрашивает тот с искренним негодованием. — Это же просто кусок теста. — С сыром и соусом, — поправляет Арсений. — Этого вполне достаточно, зачем наваливать на тесто всё подряд? Ну да, действительно, давайте положим восемь видов сыра, десять видов колбасы, сверху добавим маслин, халапеньо и ананасов. — И будет заебись! Только без ананасов, — морщится Антон, — их я не люблю. Арсений показательно закатывает глаза и отворачивается, чтобы снять пальто и повесить на вешалку — в верхней одежде стоять жарковато. Антон, видимо, никакого дискомфорта не чувствует, потому что так и продолжает стоять в пуховике, бубня «Ладно, „Маргарита“ так „Маргарита“, ешь тесто» и делая заказ. Уже после он вжикает молнией пуховика и снимает кроссовки — пошатываясь, нагибается и неспешно развязывает шнурки. У Арсения такая аккуратность с обувью вызывает уважение, он сам такой же — возможно, именно поэтому его кроссовки выглядят как новые спустя три года после покупки. Или из-за того, что он надевал их от силы раз десять, кто знает. — Ради тебя новые носки надел! — гордо сообщает Антон, задирая штанину и показывая белую надпись «ебашим» на черной резинке носка. — Бля, у меня когда-то такая неловкая ситуация была с носком, рассказать? Арсения веселит эта непосредственность, хотя на самом деле он тоже надел сегодня новые носки — потому что его обычные болтаются на маленькой женской ноге. Ну, не такой уж маленькой, конечно, всё-таки тридцать девятый размер для женщины не то чтобы Золушкина ножка, но по сравнению с сорок пятым мужским это маленький. — Дай угадаю: ты надел носок с дыркой, а девушка неожиданно пригласила тебя домой? — Ты чертовски догадливая. — Антон ногой отодвигает кроссовки ближе к полке и только после снимает пуховик. — Короче, я же и не рассчитывал на это, думал, просто подвезу ее домой. А она такая «Не хочешь зайти?», — он строит карикатурно игривый взгляд, — а я такой «Да-да, конечно». И уже потом вспоминаю, что все мои нормальные носки были в стирке и пришлось надеть те, которые в шаге от дырки. В прямом смысле слова в шаге. — Ты рисковый парень, Шастун. — Да я ж не знал! — Он вешает свой пуховик рядом с пальто Арсения и, как бы невзначай наклонившись, приобнимает самого Арсения за талию, но почти сразу отходит. — В общем, когда я к ней зашел и разулся, то увидел, что на большом пальце всё-таки появилась дырка. И я как-то аккуратно ее зажал и прошел в квартиру — наверно, по моей походке она подумала, что я хочу срать. Арсений смеется, представляя себя сначала на месте Антона, а затем на месте девушки: бедная, просто пригласила парня «на чай», а получила ковыляющего засранца. — И что было дальше? — Я мог думать только об этой дырке. — Антон забирается на бортик батута и подает руку — Арсений хватается за нее обеими руками и таким образом поднимается тоже. — А как же другие дырки? — насмешливо уточняет он, на что Антон удивленно хлопает глазами: не ожидал такой откровенной пошлости. — Мне можно так шутить, я женщина. — А, правило «только нигер может называть нигера нигером», понял, — фыркает Антон. — Так, смотри, они все разной упругости, есть совсем мягкие, — он ногой пробует полотно батута, — а есть тугие прям, на них почти до потолка прыгнуть можно. Надо привыкнуть. Арсений не дает себе паузы, а плотно прижимает грудь ладонями и прыгает в центр батута — тот пружинит, невысоко подбрасывая его, и снова, и снова. Дыхание на каждом прыжке перехватывает, сердце подпрыгивает к горлу, но краткий миг полета того стоит. Вспоминаются приятные моменты детства, когда Арсений ходил в парк развлечений с родителями: каждый раз ему удавалось выпросить у отца билет на батут. Те батуты были надувными, в виде нелепых квадратных замков, прыгать на них было тяжело до отбитых пяток, но это всё равно казалось самым лучшим развлечением. Лето было в самом разгаре, солнце светило ярко, а мама стояла около батута с сахарной ватой в руках. Антон наблюдает за ним с такой же яркой улыбкой, в розовой, как сахарная вата, толстовке. — Так чем закончилась, — на каждое слово приходится прыжок, — история с носками? — Да ничем. Я думал о том, как бы не запалить дырку, поэтому не слушал девушку и отвечал как попало. Потом она начала зевать и намекать, типа, я так спать хочу, не пора ли тебе домой… Ну, я и ушел. Арсений останавливается, чтобы отдохнуть, перевести дыхание и наконец перестать держать сиськи. Пожалуй, надо и правда купить спортивный лифчик или вообще хоть какой-нибудь лифчик. Не то чтобы он планирует еще раз идти на батуты, но в хозяйстве же пригодится. — А почему ты не сказал девушке, что у тебя на носке дырка? Посмеялись бы. — Застеснялся, — вздыхает Антон. — Я вообще хуево лажу с девушками, если честно. То ляпну что-то не то, то сделаю. Но с тобой как-то всё проще, не знаю почему. «Потому что я не девушка», — мысленно отвечает Арсений. Порой, даже несмотря на тело, на сиськи, в конце концов, он забывает о своем проклятье — приходится себе напоминать. Его хватает лишь на ответную улыбку — и он отворачивается, перепрыгивая на ближайший квадрат, который оказывается мягким, как зыбучие пески. Арсений едва не падает и чудом удерживает равновесие: примерно так же он себя чувствует рядом с Антоном. *** Они скачут, как малые дети: сначала по отдельности, затем вместе, перебрасывают друг другу мячи, играют в догонялки. В какой-то момент и так уже запыхавшийся и вспотевший Антон кидает Арсению длинную мягкую палку и сам берет такую же. — Бой! — радостно объявляет он, забираясь обратно на батуты. — Считаем по количеству ударов! — Ах так, — Арсений вытирает пот со лба, поправляет челку и перехватывает палку обеими руками, — не стыдно тебе бить женщин? — А разве ты не считаешь, что мужчины и женщины должны быть равны? — Он прыгает на месте, размахивая палкой — пытается приноровиться к этому мягкому удаву, который при любом движении норовит грустно повиснуть. — Но надо делать скидку на физическую силу. Среднестатистический мужчина сильнее среднестатистической женщины. — Зато женщины выносливее! — Антон одним большим прыжком оказывается в соседнем от Арсения квадрате. — Не переживай, этой палкой не больно. Арсений размахивается и, пока Антон не успел отреагировать, со всей силы лупит его по бедру — тот вскрикивает и округляет глаза, но в следующее мгновение прищуривается и идет в ответную атаку. Арсений его удар легко парирует, но Антон оказывается быстрее и нападает снова, на этот раз заряжая по плечу: и правда совсем не больно, только немного обидно. Всё это скорее смешно, чем азартно, потому что палки то и дело виснут еще до удара, особенно почему-то у Арсения. Несколько раз он случайно шлепает себя по ноге, а у Антона в какой-то момент палка вообще выскальзывает и улетает на несколько квадратов вдаль — Арсений пользуется случаем и прыгает за ним, намереваясь от всей души отлупить по жопе. Однако как только он достигает цели и заносит палку, Антон резко оборачивается и делает выпад, крепко обхватывает Арсения. Палка выпадает, и сами они тоже не удерживают равновесие на чересчур мягком батуте и валятся. Арсений возится, пытаясь выбраться, но в таких тисках это и так сложно, а мягкое полотно и вовсе делает эту задачу невыполнимой — и Антон смеется прямо в ухо, отвлекает, подлец. Из-за их общего веса батут провисает, как гамак, еще немного — и можно будет почувствовать пол. Бросив попытки выбраться, Арсений пытается отдышаться. Не расслабиться — просто отдышаться, потому что с тем, как горячо Антон пыхтит в ухо, расслабиться невозможно. — Я победил, — тяжело дыша, сообщает тот и прижимается влажным лбом к арсеньевскому виску. — Но ты держалась достойно. — Ничего ты не победил, — ворчит Арсений, разворачиваясь в объятиях к нему лицом, — ты воспользовался нечестным преимуществом другой весовой категории. — И победил. — Победил нечестным путем. Антон улыбается до солнечных морщинок у глаз, и глаза его тоже светятся, несмотря на тусклое освещение и отсутствие окон — в эту комнату луне даже не заглянуть. — У меня так сердце бьется, — Антон переходит на шепот, — если будет инфаркт, сделаешь мне искусственное дыхание? — При инфаркте его не делают. — А когда делают? — Когда человек не может дышать, — поясняет Арсений очевидное, по-прежнему стараясь выровнять дыхание: кажется, дело уже не в прыжках и не в шутливом бое. Как бы ему самому искусственное дыхание не потребовалось. — Когда пульс есть, а дыхание слабое. При утоплении, например. — А если я тону в твоих гла… Забудь, — хмыкает Антон, — у меня никогда не получалось в подкаты. Не умею придумывать красивые метафоры, чтобы девушки аж таяли от моих слов. — Тебе это не нужно. Он действительно победил и вполне себе честным путем, потому что Арсений без всяких там метафор уже растаял, как желе на батарее. В объятиях Антона так же жарко, но это даже хорошо — до лета целых два месяца, а тепла хочется сейчас. Сомнительно, конечно, что плюсовая температура на улице сможет заменить вот это. Они смотрят друг другу в глаза так долго, что время перестает существовать, и Арсений больше не переживает: который час, как долго ему осталось до превращения, не пора ли домой. Теплое дыхание Антона чувствуется на губах — тот дышит через рот, и целоваться с ним нельзя — так ведь и задохнуться можно. Но Арсений готов рискнуть, тем более что делать искусственное дыхание он всё-таки умеет. Антон целует его первым — сокращает и так миллиметровое расстояние между ними и касается его губ своими почти неощутимо, невесомо. У Арсения есть всего мгновение на то, чтобы решить: оттолкнуть или ответить, и он малодушничает. Поиск решения всей этой дилеммы можно отсрочить, а пока можно просто целоваться. В конце концов, Арсений — просто человек. Отвратительный, не заслуживающий Антона человек, который сам себе копает яму — он уже в яме, но роет новое дно, потому что бесконечность не предел. Не встретив отказа, Антон смелеет: мягко покусывает губы, скользит языком в рот, вылизывает его изнутри, мыча-постанывая от нахлынувших эмоций. Кольцо его рук постепенно слабеет, и одна ладонь медленно съезжает по спине на поясницу, а затем так же плавно перетекает на ягодицу — почти не трогая, и Арсений чувствует больше тепло кожи, чем само прикосновение. Постепенно мысли испаряются окончательно, границы стираются, и Арсений отдается моменту — прижимается к Антону всем телом, закидывает на него ногу, потираясь пахом о его бедро, ответно ласкается языком о его язык. Антон опешивает от такого напора, но быстро находится: уверенно сжимает его ягодицу, сам толкается бедрами — и Арсений чувствует его член, такой крепкий и такой горячий, что обжигает сквозь одежду. Сердце заходится в бешеном ритме от понимания, что это приятно и хочется большего. Между ног тягуче и жарко пульсирует, и тянет прижаться к Антону плотнее, но плотнее уже невозможно — остается только тереться грубее, с каждым движением переживая теплую волну по телу. Антон заваливает его на спину и отлипает от его губ, припухших и саднящих, но сразу приникает к шее: мокро целует, вылизывает, прикусывает. Его рука как-то оказывается на талии, проезжается по ребрам и накрывает грудь, мягко сжимает — это отрезвляет, и Арсений резко открывает глаза. — Антон, нет, стой, — выдыхает он, кладя ладони Антону на плечи и отодвигая от себя — тот моментально отстраняется. Рука с груди пропадает, жарко прижимающийся стояк и огненные губы с шеи — тоже. Тело как печка, сердце стучит кухонным таймером, внизу всё по-прежнему пульсирует, в трусах наверняка влажнеет — Арсений проводит ладонями по горящему лицу, хотя на самом деле прикоснуться хочется к совсем другому месту. — Извини, — загнанно дыша, бормочет Антон и падает на спину рядом — плечом к плечу. На щеках у него яркий румянец, губы красные, глаза возбужденно блестят, и невыносимо тянет притянуть его обратно к себе. Он оправляет задравшуюся толстовку, ее краем накрывая пах, хотя стояк видно даже так. Арсений по себе знает, что эрекцию не скрыть ничем, если только не замотаться в одеяло — в два слоя, для верности. В этом бою мужчины проигрывают: возбуждение всегда видно невооруженным глазом, а иногда член встает и без всякого возбуждения, просто хуй знает от чего — только он и знает. — Я не трахаюсь на первом свидании, — оправдывается Арсений, хотя это чистая незамутненная ложь: обычно он как раз на первом свидании и трахается, а второго чаще всего не бывает. С другой стороны, никто на второе свидание и не рассчитывает. Арсений никогда не соблазнял девушек обманом и не внушал им, что готов предложить руку и сердце на следующей неделе. Он может предложить лишь член, и обычно всех это устраивает — да и кому он нужен, в самом деле. — А почему? — облизывая губы, уточняет Антон и поворачивает к нему голову — смотрит всё еще ошалело, будто пьяный. — Мне реально интересно, почему девушки постоянно говорят «женщины хотят секса так же, как мужчины», но при этом ждут миллион лет, чтобы потрахаться. Теперь понятно, почему у него с девушками не ладится: он же абсолютно беспардонный идиот. — Во-первых, это бред: многие девушки занимаются сексом на первом свидании. — Только если это свидание ради секса и затевалось. А если девушка думает об отношениях, то она мусолит парня, пока он не надрочит себе мозоль на ладонях. В чем прикол? — Ты уже успел надрочить себе мозоль? — Арсений выгибает бровь. — Не слишком ты негодуешь? — Да я же не про нас! Черт, забудь, я вообще не это имел в виду. Бля-я-я, — он закрывает лицо руками и стонет: — су-ука-а-а, зачем я это всё сказал. Давай сделаем вид, что я ничего не говорил. Арсений вздыхает и переворачивается на бок, аккуратно кладет согнутую ногу Антону на бедро — но так, чтобы случайно не задеть коленом член. Вообще-то, его хочется задеть не только коленом, но и рукой — погладить, сжать в кулаке, провести по стволу пару раз. Чужие члены Арсений трогал лишь по пьяни, но это было давно и неправда, и он всё равно уже ничего не помнит. — Вся массовая культура запрещает девушкам заниматься сексом. Потому что если девушка позволяет себе заниматься сексом в свое удовольствие, то она шлюха. — Да ну неправда. — Правда, Антон. Ебучий дремучий патриархат: трахаться сколько угодно и быть крутыми могут только мужики, а женщинам положено иметь двух, а желательно одного партнера за всю жизнь. — Бре-е-ед, — тянет Антон. — Арин, на дворе двадцать первый век, сейчас всем пофиг, сколько парней было у девушки. — То есть если я скажу, что у меня был секс с тридцатью двумя мужиками, то это тебя ни капли не расстроит? — Одновременно? — Антон прищуривается. — Придурок, — фыркает Арсений и легонько щиплет его за бок. — Нет. Но, допустим, это только за год: в году триста шестьдесят пять дней, а значит это даже реже, чем один в неделю. Арсений дал лишка, конечно: даже в переводе на женщин столько у него вряд ли было за всю жизнь. Хотя он никогда не пытался считать — это как измерять письку линейкой и невероятно гордиться тем, что у тебя на три миллиметра больше среднестатистической длины. У Арсения больше на два с половиной сантиметра. — Тогда я бы посоветовал тебе провериться на хламидии, — задумчиво говорит Антон, и Арсений опять его щиплет, на этот раз больнее. — Эй, да что? ЗППП — плохая штука, я думал, что у меня хуй отвалится. Поссать нормально не мог, жгло так, что глаза на лоб лезли. — У тебя был хламидиоз? — Ага. Когда ты с кем-то давно, то думаешь, что можно и без презика: вы же только друг с другом, откуда взяться всякой заразе. А потом оказывается, что всё не так, и ты остаешься с больным хуем и разбитым сердцем, — усмехается он. — Короче, Арин, мне насрать, сколько у тебя было парней до меня, хоть батальон солдат — пофиг. Главное, чтобы сейчас не было этих парней. И хламидий. Ну, или вылечим. Арсений вяло улыбается, хотя ему совсем не весело: хламидий у него действительно нет, как и других парней, но Антону уже разбивали сердце. Что от него останется, если разбить его снова? — Ты чего? — Антон ласково касается его волос, убирая упавшие на лицо прядки — челку определенно пора стричь. — О чем ты? — Ты как-то погрустнела. Если ты из-за меня, то не переживай, это всё было несколько лет назад, я давно отошел. Сердечко склеилось, хуй зажил. Хламидии убежали. Он гладит его большим пальцем по щеке и заглядывает в глаза — такой взволнованный, такой заботливый, что Арсений посылает в жопу свой неисполненный план под девизом «буду сукой», в котором он так и не продвинулся ни на шаг. Это всё равно что пытаться вкрутить себе в ногу шуруп: и больно, и пользы никакой. Не может он быть сукой, только не с Антоном. — Это свидание плохая идея, — объясняет он. — Ты очень милый, правда, но… — Но «я воспринимаю тебя как друга»? «Могли бы подружиться», — вспоминает Арсений слова Антона, и уголок губ дергается в подобии улыбки: могли бы. На самом деле еще могут, всё-таки Арсений взрослый человек и сможет справиться со своими эмоциями. Не первый и не последний раз, как говорится. — Дело не в этом. — Знаю, что не в этом. Тогда в чем? У тебя есть парень? Ты известная рецидивистка и в бегах от полиции? Ты наркобарон? Транс? Арсений натужно смеется: Антон и не представляет, как близок к правде. — А если всё вместе? — Тогда я охуею, — улыбается Антон. — Слушай, окей, ты не хочешь говорить, там что-то до хера личное, я понимаю. У меня тоже есть свои скелеты в шкафу, они есть у всех. Давай я перечислю то, с чем я смириться не смогу — и если ничего не попадает, то мы пока закроем эту тему, идет? Это лазейка, через которую очень хочется пролезть: Антон не скажет «на самом деле ты мужик», если только всерьез не рассматривает вариант с трансексуальностью — но это вряд ли. Однако есть вероятность, что в его списке будет что-то другое, за что Арсений сможет уцепиться. — Ладно, перечисляй. — Так, наркота — сразу нет. Измены, всякие вот парни на стороне, незаконченные отношения, «мы как бы расстались, но не до конца» — тоже мимо. И если что-то не устраивает, лучше сразу сказать, а не искать себе другого парня, который будет получше. У меня такое уже было, как ты поняла… — Он отводит взгляд и задумчиво покусывает губу. — А, еще не люблю, когда мне говорят «то не делай, это не делай», потому что я как бы взрослый мальчик и сам могу решить. — Что-то еще? — Нет, всё остальное я могу принять. Если у тебя тоже депрессия или какие-то загоны, или ты не можешь иметь детей, не хочешь выходить замуж, у тебя нет одной почки, ты можешь кончать только с дрыном в заднице, то это решаемо. Договорились? Арсений ни разу не встречал кого-то настолько хорошего — и чтобы одновременно с ним было так же легко. Выть тянет от того, что придется расстаться с Антоном, если только Арсений не хочет остаться женщиной навсегда — но Арсений не хочет, даже ради такого хорошего Антона. Ради кого угодно. — А если это что-то не из твоего списка, но я знаю заранее, что ты не сможешь это принять? — Э-э-э, — настороженно тянет Антон, — ты убила кого-то? Только не говори, что у вас с Арсением была третья близняшка, но ты съела ее в утробе. Арсений честно пытается сдержаться, но его всё равно пробивает на смех, и он утыкается лбом Антону в плечо: невозможный же придурок, как от него можно отказаться? Какую надо иметь силу воли, чтобы расстаться с ним и потом общаться каждый день, как ни в чем не бывало? Будто бы вы просто коллеги. — Никого я не ела, — отсмеявшись, протестует Арсений. — А если ела, то не знаю об этом. И я не убийца. Неужели тебя беспокоит только это? — Ну-у-у, еще если ты педофилка, но я вроде не так молодо выгляжу… А вообще, — он вытягивается и целует Арсения в нос, — прекращай. Арин, это всего лишь первое свидание, не загоняйся. Может, тебя будет бесить мой сопливый нос, а меня — твое пуканье, и мы расстанемся через неделю полюбовно. Арсений вспоминает о своих выдуманных проблемах с кишечником — и только он намеревается что-то сказать по этому поводу, как телефон в кармане Антона начинает вибрировать. Он отдает дрожью Арсению по бедру, и это чересчур приятно, учитывая так и не прошедшее возбуждение — приходится по-быстрому убрать ногу. — Пиццулечка моя приехала! — радуется Антон, доставая из кармана телефон. — И твое тесто с сыром. Он берет трубку и кое-как вылезает из «гамака», умудряясь одновременно с этим вести разговор с курьером, а Арсений остается лежать на батуте и обтекать в прямом и переносном смысле. Женское тело для него и так мука, но невозможность испытать в нем оргазм — это просто за гранью добра и зла. Всё чаще возникает мысль «а что если». Арсений никогда искренне не верил в то, что три оргазма в этом теле навечно сделают его женщиной — но готов ли он рискнуть? Однажды он испытал один — очень давно, еще будучи подростком, и это было приятно, но определенно не стоит пожизненных мучений. С другой стороны, даже если так, он сможет жить полноценной жизнью: не скрываясь, не сочиняя небылицы, не ведя по два аккаунта во всех соцсетях. Он сможет путешествовать и не бояться, что у сотрудников отелей возникнут вопросы. Сможет встречаться с кем-то, съехаться — неважно, с мужчиной или с женщиной. В конце концов, в крайнем случае есть операции, гормональная терапия. За несколько минут Арсений в своих мыслях успевает дойти до крайности — по части загонов ему нет равных, потому что у него разгон от счастья до депрессивного эпизода составляет одну десятую секунды. Он смотрит в черный из-за тусклого освещения потолок и драматично думает о том, что эта мгла — как его жизнь, а его жизнь — как эта мгла. И душа его такая же темная, так что это проклятье он заслужил. Плак-плак, когда же он привыкнет и перестанет себя жалеть, ему тридцать два, пора бы — а пока научился только замечать, когда он ноет, и винить себя еще и за это. — Твое тесто приехало! — кричит Антон от двери — Арсений подпрыгивает от неожиданности: он и не заметил, как тот вошел. — Ты уже хочешь есть или пока нет? Арсений переворачивается на живот, затем кое-как встает на четвереньки и таким макаром ползет с батута, потому что встать на таком мягком полотне нереально. После прыжков у него приятно тянет мышцы — почти как полноценная тренировка в спортзале, и для полного счастья не хватает лишь массажа. Только грудь побаливает, так что лифчик по-хорошему бы надо приобрести: Арсений уже представляет эту неловкую сцену в магазине, где взрослая тетя приходит и объясняет консультанту, что покупает первый в жизни бюстгалтер — вот хохма. Антон ест прямо стоя: стоит с открытой коробкой в одной руке и куском пиццы в другой — на этом куске навалено так много колбасы, что он блестит от жира. Губы у Антона тоже блестят, а еще он смачно чавкает, но к этому Арсений уже привык в офисе. Первое время он не упускал случая прочитать ему лекцию по этикету, а недели через две смирился. — Поиграем в игру? — неожиданно предлагает Антон, ставя коробку с «Маргаритой» на бортик. — Такую, типа для узнавания… Так, из попить я взял сок и колу, что будешь? — Сок. Какую игру? Антон ставит и вторую упаковку на бортик, а затем приседает на корточки и шумно роется в пакете. — Апельсиновый, гранатовый или яблочный? Эта его привычка покупать несколько вкусов вместо того, чтобы спрашивать, ужасно умиляет. Странно, что насчет пиццы спросил, а не заказал сразу пять, на выбор. Хотя это бы вышло дороговато, и вообще бессмысленный перевод продуктов. — Яблочный. — Держи. — Антон поднимает руку вверх, и Арсений осторожно забирает у него маленькую коробочку с соком. — А насчет игры… может быть, «Я никогда не»? — Это не игра, чтобы узнать друг друга получше, это игра, чтобы узнать, кто в каких местах и позах трахался. — То есть тебе неинтересно, в каких местах и позах я трахался? — театрально оскорбляется Антон, но весь драматизм портит то, как он запихивает в рот оставшиеся полкуска пиццы целиком, вместе с корочкой. — А там есть что-то интересное? — Нет, — отвечает Антон с набитым ртом и быстро-быстро, как хомяк, жует. — Ладно, а как насчет «Правды или действия»? — Я не хочу лезть под батуты и кукарекать. От одного запаха пиццы живот урчит, и Арсений наконец открывает коробку — какое же прекрасное, великолепное, румяное и пышущее жаром «тесто с сыром». На самом деле есть он не то чтобы хочет, но Антон жует с таким аппетитом, что устоять невозможно. — Ты права, у меня у самого так себе с фантазией на придумку этих действий. — Антон елозит языком во рту, очевидно, выковыривая из зубов кусочки теста — а Арсений смотрит и пытается понять, почему это не вызывает у него отвращения. — А как насчет игры «Правда или действенность»? — Я никогда не слышала о такой игре. — Потому что я ее придумал! — радостно лыбится Антон своими блестящими губами. — Короче, с правдой тема такая же, а «действенность» — это я для созвучия выбрал — это… Например, я называю что-то, а ты говоришь, насколько это с твоей точки зрения эффективно. Поняла? — То есть я говорю тебе «чайник», а ты рассуждаешь о том, что это бесполезно, если можно погреть воду в микроволновке, как делают американцы? — Это правда? — Антон удивляется так сильно, что едва не роняет кусок пиццы — то есть он и роняет, но успевает поймать. — Или ты сейчас это сочинила? — Правда. В Америке редко покупают электрические чайники — наверно, потому что у них напряжение в два раза ниже нашего, вода будет греться минут пять. У Антона такое лицо, словно Арсений только что по фактам раскидал, почему американцы не были на Луне. Или, наоборот, почему всё-таки были. — Откуда ты это знаешь? — Это не закрытая информация, всё есть в интернете. Мне не пришлось ради этого взламывать базу «Пентагона», знаешь ли. — Душнила, — бросает Антон и даже не берет свои слова назад. — Но я реально фигею, откуда вы с Арсением знаете столько всего. Он тоже иногда кидает такие факты, что я потом еще полчаса вот так, — он широко открывает рот, — сижу. — Просто эрудиция. — Арсений пожимает плечами, хотя в глубине — да какой глубине, всё на поверхности — ему приятно. — Давай сыграем в твою игру. Ты уже задал мне вопрос, я ответила правду, теперь твоя очередь. Правда или действенность? — Действенность. Арсений удивлен, что Антон выбрал действенность — тот кажется простачком, которому нечего скрывать. С другой стороны, тот ведь сам сказал, что у всех есть скелеты в шкафу. Но что это за шкаф — платяной в Нарнию или исчезательный, как в «Гарри Поттере»? Он кусает пиццу и медленно жует, раздумывая, с чего бы начать: они с Антоном уже обсуждали серьезные темы, но выбирать надо с умом, чтобы ненароком не попасть сразу в больное место. — Честность, — наконец произносит Арсений — и Антон присвистывает, потому что не ожидал такого финта. — Ты ведь не говорил, что мы обсуждаем только эффективность предметов. Всё можно оценить с этой точки зрения. — Ты хитрожопая, — с каким-то уважением говорит Антон и, достав из пакета салфетку, вытирает рот. — Ладно, я уже говорил, что не люблю пиздеж, всё тайное становится явным, или как там говорят. Честность всегда работает лучше. Если человек говорит мне правду, я как минимум подумаю: «Ну, он хотя бы всё честно рассказал». — А как же ложь во благо? Или замалчивание — считаешь ли ты это ложью? — Вопрос был про честность, я на него ответил, — хмыкает Антон и, подтянувшись, садится на бортик рядом с Арсением. — Правда или действенность? — Действенность. — Честность. Арсений обвиняюще косится на Антона, но не протестует — просто опять кусает пиццу и жует еще медленнее. Честность — это его ахиллесова пята, скорее даже ахиллесова пизда. — Не считаю честность панацеей, — признается он, тщательно всё прожевав и запив соком. — Знаешь, я бы предпочел, чтобы… — Чтобы у тебя был член? — перебивает Антон с улыбкой. — Ты застряла в нулевых, когда в нете все девчонки писали в мужском роде? Арсения пробирает дрожью, но он вовремя глушит в себе волну испуга и раздраженно закатывает глаза. — Просто оговорилась, — бросает он, кладя недоеденную пиццу в коробку: во время еды люди хуже соображают, это доказанный факт. — Род — это всего лишь социальный конструкт. И да, я сидела под фейковыми страницами ради эксперимента — разница в отношении к тебе людей колоссальная. Так привыкла, что иногда до сих пор мыслю в мужском роде. Если бы у врунов был аналог премии «Оскар», Арсений бы уже получил не менее десяти статуэток. — Представляю, сколько девичьих сердечек ты разбила, — вздыхает Антон. — Но ты не ответила про честность. — А как бы я ответила, если ты меня перебил? — Прости, — Антон подается вперед и чмокает его в щеку — задерживается на пару мгновений, продлевая касание, — больше не буду. Арсений надеется, что не покрывается румянцем, как восьмиклассница. Не хватает только маминой помады и сапог старшей сестры, хотя он в жизни никогда не пробовал краситься, а об обуви на каблуках даже не задумывался. Всякие женские ухищрения можно понять, но без риска для собственного здоровья на каблуках может ходить только дьявол. Он, как известно, носит «Прада». — Так вот, я говорила, что честность — не универсальное средство, в мире не всё черное и белое. Иногда лучше соврать, чтобы не ранить человека, иногда соврать проще, иногда ложь правдоподобнее правды. Всё зависит от ситуации, так что для меня честность — инструмент, а не догма. — М-да, — лицо Антона выдает если не разочарование, то как минимум «не это я хотел услышать», — но какой смысл, если ложь всё равно вскроется? — Поэтому не надо врать, если не уверен, что сможешь скрыть правду. Правда или действенность? — Действенность. Ладно, два раза — еще не система, но на третий это будет уже подозрительно. — Секс. — Э-э-э, — неуверенно тянет Антон, — ты спрашиваешь меня, хорошо ли я трахаюсь? Я бы сказал, что на этот счет не стоит питать иллюзий. Вообще-то Арсений хотел узнать, насколько для Антона важен секс и как скоро тот планирует подкатить к нему яйца в прямом смысле слова, но эта информация тоже любопытная. — Всё настолько плохо? — со смешком уточняет он. — Или ты считаешь, что лучше заранее занизить ожидания, чтобы даже средненькое исполнение казалось крепкой четверкой? — Это моя тактика, и я ее придерживаюсь. Ну а так не знаю, что тебе сказать. Я люблю секс как процесс, он для меня не цель. Ну, типа, я не думаю только о том, как бы потрахаться, а после нас хоть потоп, мне важно не просто кончить. Еще одна причина, кстати, почему меня не прикалывает секс с пьяными телами. Что ж, это лучший ответ, и Арсений мысленно засчитывает Антону двести рублей — и он не удивится, если такими темпами они сегодня дойдут до миллиона. Хотя Дибров из него ужасный, а Галкин и того хуже. Мысли о шоу на «Первом канале» помогают не представлять секс с Антоном — отличный кокблок. — Правда или действенность? — спрашивает Антон, когда пауза затягивается. — Правда, — выбирает Арсений для разнообразия — и потому что он за всю свою жизнь еще ни разу не сыграл в эту игру на сто процентов честно. — Бля, — Антон задумчиво чешет подбородок, как будто вышел из «Ералаша», — неожиданно. Ладно, тогда такой вопрос: что тебя больше всего бесит в Арсении? — Ты мог спросить меня абсолютно о чем угодно, но решил спросить именно это? — Арсений поднимает бровь, хотя за напускным недовольством прячет волнение. — Просто я не хочу что-нибудь такое спросить, чтобы ты расстроилась! — защищается Антон и, улыбнувшись, опять чмокает Арсения, но на этот раз ближе к переносице. — А тут знакомая тема, и мне реально любопытно: он на работе такой же, как с тобой, или нет. — Ну-у-у… — Что же его в себе бесит? — Я бы сказала, что он ленивый, любит прокрастинировать… — Да брось, — снова перебивает Антон, хотя обещал так не делать, — ты сейчас называешь какие-то недостатки, а я говорю про то, что прям бесит, чтобы агрессия и зубы скрипят. Должно же что-то быть. Что бы такого соврать? Арсений смотрит на недоеденную пиццу — может быть, сказать, что он не ест стряпню Арины? Или что критикует ее готовку? Посуду за собой не моет? Что-нибудь безобидное, но похожее на правду. — Арина, — зовет Антон и по-детски тыкает указательным пальцем в бедро, — не засыпай. — Слабохарактерность, — срывается с языка еще до того, как Арсений выбирает самый удачный вариант в своей картотеке лжи — помощью зала же не воспользуешься. — Слабохарактерность? — Антон хмурится. — Серьезно? Мне он, наоборот, всегда казался слишком жестким. А в чем это проявляется? — В том, что он знает, как нужно поступить, но не делает этого, — устало поясняет Арсений и откидывается на спину, на мягкое полотно батута, вглядывается всё в ту же мглу потолка. — И не потому что это сложно, а потому что он не хочет. То есть хочет, но… он хочет хотеть. — Я понял, что ничего не понял. Арсений закрывает глаза и уже не видит, но чувствует, как Антон ложится рядом — очень близко и на бок, потому что его дыхание мажет по щеке. Если помолчать, то можно представить, что между ними нет никакого обмана, замалчивания, проклятья, злобной суки гетеросексуальности — нет никаких преград, и они просто лежат и наслаждаются обществом друг друга. — Ты в жизни когда-нибудь сталкивался с моральными дилеммами? — Арсений открывает глаза и поворачивает голову к нему. — Типа проблемы вагонетки? — Антон всё еще хмурится, но на удивление Арсения тихо посмеивается: — Да, я не такой дурак и знаю, что это такое. Нет, не сталкивался… Ну, разве что по мелочи. — Но нет, я не про проблему вагонетки. Проблема вагонетки символизирует ситуацию, где ты должен принять решение пожертвовать малым ради большего. Здесь же… — Арсений вздыхает. — Представь ситуацию, что ты женат, но вдруг встречаешь девушку — и понимаешь, что она тебе нравится. — Так, — кивает Антон в знак понимания. — И что ты будешь делать? — Пойду к жене, расскажу как есть, и мы поедем куда-нибудь в Турцию воскрешать нашу любовь. Хотелось бы на Мальдивы, конечно, но я адекватно оцениваю свою зарплату… — Ты бы рассказал жене, что влюбился в другую? — неверяще уточняет Арсений. — Ты в своем уме? Как она будет тебе доверять, если на каждую девушку в твоем окружении начнет думать: «А если он влюбится в нее»? — Э-э-э, об этом я не подумал. Слушай, ну в долгих отношениях всегда так. Отношения чутка устаревают, чувства уже не бурлят, кровь не кипит. А тут появляется кто-то новый и интересный, — Антон как-то странно прищуривается, — так бывает. Мне же не десять лет, чтобы я верил в любовь «раз и навсегда». — Ты не веришь, что можно полюбить человека так, чтобы ни к кому больше не испытывать чувств? — Я верю, что можно полюбить так, чтобы захотеть прожить с человеком всю жизнь и сделать всё ради этого. Чувства к другим — это то, чем мы не можем управлять, но поступками — можем. При всей простоте этих слов Арсений в жизни не слышал ничего романтичнее. Говорить о великой любви до гроба, как в романах, может каждый, но такая позиция куда более жизненна и оттого правдива. — Хорошо, я поняла. Но что если ты понимаешь, что эта новая девушка — именно та, кого ты искал? — Разведусь с женой. — То есть хочешь сказать, что ты с этой девушкой будешь исключительно в дружеских отношениях до самого развода? Не пригласишь ее на свидание, не поцелуешь, никакого секса? — Арсений хмыкает. — Я тебя умоляю. — Ладно, ты права, — говорит Антон как-то расстроенно и тоже переворачивается на спину, переводит взгляд в потолок. — В теории всё очень просто, но на практике… Сначала пустяковый флирт, потом симпатия, потом вы выпиваете лишнего и сосетесь… Не знаю, Арин. Думаю, я бы взял яйца в кулак и поговорил с женой как можно раньше… Бля, а ты к чему вообще? У тебя точно мужа нет? — Нет, это всё к примеру слабохарактерности, не переживай. — Арсений нащупывает его руку и коротко сжимает запястье — а потом так и оставляет ладонь поверх. — И Арсений тоже не женат и не встречается с замужней, если что. — Сколько тайн, сколько загадок — и никаких ответов. Начинаю подозревать, что вы из мафиозной семьи и по выходным приторговываете наркотиками. — Только котиками, но отдаем бесплатно. У нас в подъезде каждый месяц кошки рожают, это потому что Эдик, парень с первого этажа, добрая душа и постоянно их пускает… Но давай вернемся к твоей девушке. — К тебе? — лыбится Антон, снова поворачивая голову, но Арсений недовольно цокает. — Знаю, я обещал не перебивать, но меня капец как мучает этот вопрос. Мы встречаемся? Да, нет, чай, кофе, потанцуем? — Уверена, ты ужасно танцуешь. — А вот и нет. И не думай, что я не заметил, как ты опять ушла от ответа. Это тот самый случай, когда ответ пидора — это да, потому что на «нет» язык не просто не поворачивается, а немеет, как под лидокаином. — Давай не будем вешать ярлыки. Ты ведь сам сказал, что это первое свидание. — Антон на это недовольно поджимает губы, но не протестует, и Арсений продолжает: — Предположим, ты начинаешь встречаться с той девушкой. Как быстро ты признаешься ей, что женат? — А она не знает? — Антон пучит глаза. — Ебать, да сразу же. Точно перед тем, как всё начнется, она же должна знать, на что идет. Или как ты себе это представляешь — я в один день встану пораньше и скажу: «Ой, милая, мне пора в суд на развод, вернусь — сходим в кинцо»? — А если ты знаешь, что это точно испортит всё в самом начале? Если знаешь, что она не станет с тобой встречаться, если узнает, что ты женат? — Одиноко поплачу в платочек и смирюсь. Блин, ну нельзя же начинать отношения с пиздежа. Да и потом она ведь всё равно узнает, будет хуже. — Но потом это может иметь не такое большое значение… — Арсений сам не знает, что несет и на что надеется. Что если Антон влюбится сильнее, то не отвергнет его, когда узнает правду? Какой бред. Чем сильнее люди любят, тем больнее их бьет разочарованием. — Не такое большое значение — что именно? Что я ей пиздел с самого начала? — Ладно, а если у тебя не было другого выхода? — Арсений пробует другой путь. — Если ты на самом деле торгуешь наркотиками и не можешь сразу ей открыться? Она может тебя сдать полиции. — Арин, у вас реально наркокартель? — дрогнувшим голосом, уже абсолютно без шуток, спрашивает Антон. — Или вы торгуете оружием? Людьми? Крадеными картинами? Тебе придется меня убить, если я узнаю правду? Возможно, это действительно выход? Хотя нет, Антон же реально может помчаться в ближайшее отделение, а полиция начнет копать и обнаружит много интересных вещей — например, что по документам Арины Поповой не существует. Хотя полиция в России так резво не работает: скорее всего, Антона на хуй пошлют с его догадками. — У меня нет проблем с законом. — А с чем есть? — Антон садится и нависает над ним, заглядывая в глаза. — Я обещал не лезть, но я уже совсем ничего не понимаю. Ты же точно не про Арсения говоришь, а про себя. И все эти тайны… Не знаю, что и думать. Как там говорится в мемах? Если все двери закрыты, то всегда можно выпрыгнуть в окно. Арсений откатывается по батуту подальше от Антона и спрыгивает на пол. — Мне пора. Спасибо за батуты и за пиццу. — Ты же ничего не съела. — Антон кидает тоскливый взгляд на открытую коробку, где лежит целая пицца, за исключением надкусанного треугольника. — И мы еще не играли в бадминтон на батутах. — Как-нибудь в следующий… — начинает Арсений, но останавливается и качает головой: — Нет. Давай закончим всё на этом, хорошо? Арсений быстро идет к вешалкам, но Антон успевает спрыгнуть с бортика и поймать за запястье — он не притягивает его за руку к себе ближе, но держит крепко. — Что значит это «нет»? «Нет» — это в смысле ты больше не хочешь со мной видеться? Но почему? Я тебя напугал? — Ты ведь обещал, что если после первого свидания я попрошу, чтобы ты отстал, то ты это сделаешь. Правильно или я что-то путаю? — Да что произошло? Только что всё нормально было, а потом ты… Я что-то не то сказал? Зашел на неудачную тему? Сильно надавил? Просто объясни, я попытаюсь понять. — Не поймешь. Антон сжимает пальцы крепче, почти до боли — смотрит раздраженно, раздувает ноздри, как взбешенный бык, но затем словно заставляет себя отпустить. — Правда или действенность? — выплевывает он. — Сейчас моя очередь… — Арсений осекается и решает не спорить, потому что Антон на пределе. На работе тот такой же: в стрессе сначала терпит, терпит, терпит, а потом резко взрывается — психует, хлопает ноутбуком и уходит прямо посреди рабочего дня сидеть на лавке в сквере, пока не успокоится. Потом возвращается и ведет себя, как ни в чем не бывало. — Правда. — Я тебе нравлюсь? Да или нет. Арсений может ответить отрицательно, он может ничего не отвечать вообще — просто отвернуться и начать обуваться. Он может отвести взгляд, чтобы по глазам нельзя было прочитать правду, или устроить спектакль и наврать со столько коробов, что можно играть в «Царя горы». Но для лжи нужен трезвый ум и здравый рассудок, а у Арсения в голове каша, ладони потеют и сердце стучит. Он напоминает себе, что это просто Антон, что у них ничего не было, а этим вдруг проснувшимся чувствам грош цена — всё это ненастоящее, это оформленная в симпатию скука. — Да. — Окей. — Антон показывает кольцо из большого и указательного пальца, хотя это не окей, это очко. Он по-прежнему раздражен, но старается выглядеть спокойно — хотя какой там, когда у него всё на лице написано. — Собирайся тогда, я тебя подвезу. — Не надо, я вызову такси. — Мне всё равно по пути, — отвечает он небрежно — но его раздражение так и просачивается через каждое слово. Он подходит к вешалке и снимает пальто Арсения, по-джентльменски берет за плечики — и Арсений решает, что лучше поддаться, чем начинать новый спор. Зато сэкономленные за такси деньги он сможет отложить на покупку чего-нибудь более полезного — например, мозга. Будет подарком на день рождения.