враспашку — сердце почти что снаружи

В первый раз, как Жан раздевает Пик, ему в глаза бросается её бельё – у девочек в Марли совсем другое, не такое, как у девочек на Парадизе. Кружево и шёлк кажутся Жану атрибутом чего-то совсем инородного, королевского; у девочек из военпола и гарнизона под формой было совсем другое, был простой хлопок, резкие стежки, для удобства – не для красоты. В первый раз, как Жан раздевает Пик, он видит матовый блеск шёлка на её груди и кружево вокруг талии, плотные рёбра корсета оставляют тёмно-розовые следы на коже, а пояс трусиков (совсем не таких, как у девчонок на Парадизе), кружевной и широкий, прикрывает пупок, слегка впиваясь резинками в бока. – Не больно тебе? – спрашивает Жан, тянет ленту спереди корсета, освобождая Пик. Та мотает головой, тянется рукой позади себя, вытаскивая шпильку из волос: – Это же под платье, – объясняет, как маленькому ребёнку. Всё ему надо объяснять – до сих пор дикий, неотёсанный дьявол Парадиза, не знающий, как живёт цивилизованный мир. Хреново он живёт, вот что Жан скажет: задыхается от вони гниющих тел, раздавленных по земле, словно букашки; выгрызает ресурсы у соседей из глотки; точит ножи и копья, мнёт порох между пальцев – готовится к войне. Но это всё там, за стенами, за пределами комнаты. Они послы мира, кучка неудачников, победивших дьявола Эрена Йегера; сегодня они в тесных костюмах и платьях на приёме Альянса делают вид, что хоть немного понимают, как вернуть тот самый мир, а завтра – завтра, если повезёт, они останутся живы. Волосы Пик густые, густые – она один раз косу заплела, та была толщиной с запястье Жана. Потом обрезала, оставила чуть ниже плеч, и сейчас они щедро рассыпаются по шее и подушке, завиваются на концах, закрывают её лицо и порозовевшие щёки. Жан дёргает ленту – та рвётся вместе с петлёй, и Пик качает головой, вздыхает, причитает, что госпожа Киёми бесконечно корсеты им дарить не будет. «Ну и ладно», – думает Жан; скидывает кружево на пол и трёт пальцами покрасневший след на рёбрах слева – тонкий, совсем не такой, как от ремней УПМ, оставляющих натёртые жирные следы раз и навсегда. «Ну и ладно, ты и без корсета хороша», – вот что он думает, заменяя пальцы губами, и Пик хихикает, и говорит: «Ну ты чего, мне же щекотно». – Ты носила корсеты в Марли? Пик изгибает бровь с недоумением, потом усмехается. Тонкие пальцы, острые ноготки скользят Жану за ухом, и теперь щекотно уже ему. – В гетто корсеты не носили, – снова тон, как с маленьким ребёнком. Жан вздыхает. Кивает с видом, словно понимает её – не понимает, на самом деле, ни черта. – Марлийские модистки даже с красной повязкой не спешили меня обшивать. «Вот как», – думает Жан. «А нам не до модисток было», – хочется ему сказать, хочется вспомнить маму, которая сама шила ему рубашки, а уж кто шил простенькое хлопковое бельё девочкам военпола и гарнизона, Жан и знать не знает. Вряд ли они сами: когда привык держать мечи, за иглу взяться уже не получится – но, наверное, кто-то шил. С крючками после корсета он осторожничает. Заводит ладони Пик под лопатки, ведёт большим пальцем между них, цепляет застёжку – неудобно, на самом-то деле, с непривычки пальцы едва гнутся, и возится он дольше нужного. Пик смеётся беззлобно, без издёвки, поглаживая его под волосами; конечно, Жан знает – у неё были мужчины более умелые. Те, кто мог расстегнуть проклятый лифчик, не возясь с ним битый час. Те, кто знал, что именно с ней надо делать. Она сказала как-то сама: так же беззлобно, с мягким смехом, делая глоток вина и глядя на тёмную улицу за окном (ночью фонари не зажигали – гул прошёл в сотне миль к югу, смяв ветряки, как сухую траву, электричество экономили как могли). «Знаешь, – сказала Пик, облизывая губы от вина, – я ведь не думала, что доживу до двадцати пяти. Знала, что не доживу. Ты, что ли, думаешь, я себя хоть каплю сдерживала?». Жан отчего-то тогда покраснел, хорошо, в темноте не было видно; Жан её тогда поцеловал в кисловатые от вина губы, и Пик снова смеялась, а потом сказала: «Спать иди». Теперь, три месяца спустя, ни один из них спать не собирается явно. Но спасибо, Пик не торопит его, не бормочет раздражённо «дай, я сама» – это бы Жана пристыдило посильнее поцелуев в темноте. Он упирается коленями в матрас, предательски мягкий, неровный, едва удерживается, чтобы не упасть навзничь. Подцепляет наконец-то чёртов крючок, толкает в петлю – и вслед за ним ещё два, пока застёжка не сдаётся. Пик выдыхает; они жгут масляную лампу, как в старые добрые, райские, чтоб их, деньки. В жёлтом свете он видит улыбку и румянец, темнеющий, как пятна ягодного сока. – Чего смотришь? – Пик двигает плечом; пряди волос соскальзывают назад, обнажая грудь, мягкую, круглую, как раз Жану на ладонь. Он не смущённый мальчишка – это всё осталось на Парадизе, с девчонками из военпола и гарнизона. Ему просто нравится. Всегда нравилось – смотреть в ту первую секунду, когда одежда перестаёт скрывать то, что обычно не бросается в глаза. Наслаждаться увиденным, может быть, немножко сравнивать – с ожиданиями, с фантазиями. Ему всегда нравилось, был у него типаж: тёмные волосы, светлая кожа – может быть, немного родинок, может, веснушек; думать о причинах Жану не нравится, особенно в такие моменты. На войне так мало красивого – так с чего отказывать в удовольствии хотя бы на это посмотреть? – Красивая ты, – выдыхает Жан, наклоняясь к её шее. Пальцы ведут линию от ключицы по груди, к соску, карамельно-розовому, торчащему, как от холода. Пик царапуче повторяет линию от его загривка к лопаткам, шепчет: – Знаю, – и оставляет след от своей улыбки на его виске. Конечно, знает. Сколько ей говорили об этом? Может, старший Йегер, может, тот мальчишка (какой мальчишка, они же ровесники), забравший силу Титана-Челюстей у Имир; Пик их имена не упоминала вслух никогда, но так знакомо, болезненно вздрагивала, когда их упоминали другие. Жан вслух обсуждать не хочет, но почему-то чувствует, что горечь той особенной утраты и нерастраченной нежности они делят на двоих. Всю ту нежность Жану тратить больше не на кого; но хочется – тратить на Пик. Не на девчонок из военпола и гарнизона, нет, на неё, маленькую, мягкую, со взглядом-поволокой из-под тяжёлых век и беззлобным смешком в самое ухо. Пик берёт его лицо ладонями в горсть, тянет к себе; на губах, тоже мягких, привкус вина, и Жану нравится, Жан собирает его кончиком языка, пока пальцы прижимают сосок, тянут аккуратно. – Можешь сильней, – разрешает Пик, откидывая голову назад. Её взгляд пьяный, пьянящий; на губах блестит слюна, и Жан так хочет потянуться к ней снова, но шея, слишком непозволительно бледная, чистая манит не меньше. Под самым ухом – мягкий бархатистый пушок, он смешливо ведёт языком, а потом сжимает губы на коже, наслаждаясь выдохом-вскриком. Шумная ли Пик? Сейчас вот они и узнают. Пальцы послушно сжимаются сильнее, Жан тянет снова – теперь чуть дальше, до нового выдоха. Он быстро учится, прислушивается чутко, как надо сжимать, гладить, щипать, чтобы Пик под ним выгибалась, чтобы ногти оставляли лёгкое жжение на шее. Она пытается уйти от губ на плече, но Жан сильнее, настойчивее – не пускает, пока там не остаётся яркое влажное пятно, а его язык не щиплет от усердия, с которым он всасывал тонкую кожу. Жан примирительно, чуть виновато целует её в переносицу, но ему, на самом деле, не стыдно. Пик пахнет пряностями, которые они когда-то пробовали у беженцев с Юго-Востока в Марли. Названий Жан не знает, но запах запомнил. Она и на вкус наверняка такая же, ему хочется попробовать. Стоит ли им спешить? Возможно. Но Жан продвигается вниз без спешки. Мягкая кожа живота чуть упруго пружинит под пальцами, кружевная резинка прижимается к ним плотно, когда он лезет пальцами под пояс на секунду, дразня. Пик стонет, говорит «да, вот так», когда он оставляет алый, щиплющий кончик языка след на верхней части её груди; Пик вскрикивает, когда он целует её сосок, непозволительно хорошо твёрдый. И то ли шёлк тоньше, быстрее промокает, то ли Жану действительно стоит собой гордиться; пальцы касаются влаги на мгновение, снова дразня, он не тянется дальше, убирая ладонь к бёдрам. Пик отзывчивая. Пик поощряет, пальцами сжимает волосы на затылке едва-едва, как будто знает, почему Жан их отпустил. А может – знает; она же умная, проницательная, всё знает наперёд. Он горстью сжимает её грудь, подталкивая ближе к своему языку. Слюны много, приходится потереться щекой, чтобы её чуть стереть, а то сосок ускользает из губ, но Пик толкает его затылок ниже и говорит «зубы», говорит так, что всё сразу понятно – и Жан осторожно задевает краем зубов самую вершинку, улыбаясь, когда слышит довольное, впечатлённое «ах». Он ещё и ещё гладит пальцами по бедру, замирает каждый раз, совсем близко подобравшись к насквозь влажному шёлку, уходит ниже, щекочет, совсем легонько. Пик со смехом и стоном дрожит, то ловит его ладонь бёдрами, то наоборот, расставляет их шире, но ничего не говорит. Это похоже на негласное соревнование: кто сдастся первым? Жану терпения в таких делах никогда не хватало, но он для себя решает – нет, он потерпит, подождёт, пока Пик сдастся. Её совсем легко под себя подмять, совсем легко играть со вторым соском пальцами, пока язык настойчиво кружит по груди, собирая, впитывая привкус пряностей. Конечно, Пик сдаётся первая. Будь Жан чуть прозорливей, понял бы: она это специально. Толкает его в плечо – несильно, но настойчиво; хрипло зовёт по имени: – Жан, – коротко, но с выдохом; давно прошли дни, когда Жана повело бы от подобного – а теперь снова ведёт, до головокружения просто. – Сними их. Ведёт до послушания. Жан обеими руками берётся за кружево, тянет вниз, медлит сильнее, чем нужно. Алая полоска там, где в живот впивалась ткань, россыпь родинок под пупком и над левой подвздошной косточкой, так трогательно и остро выделяющейся среди мягкости, темнеющий между ног треугольник волос – он опять смотрит, любуется, повторяет увиденное кончиками пальцев, а Пик раздвигает ноги, приглашающе стонет, хватает его за запястье. Ничего не говорит – но ничего и не надо. Жан и так понимает. Кончики пальцев играючи, невесомо скользят по низу живота, он садится у Пик между ног, оглядывая её. Темнеют заласканные соски, тяжело поднимается грудь, рот у Пик тоже потемневший, словно по губам кровь размазалась, и темнеет у Жана в голове, дёргает внутри, как крюком по внутренностям, от резко нахлынувшего желания – оно острее, голоднее, чем просто возбуждение. Жан наклоняется в ту же секунду, как и Пик тянет его за волосы вниз. Она себя не сдерживает, тянет за волосы до лёгкой боли у корней, толкает ладошкой в затылок, и он носом упирается в ложбинку между грудей, чуть влажную – от пота, от его слюны. Жан не задумывался об этом раньше, не думает и сейчас, но на задворках сознания скользит мысль, что есть в этом какое-то особое единение: его вкус мешается со вкусом Пик, оседая на её коже. Она толкает ещё раз, ниже; он обнимает её за бока, по плавному изгибу талии, и целует под грудью, на рёбрах, спускается к животу, оставляя поцелуй на каждой из родинок, и на той, что над подвздошной косточкой – тоже, и прикусывает саму косточку, и ведёт языком по складочке под ней, отделяющей от бедра. Пик хихикает, звонко стонет – «Жан, щекотно!»; Жан знает, что щекотно, и делает так ещё раз. Она влажная совсем, нет, не влажная – мокрая, очень мокрая и горячая. Его пальцы сдвигаются от нежной кожи на ляжке к её мягким, скользким от влаги складкам. Жан опять не спешит, хотя хочется им обоим. Если она мокрая снаружи, какая она внутри? Представлять даже не получается. Пик стонет так сладко, что её хочется слушать ещё и ещё. Отзывается на прикосновения, толкается бёдрами вверх, ближе к руке. Указательным и средним пальцем Жан слегка давит, обводит по тонкому краю горячую щёлку, большим трёт возле клитора, пока его не касаясь, и Пик сдаётся – как будто последнюю линию обороны ломает, тянет за волосы жёстко и требовательно, чего он и хотел. На вкус она – словно пряные сладости беженцев с Юго-Востока, запитые морской водой. Кто из них стонет громче – неясно, да и неважно тоже. Жан зажимает клитор между языком и большим пальцем, лижет на пробу коротко, и Пик направляет ниже, к самому горячему, влажному. Там вкус ярче, Жан толкается языком в раскрытый между пальцами вход, стонет снова. Пик ведёт – и ему это нравится. В стонах тонет сорванный шёпот: «ниже», «быстрее», «не прямо по нему», «войди языком» – и он старательно, до тянущего напряжения в шее, послушно повторяет. Скользит распластанным языком по складкам снаружи, вылизывая, собирая каждую капельку; оглаживает клитор, припухший от ласки и возбуждения, по самому краю, пока Пик не разрешает прижать кончик языка прямо на него. Мысленно Жан благодарит девчонок из военпола и гарнизона: те показали, как и куда – у девчонок, как оказалось, всё было сложнее, чем он думал; интереснее в разы. Пик стонет – «давай», тянет его запястье, сама направляет два пальца в себя; пальцы в волосах сжимаются, ладонь давит на затылок, дышать на секунду становится сложнее – Пик обнимает его голову бёдрами, плотно прижимает лицом к себе. Пальцы упираются в рыхловатую, чуть ребристую стенку, там пульсирует, там набухло, Жану нравится это чувствовать – под кожей бьётся удовольствие, отзывчивое на его прикосновения. Пик вскрикивает, когда он сгибает пальцы. Пик вскрикивает, когда он окружает клитор губами, легонько посасывая, и, хныча, просит ещё – Жан, конечно, делает, не может сопротивляться. Нужно несколько долгих секунд, чтобы подобрать ритм, чтобы не слишком быстро, но рука всё-таки двигалась, ритмично массируя, приманивая Пик ближе. Щеками Жан чувствует, как напрягаются мышцы её ляжек всякий раз, когда давление пальцев становится сильнее. Пик отзывчивая до восторженной дрожи в груди. Любое действие, любой толчок или движение языком вызывают у неё высокие гортанные стоны; нет привычной поволоки хриплости в голосе – нет, она стонет звонко и громко. Может быть, их слышат, может быть, завтра Жану придётся краснеть, слушать подколы от Конни, но как-то плевать. Сейчас-то он слушает её, такую громкую, влажную, нуждающуюся в нём. Такую нахально его хвалящую: – Умница, – стонет Пик, словно он маленький глупый мальчик, и Жан себя чувствует таковым, скользя горячим выдохом по влажности меж её ног. – Давай, вот так, ты молодец, – хватка в волосах становится крепче, она приподнимает его голову, второй рукой трёт по щеке, по мокрым губам задевает большим пальцем, и Жан, прикрыв глаза, целует её в ладонь, чуть жёстче сжимая пальцы навстречу пульсации внутри. Пик вскрикивает, притягивая голову обратно вниз, и он пускает в ход большой палец, трёт им под клитором, совсем рядом, пока язык ускоряется. Он прислушивается к её реакциям, пытается понять, какая скорость нужна. Пик сжимается на пальцах, снова вскрикивая, выдыхает: – Ещё, вот так, – и Жан понимает – вот оно, нужный темп, нужная скорость. Язык движется снизу вверх, по нежности складок вокруг пальцев к трепетной пульсации клитора. Во рту слишком влажно, Жан сглатывает лишнюю слюну, она течёт ему по подбородку, всё лицо мокрое – ему хорошо. Судя по стонам, Пик хорошо тоже. Жан бросает короткий взгляд вверх – видит грудь, дрожащую от выдохов, видит россыпь родинок на животе, острый край напряжённых рёбер. Лица её, к сожалению, видеть не может, но понимает – ещё насмотрится потом. Свободная рука тянется выше, ловит торчащий сосок, чуть тянет; Жан сжимает, почти взвешивает грудь ладонью, массирует неряшливо, сильно, пробует на реакцию. Оттолкнёт? Скажет продолжать? Пик накрывает его ладонь своей, позволяет продолжать. Прижав сосок пальцем, Жан перекатывает его, массирует самую вершинку, подстраивая этот темп под темп второй руки, и глубокое, дрожащее «Ещё, Жан, вот так» подсказывает ему, что он действует правильно. Другого ему сейчас и не нужно. Пускай его член, набухший от возбуждения, до боли упирается в брюки, это Жан может перетерпеть. Ему хочется понять, близко она или нет – не потому, что не терпится скорее закончить, нет, совсем не поэтому, Жану нравится вылизывать её, нравится трахать пальцами, ощущать мельчайшую вибрацию чужого возбуждения под своими прикосновениями; ему просто интересно, насколько она быстро кончает. Насколько она чувствительна? Кажется, что очень, очень сильно. Жан бы хотел её, мягкую и дрожащую, сейчас себе на лицо, задохнуться в горячей тяжести, позволить Пик скользить, тереться о его губы. Но это было бы преступлением, кощунством настоящим – остановиться сейчас. Это было бы худшей идеей; девчонок, Жан знает, лучше не сбивать – если выбрал нужную дорогу, по ней и иди. И он этот путь нащупал, определил. Он по нему движется, и чем громче стонет Пик, тем яснее, что направление верное. Она сжимается: сначала сама, потом – Жан чувствует, как меняется давление мышц на пальцы, – непроизвольно, сильно, рукой почти невозможно двигать, и он просто разминает пальцами набухшее, горячее место внутри, пока язык кончиком пляшет чуть выше клитора – Пик сама направляет его туда, стоном «вот тут» и толчком ладонью в затылок. Жану нравится, этот удивительный момент за секунду до: тесный жар вокруг пальцев становится крепче, язык, скользнувший чуть ниже, сталкивается с частыми пульсирующими вспышками, а ногти, недлинные острые ногти царапают под волосами. Пик стонет; Пик так тесно его обнимает вокруг головы, что невозможно дышать. Щекочут нос волоски, течёт по губам и языку, жарко и близко, дурманяще пахнет – Жан пытается двигать языком дальше, подгоняя, не давая вспышке ослабнуть, лижет по самому центру, массирует пальцами внутри. Это длится, может быть, секунду, а может – часы, Пик плакуче, громко, сладко стонет от этого, толкает его голову, пытаясь отстраниться, но ноги так плотно давят Жану за ушами, что отстраниться не получилось бы, даже если бы он хотел. Пик за волосы приподнимает его лицо повыше, наконец ослабив давление бёдер, и второй рукой сжимает запястье: – Вытащи, – шепчет неразборчиво, мямлит почти, задыхается. Жан медленно тянет пальцы на себя, в последний раз упираясь ими в переднюю стенку, в последний раз игриво задевая клитор подушечкой большого пальца; Пик капризно вскрикивает: – Жан! Смазка у Жана, кажется, даже в носу. Лицо мокрое всё, до щёк так точно, и в носу влажно тоже, он шмыгает и улыбается, а потом трётся щекой о бедро, о низ живота – вытирается. И чувствует, как под тонкой кожей бьётся сильно, часто и громко, словно сердце разом опустилось в живот. Целует родинки, целует у пупка, гладит нежную кожу ляжек; Пик смеётся от щекотки, постанывает, тянет его за волосы вверх. Целует – глубоко, мокро. Языком собирает остатки смазки, своего вкуса с щёк, с губ, со щетины на подбородке. Обнимает Жана за бёдра ногами, колени прижимаются к бокам, живот упирается в его пах, и то ли ей мало, то ли она дразнит так, но Пик трётся лобком и промежностью о его член, натянувший брюки, и Жану плевать, что это его единственный выходной костюм, ничего страшного, постирает. – Ах, – выдыхает Пик после поцелуя; не просто ахает с придыханием, а выдаёт чёткое, грудное, дрожащее «ах». Она отталкивает Жана, раскидывает руки в сторону, улыбается чему-то. На груди ярким контрастом с бледной кожей алеет румянец, словно по ней кто-то размазал капли вина. Жан наклоняется, целует ложбинку между грудями – удивительно, но привкуса вина нет, зато есть привкус свежего пота, горячей кожи, удовольствия. Пик гладит его за ушами и по шее сзади, потом – Жан чувствует, как она сдвигается, – тянется, чтобы поцеловать в макушку. Как маленького, глупого мальчика. Довольного мальчика, расслабленного; всё ещё в брюках, всё ещё в рубашке. Жану хочется раздеться, и одновременно с этим не хочется двигаться вовсе, не хочется двигаться как-то иначе, кроме как ради Пик, её груди, её дрожащего сердцебиения. Он снова лижет набухший сосок, посасывает аккуратно, не рискует усиливаться – Пик ведь слишком чувствительна. Жан нависает над ней на одной руке, поглаживая второй изгиб силуэта, и когда губы касаются его лба, такого же взмокшего и горячего, он жмурится с улыбкой, выдыхая жадный смешок в нежную кожу. Захочет ли она большего? Захочет ли она пойти дальше? Жан почти готов к усмешке и беззлобному «иди спать». Расстраивает ли его эта мысль? Лишь немного. На его языке вязкий, пряный вкус Пик, под его руками её мягкое тело, действительно мягкое: Конни как-то подслушал, как Пик то ли жаловалась Анни, то ли констатировала факт, что без войны и без тренировок старая юбка ей стала чуть мала, а потом со смешком рассказал Жану, и Жан отвесил ему подзатыльник, потому что подслушивать нехорошо. Едва ли его волновало, что у Пик мышцы сменились на мягкость. Тогда он её не хотел, тогда было много настороженности, тогда были взаимные не обвинения, не обиды, просто факты: она говорила, хмурясь – «Твоя подруга убила моих мальчиков», Жан, закрывая глаза, пожимал плечами, и говорил – «Твои друзья убили мою первую любовь». Признания давались нелегко, но говорить о таком было важно. Легче не становилось, конечно. Но к этому Жан уже привык. И, может быть, прямо сейчас он привыкает к другому: к Пик под своими ладонями, к её губам на своём лице. Он достаточно почтителен и уважает её тоже достаточно, чтобы даже в мыслях не сравнивать мягкость её тела с тем, как в теории ощущалась бы Микаса, потому что это неуважительно и к Микасе тоже, да и вообще – бессмысленно, глупо. Тогда, после войны, он Пик не хотел; зато хочет сейчас, даже в глазах темнеет, и в груди пузырится, разливается шальное чувство, которому Жан пока не может и не хочет давать названия. – Одежды на тебе много, – хихикает Пик; мягкость, может, и приобретенная, но сила никуда не девается, она толкает его в плечо, легко переворачивая на спину, и забирается сверху. От Титана-перевозчика не осталось ни следа, но выносливость Пик всегда при ней, и в себя она приходит быстро. Жан зачарованно смотрит, как маленькие, простые совсем, лишённые изящества, красивые ладони гладят его по груди, цепляя пуговицу за пуговицей. Придерживает её за талию, приподнимает, чтобы полы рубашки развести, выпростать, а потом вздыхает с улыбкой, когда мягкая и горячая между ног Пик прижимается к его животу. – Ну так реши это. – Уже решаю, – почти нараспев, облизав губы, отвечает она, и Жан только послушно поднимает руки, позволяя ей снять с него рубашку. Предвкушение искрит внутри: это что-то новое, необычное для Жана – когда-то давно это он раздевал девчонок, а не они его. Было своеобразной традицией, привычным ходом действий самому снимать рубашку, разбираться с брюками, и всё – под взором тяжёлым, таким же жаждущим, как и у него самого, но Пик припечатывает его ладонью к кровати, Пик предпочитает всё сделать сама, и кто такой Жан, чтобы ей перечить? Он, наверное, попросту позабыл, что она старше, опытнее, умнее – и его самого, и любой другой девчонки, что делила с ним постель. Потому сдаётся, как никогда бы не сдался в честном бою. Но разве секс назвать честным боем? Это совсем другое. Если они и сражаются, то за право доставить друг другу удовольствие. Пока пальцы Пик расстёгивают пряжку его ремня, Жан тянется к её груди – сосок ложится на язык не сразу, она дразнит, ускользая, отодвигаясь, пока наконец сама не прижимается к его рту. Снимать штаны без рук – беспомощное барахтанье. Жан держит её за ягодицы, подкидывая на себя, пока ноги елозят в неловких попытках скинуть штанины. Пик не помогает, её задача завершена – пояс расстёгнут, дальше Жан справляется сам. И он действительно справляется, хоть в процессе Пик и падает грудью ему на лицо, заливисто смеясь. Ему не до смеха, но он всё равно улыбается. Зубы легко, самым краем задевают ареолу соска, и Пик меняет смех на довольное хныканье. – Как же ты с ремнями своими справлялся, если брюки снять не можешь? – с фырчаньем спрашивает Пик, сдвигаясь ему почти на грудь. Штаны лежат теперь на полу, бельё там же. Без одежды Жан замечает, как в комнате холодно, покрывается мурашками, ёжится от сквозняка по вспотевшей коже. Пик смотрит на него сверху вниз, спокойно, задумчиво, гладит по лбу, сдвигая влажные прядки волос назад. Её ладонь надёжная, прикосновения – успокаивающие, и если бы не назойливо пульсирующий от возбуждения член, Жан бы застыл в этом моменте подольше. Последний раз так он себя чувствовал настолько давно, что это почти стёрлось из памяти вместе с отзвуком голоса и пляской веснушек на щеках, превратилось в фантазию, превратилось в предательское никогда. Пик его не торопит, поглаживая по волосам и лицу. Может быть, она сама сейчас думает о том же, чувствует то же самое. Жан хочет спросить её: «Была ли ты с кем-то так счастлива, что казалось, будто мир не имеет значения?». Жан хочет спросить её, хоть и знает – у неё нет ответа: «Будем ли мы так счастливы снова?». Об этом он спросит Пик как-нибудь потом. Не сейчас, может, даже не сегодня. Жан вытягивает шею, находит губами её живот, целует там, целует в тёмные завитки волос на лобке, гладит по ягодицам, тянется с поцелуем дальше. Пик отстраняется с усмешкой, сдвигается назад, а потом приподнимается над ним, маленькая, упрямая, знающая, чего хочет. Жан не сдерживает шумного стона, когда её ладонь крепко движется по его члену. С головки стекает капля смазки, Пик пользуется ею, дразня его. Впрочем, у неё все шансы раздразнить его слишком сильно – самоконтроль никогда не был сильной стороной Жана, особенно после такого долгого, яркого возбуждения. Он думает, что не может контролировать себя; очевидно, Пик думает иначе. Пальцы кольцом сжимаются под его членом, она чуть тянет мошонку, это не больно, но неожиданно странно, и Жан вздрагивает, не понимая до конца, какую игру она ведёт. Играется ли она вообще? Или это просто естественный ход вещей для неё? Жан так мало знает о такой Пик, он, если задуматься, вообще знает о ней мало – только то, что она позволяет узнать. Может быть, к этому вопросу они тоже вернутся позже. Ощущать Пик пальцами было невозможно хорошо; когда же она сжимается вокруг члена, медленно, но упрямо опускаясь вниз, Жан закатывает глаза – это лучше, чем просто хорошо. Мягкость соседствует с затягивающим в себя давлением мышц, он не может сопротивляться желанию толкнуться бёдрами, войти резче, но Пик давит ладонью ему между рёбрами, без слов предупреждая, что дёргаться не стоит. У него напрягается низ живота, когда она сжимается снова, мышцы выкручивает от необходимости почувствовать больше; Жан задерживает выдох, сжимает пальцами бёдра сильнее, чем нужно, и срывается на стон сквозь зубы, когда Пик прижимается, впустив его до упора, складывает их, как две половинки целого – кожа к коже, ни шанса не оставляя какому-либо расстоянию между ними. Не двигаться Жану стоит больших сил. Пальцы дрожат, он ослабляет хватку – на бледной коже остаются покрасневшие следы, это красиво, Жан хочет повторить их ещё раз, ртом. Пик втягивает живот в себя, делает вдох, потом расслабляется, проводит ладонью ему по груди. Её влажное, плавное движение выбивает из лёгких Жана остатки воздуха, когда она начинает чуть раскачиваться на нём: не набирая темп, но приноровляясь. Жан гладит её ладонями, отвлекая больше себя, чем Пик: большой палец потирает ложбинку пупка, скользит по пушку от него вниз, Пик хихикает от щекотки, выпрямляясь, изгибает спину – красивая, словно статуэтка. Жан не может не смотреть туда, где они становятся одним целым, где переплетаются. В желтоватом, трескучем свете масляных ламп там темно и жарко, словно осязаемое олицетворение всего, что происходит между ними сейчас. – Так и будешь вести? – Жан усмехается, напрягая руку, чтобы подняться выше, полусидя, обнимая Пик за поясницу. С каждым её движением она чуть быстрее. Сжимается, приподнимаясь, влажным, безумно отчётливым звуком продирает его, словно проволокой по сердцу – толчки не мягкие, но Пик контролирует их от и до. Она улыбается, прижимая нижнюю губу зубами: – А ты думал, тебе что ли позволю? – колени смыкаются у Жана на боках, Пик дёргается, вплавляясь к нему ближе, обнимает ногами, маленькая и цепкая. Приходится напрячься сильнее, перекатиться чуть вперёд, крепче взять под поясницу – чтобы обоим не свалиться. Её грудь и разлёт ключиц у Жана перед лицом, он видит краснеющие пятна от своих губ на шее и сдувает густые пряди волос с кожи, чтобы оставить ещё одно пятнышко, совсем маленькое, но яркое – сжав кожу зубами. Вскрик для него – лучшая награда, вскрик тонет в стоне-смешке, и Пик путается пальцами в волосах, оттягивая его голову назад. В её глазах пляшут истома и растерянность, когда она смотрит на него за секунду до поцелуя. Может быть, у Жана в глазах – то же самое, он не знает. Упора руки хватает, чтобы толкнуть вверх своё тело с тяжестью тела Пик сверху, и она охает ему в рот, проскальзывая языком глубже. В поцелуе всё ещё сквозит вкус её смазки. Жан бы хотел оставить этот вкус на языке и пальцах до утра. Он толкается снова – Пик вскрикивает, обнимая за шею и рукой в волосах. Волосы, волосы – они лезут в лицо, мешают даже целоваться нормально, Жан фырчит, сдувая прядки с её губ, и Пик ерошит волосы на его затылке, потом пальцами зачёсывая их назад со лба. Каждый раз, как она это делает, волна дрожи отступает вниз по позвоночнику. Не он один дрожит – Пик трясётся, будто замёрзшая, когда его рука соскальзывает с поясницы к бедру, по мягкой ягодице, и тянет его на себя, назад – так и удобнее, и нет. Жану больше не нужно держаться второй рукой за кровать, он чуть наваливается вперёд, на Пик, вторую руку тоже пуская в дело: ладонью удобно забраться в горячее место между животом и бедром, опуская большой палец к клитору, задевая его едва-едва, дразняще. Это не даёт толкаться быстрее, но, может быть, спешить и не нужно; Жан покачивается навстречу, каждый раз притягивая Пик на себя, и благодарно стонет ей в губы, когда она сжимает его щёку и подбородок, фиксирует голову жёстко, касается зубами нижней губы. Упрямая такая, с непривычно цепким взглядом – расслабленная и одновременно с тем знающая, что ей нужно. Жан её такой видеть не ожидал. Хотя чего он вообще ожидал, если подумать? Пик не принцесска, лежащая на подушках, не знающая, что ей делать со своим телом и с чужим. Ему это нравится больше, чем даже самые смелые его фантазии. Того, как Пик двигается, тоже не было среди его ожиданий. Она ни его, ни себя не щадит. Бёдра кружатся, приподнимаются, Пик ни на секунду не даёт Жану перехватить инициативу. Сладко стонет ему в ухо, целует, целует везде – в спинку носа, в лоб, влажно кружит языком по губам. Он же – не знает, за что хвататься. В такие секунды хочется сразу всего. Убрав руку с бедра, Жан снова сжимает грудь, не отпускает сосок изо рта, пока он не темнеет от прилившей крови. Может быть, Жан кусает слишком сильно, и Пик вскрикивает, но не отталкивает его – хотя могла бы, он видит в её взгляде, что она жёстко пресечёт любые попытки делать что-то ей не по нраву. Значит – вот так ей нравится. Пик вжимает его лицом в грудь, подскакивая с едва ли забавным, высоким аханьем; дрожь её бёдер Жан чувствует своими, биение сердца слышит громче, чем своё. Бесстыдно, шумно хлюпает смазка между ними, с влажным шлепком сталкиваются тела; Пик царапает его по лопатке, раскачивается, приподнимаясь на коленях. В ритме её движений есть что-то гипнотичное, запретное. Жан пытается не отставать, но большой палец, по кругу обводящий клитор, то и дело сбивается, мажет по самой головке, а не рядом. Пик на эту сбивчивую ласку вскрикивает ему в ухо, в скулу, в висок, лижет шею, поскуливая, и дрожит всё сильнее. Её, такую отзывчивую, хочется едва ли не пополам сложить, так, чтобы тонкая кожа под коленкой прижималась к плечу, чтобы целовать её туда, чтобы чувствовать мягкость бедра против своей груди. Достаточно ли Пик гибкая для такого? Он хочет узнать, и рисковать не хочет тоже; нет ничего более неловкого, чем застрять в середине процесса от того, что у кого-то от позы ногу заклинило. Про себя Жан обещает проверить потом, и это потом пузырьками взрывается в сердце, заставляя его усмехаться. На груди Пик наливается алый след вокруг соска, она хнычет, когда Жан игриво трёт его большим пальцем, словно синхронизироваться пытается: левая рука на соске, правая на клиторе. Он снова подсознательно ждёт, что Пик оттолкнёт его, но она прижимает горячие, липковатые от слюны губы ему под ухом, и Жана продирает мурашками, когда упругий кончик языка лижет местечко под мочкой уха – будто Пик знает, где надо, чтобы у него голова кругом пошла. – Пик, – Жан задыхается, заикается даже, с фырчанием выдыхает её имя ей же в грудь, расслабляя пальцы на мягкости плоти. Отпускает ненадолго, просто место находит получше: под ягодицами, подхватить сразу обе, перенося вес чуть вперёд. На мгновение Пик коротко вскрикивает, в этом нет испуга, скорее растерянность от потери точки опоры. Жан тычется губами ей в кончик носа, и теперь Пик смеётся, обнимает его за голову. – Надо же, какой ты чувствительный, – её голос похож на мурчание, раскатистое, глубокое. Губы цепляют Жана за шею снова, и он непроизвольно пытается прижать ухо к плечу – щекотка слишком сильная, но ему нравится, он ни за что не откажется от этой ласки, не сейчас. Позади него Пик упирает ногу в постель, новую опору находя, разгоняясь для толчка, и подскакивает на нём. Вздрагивает грудь. Голову она запрокидывает, стонет, подставляя шею для поцелуев. Бледная кожа, алые пятна, чёрные пряди липнут тут и там. Жан носом неловко пытается их сдвинуть, убрать, в итоге – целует сквозь эту завесу, это неловко и смешно, но ему совсем не до смеха. Жадно и шало Пик сжимается на нём, опускаясь до конца, подаётся ближе, чтобы притереться. Он тянет её ягодицы немного в стороны, отвешивает на пробу мягкий, едва слышный шлепок, трёт гладкую от пота ложбинку – изучает, как может. На шлепок Пик стонет с удивлением и едва заметно кивает – Жан повторяет удар, но уже чуть сильнее. А от скользящего между ягодиц указательного пальца она встряхивает волосами, смеясь, и дёргает локтем, сбрасывая руку, и шепчет Жану на ухо «не сейчас». «Не сейчас» – хорошее обещание; в эту ночь Жан совсем не против ему поверить, хоть и не строит планов, не имеет никаких надежд – давно уже, если так подумать. Думать сейчас нет сил. Пик давит большим пальцем ему на губу, открывает его рот для поцелуя; язык змеится по языку, это так тягуче и сладко, так неспешно – и на таком рьяном контрасте с тем, как она двигается всё сильнее. Жану несложно толкаться в неё, чуть подкидывая на бёдрах выше. Она знает, как ей нужно. Всякий раз, опускаясь, Пик прижимается к нему животом, трётся, то сжимает собой, то, наоборот, расслабляется, увлекая в эту мягкость, и Жан ощущает себя пьяным – вино уже давно выветрилось, а голова наливается напряжённой тяжестью возбуждения. Особенно когда Пик прижимает ладонь ему к шее, обхватывая под челюстью. Он делает короткий, рваный вдох, давится от удивления – но сопротивления никакого в себе не чувствует. На секунду они замирают глазами друг против друга, и Пик смотрит, выжидая реакцию. Пик смотрит, будто хочет понять: сбросит он её руку – или позволит? Жан позволяет. Задушенно стонет в поцелуй, ухмыляясь: ладонь Пик не давит, не ограничивает – просто держит его, поглаживая по выступу кадыка. Она оставляет укус на шее чуть выше того, где пальцами вжимается, и Жан упрямо бодает её носом в щёку, пытаясь в отместку сделать с ней то же самое. Точно так же куснуть за шею, точно так же обхватить губами мягкую маленькую мочку уха, посасывая её. Протяжный стон в висок, давление мышц, пульсацией сжавшее его – Пик отвечает без слов, что ей это нравится. Он роняет Пик на спину – и думает чуть испуганно, а не придавил ли? Её ладони накрывают его щёки, она улыбается, и испуг Жана исчезает без следа. Так – даже лучше. Удобнее. Глубже. Её лодыжки скрещиваются у него на пояснице – так тоже удобнее подгонять, и Жан толкается, не жалея ни её, ни себя, сбивает простыни тем, как проезжается Пик от движений, и напряжение в её стонах растёт, в них нет ни мелодии, ни ритма, только громкое, ахающее дыхание, греющее его рот. Только пальцы, играющие с волосами на его шее. Только тесное, влажное, глубокое ощущение их близости. Жан чувствует, что скоро не сдержится – это осознание приходит к нему резко, тянет напряжением в мышцах бёдер и внизу живота. Он гладит Пик по спине, прижимая к себе, спрашивает: – Тебе помочь? – и она кивает, растерянная, потерявшая всё своё жадное, возбуждённое нахальство. Алые щёки, чёрные глаза – она, пьянящая этой растерянностью на грани. Приподняв бёдра, Жан чуть меняет угол проникновения, и проталкивает ладонь между ними, неловко выкручивая запястье. Своё неудобство он переживёт, куда важнее ему притереться большим пальцем к скользкому от смазки, совсем твёрдому, крупному клитору, снова находя то место, в котором Пик было лучше всего. Находит. Пик чертыхается себе под нос, в стоне тонут и ругань, и его имя. Бёдра плавно, как в танце, движутся навстречу и члену, и пальцам – их движения немного нескладные, но сходятся в едином ритме. Ощущение единения позволяет в нём потеряться, Жан тянется к губам Пик, пытаясь урвать ещё один поцелуй, но она подставляет горячую от румянца щёку и вскрикивает, на мгновение сильно-сильно сжимается вокруг – и потом всё, что он может чувствовать, это пульсация внизу, мелкая и частая, его самого утягивающая к краю. Пик вздрагивает конвульсивно, её мышцы – как влажный жар, тянущий глубже в себя, и Жан чувствует, что ему нужно отстраниться, но она так крепко его обнимает, так жмётся, её так колотит, словно в лихорадке, что он позорно пропускает момент, когда ему всё-таки нужно отпустить Пик. Да и как не пропустить? Она, только отвернувшаяся, сама снова к нему тянется, чтобы поцеловать, шепчет что-то подбадривающее, перебирает волосы, взмокшие так сильно, что пряди путаются между собой, а у корней – горячо-горячо, и Жан почти, почти… Пик всё-таки умная. Она выталкивает его из себя, и Жан чуть растерянно, чуть обиженно хватает ртом воздух; пустота вокруг члена ощущается холодной, но только секунду, потом вместо влажности нежной плоти его охватывают пальцы, умело скользящие по головке, и он кончает, с глуповатым, растерянным рыком – и наверняка с таким же глуповатым и растерянным лицом. Туго распускается узел напряжения в животе, перед глазами немного плывёт. Запоздало Жан понимает, что Пик ухмыляется, и хочет улыбнуться ей в ответ, но вместо этого наклоняется, закрывая их полупрозрачной завесой собственных волос, неаккуратно свесившихся вниз, и целует – прямо в горячий, смеющийся рот. Она мажет мокрыми от спермы пальцами ему по губам и щеке, прежде чем ответить на поцелуй. На её языке уже нет вкуса вина, там путаются слюна и сперма, остатки её собственной пряности вьются сверху, и Жан целует жадно – лижется Пик в рот, пока она не перестаёт смеяться. Плывёт уже не перед глазами – в голове, как будто возбуждение не хочет отпускать, слишком глубоко проникнув ему под кожу, заползает ещё глубже, по венам струится, медленно, неохотно трансформируясь в долгожданную, знакомую, жаркую истому. В ней можно застрять надолго, может быть, на всю ночь, но у Жана есть желание не выпускать Пик из своих объятий, чтобы ещё раз почувствовать, каково это – когда она конвульсивно сжимается вокруг, срываясь на хриплые крики. Но чуть позже. Сейчас он целует её, и Пик лениво скользит ногой по его боку. Жан отрывается от поцелуя с ухмылкой и юркает вниз, целует её дрожащий живот, с липковатой лужицей спермы – и слизывает её, даже не моргнув глазом. Он странный, его этот естественный вкус, но отвращения не вызывает, и Жан стирает оставшееся рукой, проводя пальцами потом ниже, по лобку, к припухшим тёмно-розовым складкам. – Тише ты, – Пик, смеясь, бьёт его по ладони – не пускает к себе, но сама повторяет тот же ход, раздвигая себя напоказ, дразнит – напрашивается на повторение. Жан сглатывает от предвкушения. Сглатывает от мыслей, как снова нырнёт лицом между её ног – а может, затянет Пик на своё лицо, как хотел, даст ей тереться, сжимая голову бёдрами. – Ну отдохни, отдохни, – с фырчаньем он отстаёт от Пик, перекатываясь на спину, и тянет её к своей груди, целуя в макушку. Её пальцы выводят на животе хаотичные линии, Пик зевает и тянется: – Сигаретку бы сейчас, – говорит так обыденно, словно это было для неё в привычку когда-то: после секса разделить сигарету. Может быть, со старшим Йегером? Жан не знает, да и спрашивать не хочется. Сам он курил лишь однажды: самокрутку, взятую у кого-то из старших разведчиков – на следующий день того парня раздавил семиметровый титан, а у Жана осталось в памяти лишь то, как он кашлял, пока из глаз и носа не потекло, но не имя щедрого – с кем попало куревом не делились, хотя Жан и не просил, – разведчика. – Могу, – Жан тоже зевает, среагировав на зевок Пик, – только вина предложить. В бутылке ещё оставалось. – Глоток там оставался, сплошной осадок, – она мотает головой, облизывает губы. Жан повторяет за ней – рот сухой, и он думает, что хотя бы воды выпить сейчас не помешало, а Пик повторяет его мысли вслух: – Но пить хочется. – Я воду принесу, – кивнув, Жан нехотя её отпускает, на секунду задерживаясь ради ещё одного поцелуя в кончик носа. Пот подсыхает на коже, холодится сквозняком: то ли из окна дует, то ли стены здесь дырявые, похлеще, чем во времянках разведчиков между стенами Роза и Мария. Поведя плечами от мурашек, он наливает полный стакан воды, но до кровати доносит полупустой – половину выпивает сам, жадно глотая. Пока Пик пьёт, приподнявшись на локте, он смотрит на неё, на мягкие очертания её тела, на сбитые складки простыней вокруг силуэта, и ловит себя на мысли – странной, глупой, возможно, почему-то неуютной в своей непривычности: в постели Жана было много людей, девчонок, в основном, но никогда ещё не было тех, с кем хотелось. Те, с кем хотелось, так и остались неозвученными признаниями, остались чувствами, которые Жан решил держать при себе – по привычке, возможно. Мёртвым признания не нужны, тем, чьё сердце давно уже на других завязано – и подавно. С Пик – хотелось, но что там были за чувства тому причиной, Жан сейчас понять не может, а думать – нет сил. Он забирает стакан, ложится рядом, и теперь уже Пик целует его в макушку, в лоб, скользит губами по носу, щёки задевает, оставляет короткий чмок в уголке рта. – Красивая ты, – говорит он расслабленно, накручивая на пальцы тёмные волны волос. Пик улыбается спокойно, едва подлетают вверх уголки губ, а глаза остаются полуприкрыты: – Ты уже говорил. Жан думает: вот чертовка. Жан думает: ни капли притворной скромности. Жан думает, что ему это нравится, нравится так, что голову кружит и ведёт. Нравится так, что он хочет оставить её в своей постели до рассвета и дольше – впервые кто-то, с кем хотелось, не остаётся скрытой на кончике языка мечтой. Жан её целует и не думает больше. Не этой ночью так точно.