Отец, Вы грешник?

      Он стоял перед тяжелыми деревянными дверями монастыря, когда отразившийся от фар проезжающей мимо машины свет креста заставил обмерзшее от долгого пребывания на улице тело дёрнуться. Он поднял голову: крест был так высоко, казался такими огромными, начищенными до золотого блеска, едва уловимого этой темной ночью. Башня, на которой располагался сам крест, была точно такой, какой он представлял башню принцесс в сказках, ведь тогда он ничего не знал о храмах, но казалось, что ещё в том возрасте замечал знаки, которые в конечном итоге привели его сюда.       Ослабленные руки едва смогли открыть те самые двери, и вместе с холодным ветром, своим воем перебивающим мысли, он заплыл внутрь, нерешительно оглядываясь по сторонам. В ответ на него смотрела Дева Мария в своем неизменном белом платке, лаская слегка презрительным взглядом, заставляющим всё его существо содрогнуться.       Взгляды всех Святых казались ему очень высокомерными и бесчеловечными. Все эти изображения заставляли бояться себя собственным хладом и богатством. Ему никогда не становилось легче при виде Святых, скорее, они насильно принуждали его успокоиться, забыть, простить. То, как на него действовала Дева Мария — вовсе не самостоятельное покаяние. Она заставляла.       — Кто здесь? Побойтесь Бога, идите прочь.       — Я хочу служить у вас. Прошу, могу я здесь остаться?       Взволнованный голос замолчал, шуршание одежды по полу прекратилось. Через несколько мгновений в противоположном углу большего зала монастыря загорелась свеча, которая будто по воздуху в полном одиночестве летела к нему. Чёрные рукава платья женщины были невидимы во тьме. Женщина была морщиниста и стара, чего не скажешь по плавным движениям её тела.       — Как звать тебя, дитя?       — Джулия.       — Ты выглядишь очень усталой, Джулия. Ничего, наш отец тебя приютит. Он очень щедрый.       Вместе они двинулись по винтовой лестнице вниз. От серых каменных стен исходил запах сырости и старости, с каждой ступенькой становилось всё холоднее. Вскоре перед ними открылся вид на просторную душевую, где было и несколько мраморных ванн, в одну из которых пустили Джулию. Было невозможно не заметить, что вся её одежда была грязная и частично порванная.       — Вы не могли бы отвернуться? Мой отец очень сильно избил меня, я бы не хотела, чтобы Вы это видели, сестра.       — Конечно. Значит, ты здесь из-за отца?       Служительница зажгла несколько свечей, стоявших прямо на полу, от которых много видимости не прибивалось, и отвернулась, позволяя путнице раздеться. Каждое слово отдавало глухим эхом, а с равным временным интервалом с потолка капала вода, из-за которой на сыром полу постепенно начал прорастать мох, который, по ощущениям, можно было принять за ковёр.       Он успел разглядеть стоящие по стенам сиденья, словно это была не церковь, а какая-то сауна, но решил не заострять на этом внимания. И продолжал размышлять о том, как ему придётся мыться здесь с толпой девушек, при этом не раскрывая себя, выдавливать противный тонкий голос, оставаясь незамечанным. Он разглядел и давно почерневшие от старости зеркала, в которых отражались его испуганные глаза.       — Да, сами ноги привели меня сюда. Отец запрещал мне молиться и приходить сюда. Он умер три часа и двадцать пять минут назад.       — Прости Господи, что произошло?       — Связался с ужасными людьми.       Он уселся в ванну с едва теплой водой, но всё же такой важной сейчас для его уже синих ног, почти босиком шагающих сюда по холодной земле. Вода уже была слегка мыльной, видимо, здесь её меняли не так часто. Он откинулся на белую спинку. Вода тихо всплеснула, доходя до бортиков. Он, входя в роль, принялся тихо всхлипывать, пытаясь заплакать.       — Бог обязательно помилует твоего отца, ты пришла по адресу, сестра. Я выделю келью прямо сейчас.       — Большое спасибо, сестра. Я знала, что Бог меня услышит.       Своими внимательными глазами он уперся в спину служительницы, разглядывая её белое застиранное платье, покрывающее чёрное длинное обличенье, её тапочки с плоской подошвой. Женщина была миниатюрная, но всякое тело выглядело громоздким под тяжелой одеждой. Наверняка ей бы пошла современная одежда. Ведь без всего этого она могла сойти и лет на сорок.       Тут она подняла руку, освещая свечой потолок, и он ужаснулся, заметив на запястьях странные следы, похожие на шрамы от крепкой привязи. Откуда могли появиться эти следы? Обычно он видел их у семейных пар, увлекающихся сомнительными играми, или у потерпевших в отделениях полиции.       Но сейчас ему некогда было размышлять о странностях этой женщины, которую он знал всего с получас, и в полной тишине его, уже одетого в такое же простое платье, довели до личной комнаты: маленькая, с узкой и твердой кроватью, только такое же старинное зеркало и небольшой шкаф для одежды украшали её.       Больше всего он загляделся на квадратное окно — совсем крошечное, закрытое железной решеткой, оно было очень грязным и мутным, открывало вид на небольшой сад: территорию монастыря, украшенную невысокими деревьями, дорожками, по периметру которых стояли лавочки. Всё было ровно так, как он представлял. Ровно так, как нужно человеку, решившему провести всю свою жизнь в объятьях Господа.       И спалось ему очень даже хорошо, ложь нисколько не терзала его душу. Он не верил, что Бог следит за каждым из людей днём и ночью. Ещё в детстве, когда его поймали за мастурбацией, пригрозив Богом, он понял, что пока не обратишься к Всевышнему — он и глазом сам не моргнёт. Потому что в тот момент, и когда он занимался этим после, вовсе не чувствовал чьего-либо присутствия.       Он верил в помощь. Но и верил, что Бог слишком занят, чтобы услышать просьбу каждого. Потому что знал, что мир несправедлив, и помощи заслуживает не каждый. Но всегда верил, что рано или поздно Бог услышит его. В детстве мать говорила, что в лоб его поцеловал ангел, даровав такого прекрасного ребёнка. И он верил в своё спасение здесь, даже если мысли были нечестивы.       Он знал, что должен был оказаться здесь, ведь не зря отец перед двумя пулевыми ранениями наказал идти именно сюда.