Флейм. Любовь земная

— Я сошёл с ума, — тихо твердил сам себе Арагорн, покинув волшебника. — Совершенно сошёл с ума! Проклятое Кольцо всех лишило разума!       Однако ноги сами несли его в гостевые покои, туда, где сейчас мирно отдыхал Хранитель, ни сном ни духом не ведавший о том, какими тёмными страстями одержим тот, кому он не раз так безоговорочно доверял свою жизнь.       Фродо, которого в Палатах исцеления мучили бесконечные кошмары, наконец смог уснуть и теперь, свернувшись клубочком в слишком большой для него постели, крепко обнимал мягкую подушку. Даже во тьме, рассеиваемой лишь лившимся в окна лунным светом, были заметны залёгшие под его глазами тени и неестественная истончающая худоба. И всё же он был прекрасен: слишком длинные разметавшиеся смоляные кудри, нежная, как фарфор, кожа, приоткрывшиеся лепестки губ — всё это было так желанно, что заставляло болезненно, нетерпеливо ныть тело. Справиться со своим безумием стоило неимоверных, нечеловеческих усилий.       Стоя у изголовья кровати, вцепившись рукой в один из державших балдахин резных столбиков, Арагорн остро осознавал гниение своей души, нечистоту помыслов, и всё же понимал, что более не в силах справиться с собой, как прежде. Нужно было развернуться и уйти, оставить несчастного хоббита в покое, просто дать мальчишке испить целебного покоя, незамутнённого кошмарами сна, но он не мог. Вместо этого, обречённо вздохнув, наследник престола Минас-Тирита присел на край перины и бережным, едва уловимым касанием прижал свою загрубевшую от оружия ладонь к его нежной, как у младенца, щеке. Дрожь удовольствия от одного-единственного прикосновения волной прошла по телу. Она обжигала, словно искры костра. И, кажется, не его одного. Сонно втянув носом воздух, пробормотав что-то тихое и невнятное, Фродо прижался к ладони Арагорна словно нуждался в этой незамысловатой ласке не меньше его самого. Мазнул губами по подушечке большого пальца, заставляя скрипнуть зубами от подкатившего наплыва чувств. — Нет, этого не должно случиться…       И всё же Арагорн не мог найти в себе сил, чтобы уйти. Даже не пытаясь искать этому оправдания, он беззастенчиво рассматривал спящего хоббита, чьё тело обычно скрывала целая уйма одежды: рубашек, свитеров, кофт, чулков и штанов, поверх которых был неизменный плащ, что оставляло свободным лишь лицо, шею да ладони. Сейчас же на Фродо было лишь тонкое полотно белой сорочки, и это позволяло видеть изящный изгиб шеи, узкие плечи, тонкие, как у художника, руки. Всё в нём было возвышенно и прекрасно, манило вкусить того запретного, о чём и помыслить мучительно стыдно. Неправильно. Во всём этом было что-то глубоко неправильное.       Жадно, внимательно рассматривая спящего паренька, Странник вдруг понял, что более всего в нём кажется ему неправильным. Понял и не поверил своим глазам. Протянул руку, прикасаясь к тому, что казалось таким неправильным и немыслимым. Нежная, упругая выпуклость на теле исхудавшего хоббита. Такая сладостно притягательная и манящая. Нет ничего постыдного в желании увидеть, хотя, конечно, крайне грубо и невоспитанно так поступать. Особенно столь взрослому хорошо воспитанному мужчине. Но что оставалось делать в сложившихся обстоятельствах? Пальцы сами потянули за край сорочки, и глазам открылось сокрытое под ней: прелестная девичья грудь. Никаких сомнений. Сливочно-белая, увенчанная розоватыми ореолами сосков. Такая красивая и желанная, что рот невольно тут же наполнился слюной, и пришлось нервно сглотнуть.       Дурак!       Каким же дураком он был всё это время!       Как же раньше не догадался, что не может удельский хоббит быть прекраснее золотистых цветов меллорна и распускающихся роз Ривенделла?!       Если, конечно, он не девчонка…       Нужно было сразу понять, что перед ним юная девица, а вовсе не храбрый паренёк, но куда уж, если все мысли были о Кольце и о его пагубном влиянии, о грядущей войне?       И тем не менее, как мог лучший следопыт севера так опростоволоситься и не заметить очевидного? Похоже те, кто нарекли его лучшим, слишком, поторопились в своих суждениях, потому что на самом деле он осёл. Обыкновенный глупый осёл!       Странное это было ощущение: неукротимой волной затопивший душу гнев на себя за допущенную невнимательность, и, вместе с тем, с плеч словно свалилась огромная гора, и тело буквально стало невесомым от облегчения — он не вожделел себе подобного, он просто сходил с ума от страсти к прекрасной девчонке, умело выдававшей себя за парня.       И тут накатила новая волна всесокрушающего гнева: обычная девчонка! Да что там обычная? Мнительная, ранимая и трепетная, как эльф, ему ли было этого не заметить, если он глаз в её присутствии в сторону отвести не мог? И вот этого наивного почти ребёнка, похоже, отлично зная, кто она на самом деле, Гэндальф отправил в самое пекло Мордора, можно сказать, на блюдечке к Саурону. Неужто мало доблестных мужей в землях Арды, что нужно было губить непосильной ношей это прекрасное создание? А если бы она не справилась, что тогда? Разве под силу женщине, пусть и самой храброй, мужская стезя и мужской долг? — Как он мог?!       Слова, почти крик, сами сорвался с губ, и Арагорн тут же пожалел о своей несдержанности: глаза хоббитянки распахнулись, обдавая его испугом, фиалковой синевой настороженности и непонимания, какого балрога он, собственно, делает посреди ночи в её спальне, да ещё и голосит, как взбесившийся олифант? — Арагорн? — тут же натянув одеяло до самого подбородка, она села в кровати и подтянула к груди колени. — Мы о чём-то договаривались? Я что-то забыл, и ты решил меня навестить? Что-то случилось?  — Забыла, — поправил он её и, стараясь сдержать рвущийся на волю гнев, отметил, как в забавном недоумении приподнялись тонкие брови девчонки. Самой желанной на свете девчонки. Слава Единому, что всё же не парня, а с остальным он сумеет разобраться и расставить всё по местам. Со всем благородством, а не как порочный недоумок. — Забыла. Забыла сказать мне, что вместо штанов тебе должно носить юбки и шёлковые платья.  — Совсем времени не было, — насупив свой маленький носик, она тревожно повела плечами и, зардевшись, укуталась в одеяло ещё плотнее. Лишь на мгновенье решилась поднять на него взгляд и тут же сникла. Целая буря чувств была в этих дивных глазах: боль, безнадёжность, тепло, доверие… Точно как у него самого. Только гнева не было. Не умела она, похоже, гневаться. Во всяком случае на него. — И Гэндальф запретил.  — Значит я всё-таки прав, и он знал о том, что ты не парень?  — Разумеется. — Значит знал, и всё равно отправил тебе в Мордор?  — А с какой стати это должно кого-то касаться? — похоже, Арагорн ошибся, и хоббитянка всё же умела впадать в гнев. Просто закипала медленнее. Впрочем, чего он от неё ожидал спросонок? Явился, разбудил и хотел сразу целой бури эмоций? Ну вот он её и добился. — Всем известно, что мужчины могут думать только о войне и о подмоге в хорошей драке! Никто из вас не донёс бы Кольцо до Мордора, оно бы заморочило вам мозги, взывая о новой крови и свершениях! Только женщина могла уничтожить его, думая об ином — о детях, которым нужен мир на этой земле, о девочках, которым предстоит стать матерями, о доме и семье, а не только о войнах и сражениях!  — Значит захотела стать матерью? — недобро усмехнувшись, Арагорн потянул шнуровку на рубахе. — Что ж, я прямо сейчас подарю тебе такую возможность раз ни на что иное уже не способен!  — Стой! — зачарованно наблюдая за тем, как он раздевается, девчонка предприняла неуклюжую попытку перебраться на другую половину постели, но безнадёжно запуталась в одеяле и простынях. — У тебя есть Арвен, вот она тебе детишек и нарожает! — Нет у меня невесты, она меня бросила, узнав, что мне не чужды земные чувства. Эльфы, знаешь ли, этого не прощают, — отбросив рубаху, он принялся за завязки штанов. Безумная страсть сжигала тело так долго, что остановиться уже было просто невозможно. Да и она была не против, иначе уже удрала бы из спальни шустрее насмерть перепуганного кролика. Но нет, смотрит на него своими невозможно прекрасными глазищами и не даёт ни единого повода остановиться, уйти. Потому что в этих самых глазах та же боль, что съедает его собственное сердце. И излечить её можно только любовью. Похоже, Гэндальф говорил именно об этом. Что ж, Элессар был искусным целителем и готов вновь проявить свои лучшие качества. Для неё — по первому зову и сколько захочет. — Но ты не переживай, я только что выбрал новую кандидатуру на эту роль. — Моя мама сказала бы, что вы чрезвычайно поспешны в своих решениях, сударь! — И как же тебя нарекла твоя мама? — усевшись в одном исподнем на перину, Арагорн попытался отвоевать себе часть одеяла, но девчонка слишком крепко в него вцепилась и не желала уступать. — Очень бы не хотелось и дальше называть тебя Фродо.  — Флейм. — Пламенная? Она как в воду глядела, — пожав плечами на её нежелание делиться одеялом, ничуть не смущаясь, он просто прилёг рядом во всей красе своего почти обнажённого поджарого тела. И пусть только попробует как в Ривенделле заявить ему о том, что после долгого пути по болотам неплохо бы искупаться. Если от мальчишки замечания по поводу гигиены он бы ещё стерпел, то девчонка тут же отправится с ним в баню. — А Фродо откуда взялся? — Это мама придумала, — поёжившись его личным выбором, наречённая всё же укрыла его краем одеяла — видимо сильно смутилась литых мышц, не прикрытых ни единой тряпицей ткани. — Это семейное дело. Она ненавидела тётушку Лобелию и не хотела, чтобы той досталось наследство нашего родственника Бильбо Бэггинса, если он вздумает внезапно помереть. Нужно было, чтобы он привязался к одному из своих племянников и отписал всё имущество ему. Только не подумай, тут нет никакой алчности, у нас достаточно состоятельная семья, чтобы не беспокоиться о таких вещах. Скорее, всё дело во вредности и желании настоять на своём. Только все мои старшие братья такие сорванцы и проказники, что дядюшка быстрее выгнал бы их вон, чем отписал наследство, вот мама и решила, что как самая покладистая из её детей я справлюсь с этой ролью лучше всех. Нас же у неё целая дюжина, вряд ли дядюшка помнил, кто когда родился, и кого как назвали.  — Что ж, моя покладистая, а теперь иди сюда, — притянув к себе попытавшуюся вскочить хоббитянку, Арагорн нежно провёл ладонью по её непослушным тёмным кудрям. — Буду целить тебя.  — От чего? — удивление её было столь велико, что фиалковые глаза, казалось, округлились на добрую половину хорошенького личика.  — От боли минувшей ночи и тоски по мне, — задумчиво улыбнувшись, он неожиданно подмигнул Флейм, заставив её невольно рассмеяться. И этот звук был самым прекрасным, что он слышал на свете. — Не станешь же ты отрицать, что тосковала по мне не меньше, чем я по тебе?  — Не стану, — очень быстро став серьёзной, она позволила ему теснее обнять себя, почти не вздрагивая от непривычной близости мужского тела. — Это было так ужасно, особенно зная, что ты обручён. Я видела вас с Арвен ночью в Ривенделле.  — Ты хотя бы знала, что я мужчина, — прижавшись на мгновение губами к её щеке, Арагорн вдохнул нежный запах кожи, который сводил его с ума уже полгода кряду. — Хоть представляешь, что чувствовал я, считая, что пылаю страстью к мальчишке? — Нет… — глаза Флейм вновь округлились. В своей невинности она даже не могла представить и осознать подобных порочных желаний. — Разве такое возможно?  — Исцели меня, — почти взмолился он вместо ответа и, пытаясь сдержать пылающую в крови страсть, приник поцелуем к приоткрывшимся девичьим губам.       Было страшно напугать эту хрупкую прекрасную девочку, и всё же Арагорн не мог остановиться: сменяя поцелуи самыми нежными ласками, он прикасался к её тонкой шее, вбирал в рот маняще твердевшие соски, упивался невинностью и тихими стонами удовольствия. Он исцелял их обоих, как тому научил Гэндальф — любовью. Исцеление это было столь полным и всеобъемлющим, что через год после свадьбы у них родился сын, а затем ещё двое и красавица дочь, которая, разумеется, не была пределом родительской любви.       Волшебник был прав — любовь может творить любые чудеса и подчас способна целить глубочайшие раны, даже если их нанесли моргульским клинком и отравили ядом всевластия.