Love who loves you back

      У Цзян Чэна связаны руки сетью божественного плетения, он в одних нижних штанах сидит на коленях и жадно смотрит на то, как Цзинь Лин перед ним трахает себя рукоятью Цзыдяня. Они не так давно приняли себя как любовники — Цзян Чэн едва это принял — как говнюк вдруг решил поэкспериментировать. Да если бы он знал, что это будут такие эксперименты, он бы… Согласился. Потому что это горячо.       Вообще-то, Цзинь Лин устроил всё хитро: сначала он сделал ахуительный минет и воспользовался дядиным состоянием, связав его руки, пока Ваньинь лежал на полу, приходя в чувства. Хитрый засранец, хоть что-то полезное дала ему кровь Цзиней. Мелкий говнюк вобрал в рот палец Цзян Чэна и зубами аккуратно стащил кольцо. Цзыдянь принимал его, и это было неудивительно, а ведь мелкий знал, что так и случится. Цзыдянь сразу превратился в кнут с широкой рукоятью, такой же широкой как член Ваньиня. Если Цзинь Лин легко принимал его член, то и Цзыдянь принять сможет, но обычно Ваньинь не смотрел на это… С такого ракурса. Цзинь Лин действовал умело, размазывая масло по рукояти так же легко, как сам Цзян Чэн размазывал его по своему стволу. Перед этим он тщательно его вылизал, от основания до кончика. Ахуенный минет дяде, затем минет его оружию… Что ж, Цзинь Лин с детства имел привычку тащить всё в рот, теперь эта привычка воспринималась иначе и очень возбуждала. Мелкий говнюк поцеловал конец оружия и, хитро улыбнувшись, посмотрел в глаза Ваньиню. Тот дёрнулся, но обнаружил, что запястья скованы сетью, так ещё и привязаны к колонне возле кровати. Не то чтобы он не мог сломать эту колонну… Просто было интересно понаблюдать за тем, что негодник станет делать дальше. А затем выпороть его за своеволие.       — Нет, дядя, сейчас ты только смотришь.       Вот ведь наглец. И ведь Цзян Чэн смотрел. Он смотрел, как племянник становится на четвереньки, заводит руку назад, и как предвкушающее блестит Цзыдянь, оказавшись в руках А-Лина. Он вводил его в себя медленно, аккуратно, стараясь прочувствовать шероховатость кожаного плетения, сжимал оружие стенками, дабы те слегка царапали. И погружение сопровождалось таким длинным и блаженным стоном, что Ваньинь не удивился своему стояку. Яйца гудели, вены набухли, его член должен быть на месте Цзыдяня. Подумать только, он завидует собственному оружию. Но лицо А-Лина — это просто самая ахуенная картина. Лани могут отсосать у своего искусства, потому что настоящее искусство — прямо здесь, перед Ваньинем: бровки домиком, слёзы в уголках глаз и тихий скулёж, точно маленького щеночка, так нежно и с мольбой. А-Лин то поджимает губки, то прикусывает, затем приоткрывает их и громко тянет «а-ах», когда Цзыдянь входит особенно глубоко. Цзян Чэну кажется, что он видит, как рукоять двигается в желудке А-Лина. Это не так, конечно нет, но Ваньинь смотрит, как племянник ритмично двигает бёдрами навстречу собственной руке и тонко стонет, пока по подбородку течёт слюна. Раньше её стирал дядя, когда трахал своего мальчика, но теперь дядя — лишь наблюдатель, и руки у него связанные. Он жадно всматривается в лицо Цзинь Лина, наблюдает за подрагивающими ресницами, дрожащими губами и изогнутыми бровями, за скольжением рукояти. Цзян Чэн больше не сможет держать Цзыдянь и не думать о том, как племянник на него насаживался. Быстро, скользко, влажно. Цзинь Лин нашёл свой угол, Ваньинь понял по приближающемуся пику. Цзыдянь заискрил в руках племянника, фиолетовый свет окутал его. Искрил вокруг него, стонущего, кончающего…       — Дядя… мгм… — Ваньинь знал, что тому трудно даже дышать, не то что говорить.       Обычно он сам из племянника весь дух выёбывал, но теперь негодник делает это сам. И всё же не может кончить без его разрешения. Цзян Чэн направлял его всегда и во всём, а этот избалованный балбес действовал лишь по указаниям дяди.       — П-пожалуйста, мгх…       Ваньинь смотрит на племянника и ухмыляется.       — Коснись.       Ваньиню даже не нужно трогать Цзинь Лина, чтобы тот кончил. Цзинь Лину было достаточно четырёх движений. Он повернул заплаканное лицо к Ваньиню, с румянцем на скулах, шее и груди. Растрёпанный и блядски красивый. Ваньинь хищно улыбается, ведь ему льстит то, что это только для него. Эгоистично, но похуй. Он глава Юньмэн Цзян, кто ему запретит? А-Лин полностью принадлежит ему, он сам всегда это знал, потому первый пришёл к нему ночью однажды и, забравшись под одеяло, насадился ртом на член. Его испорченный мальчишка.       — Можно, — властно хрипит он. — Кончай, негодник. Дядя разрешил, остальное — в тумане, остальное неважно. Цзинь Лин кончает на дорогой ковёр, который дяде подарил какой-то клан. А затем он, обессиленный и уставший, падает на этот самый ковёр, животом чувствуя собственную сперму. Но задница всё ещё приподнята, а Цзыдянь — внутри. Он и сам не понял, как дядя освободился, но не успел открыть глаза, как увидел сломанную колонну и разорванную сеть. Однако нечему тут удивляться, у дяди совершенно иной уровень совершенствования. Цзыдянь покидает его расслабленное нутро, возвращаясь к владельцу. Ваньинь приседает рядом с ним на корточки, приподнимает за подбородок, чтобы тот внимательно смотрел, а затем обхватывает рукоять Цзыдяня губами, обсасывая глубоко и сочно, от основания до конца рукояти. И обсасывает так глубоко, как не смог Цзинь Лин. Облизывает рукоять, побывавшую в нём, рукоять, которой он себя трахал. От этого горячего зрелища А-Лин понимает, что дядю ему не переиграть, и падает в обморок, теряясь в собственном возбуждении. Ваньинь усмехается и берёт его на руки.       — Рано тебе ещё со взрослыми дядями в такие игры играть, негодник.       Он опускает его на кровать и оставляет поцелуй на светлой ягодице.       — Вот только проснись, и я тебе покажу, как это делается. На всю жизнь запомнишь.