Облака под землёй

Он сразу узнал этот старый мост через ущелье. Он уже бывал здесь, и не раз. Серое небо нависло над самой головой, грязные тучи висели клоками, закрывая другой берег. Ветер порывами бросал в лицо колкий снег, смешавшийся с пылью. Он узнал и человека, облокотившегося о перила, смотрящего в пропасть. Человек заметил его и улыбнулся, взмахнул рукой. — Се-эр… ты добрался. Се Ван сглотнул ком в горле и подошёл. — Ифу. Чжао Цзин приблизился, коснулся его щеки. Рука у него была тёплая и живая, такая родная… — Я как раз вспоминал нашу первую встречу, пока ждал тебя. — Ифу... — Ты помнишь, как мы встретились, малыш? Была зима… мы с Ли Яо возвращались из Юэяня, и увидели, как что-то чернеет у обочины. Разбойники перебили путников и скрылись, остались лишь растащенные телеги и окоченевшие трупы. Я вышел, чтобы узнать, не знаком ли мне кто-то из этих людей, и порезал руку об обледенелую створку… тут, снег зашевелился. Ребёнок, растрёпанный, похожий на маленького волчонка, пытался вылезти из-под трупов. Се Ван закрыл глаза, прижимаясь губами к его ладони. Он не помнил того дня, но помнил чувство. Холод, горе и одиночество. А потом... покой, и тёплые руки, крепко обнимающие его. — Слуга бросился было к нему, чтобы помочь, но я остановил его. Я хотел посмотреть, насколько сильна в этом существе воля к жизни, насколько оно заслуживает моей помощи. Маленький волчонок дополз до меня и схватился за мой сапог. Там было много людей, но, словно почуяв запах крови, он подполз именно ко мне. Мой Се-эр… я взял тебя на руки, завернул в меховую накидку, и всю дорогу держал так. Наверное ты был очень голоден, потому что сразу потянулся к моей ладони и принялся слизывать кровь, так жадно, будто это была вода жизни. А потом… никогда этого не забуду. Ты открыл свои прекрасные тёмные глаза, взглянул на меня... и я понял, что отныне мы связаны, что я буду любить тебя вечно. И ты подумал о том же самом, потому что улыбнулся и прильнул к моему плечу, словно уже признал своим отцом. Се Ван даже не пытался утереть слёзы. — Я не помню… но… конечно так и было, ифу… я любил тебя… так почему… почему ты меня предал? — Се-эр, маленький мой Се-эр… — Чжао Цзин улыбнулся. — Ты убил стольких людей, неужели до сих пор не понял? Любить тебя было сладко… но мучить — ещё слаще. Он наклонился к его уху. — Эта боль, эти слёзы, твой приоткрытый рот, как цветок пиона… как можно устоять? В ту ночь, когда умирала Ли Яо, я владел тобой… и всем телом чувствовал, как ломается твоя воля. И чтобы уничтожить тебя окончательно, я подарил тебе высшую степень блаженства. В ту ночь у тебя не осталось никого кроме ифу… Се Ван стиснул шёлк его одежд, но не нашёл в себе сил оттолкнуть. Это правда, правда, правда…сколько бы он ни бежал, все дороги обрывались у моста Найхэ. — Мы спустимся в ад вместе, Се-эр, как и должно быть. Ты ведь не бросишь своего отца, своего возлюбленного в таком месте. На тебе лежит не меньшая вина… Се Ван прижался щекой к его груди. Как и должно быть… "Воды… принесите воды..." Он виноват, и теперь демонам вечно терзать его плоть. Пусть сдерут с него кожу, которой касалось столько чужих, жадных рук. Пусть вытянут сухожилия и мышцы тела, наученного только убивать. Пусть высосут глаза, равнодушно смотревшие на зло. Сожгут раскалённым железом похотливые губы, вырвут язык, произносивший лживые слова. Сожрут грязные внутренности, отрежут мужское естество, настолько порочное, что его никогда не касалась женщина. Переломают кости… Чтобы не осталось ничего от этого жалкого, позорного существования. Ничего. Как и должно быть… Он почувствовал, как что-то назойливо щекочет руку, и открыл глаза. Рукав сполз, и яростный ветер трепал конец белой ленты, размотавшейся совсем... Новый порыв ветра сорвал её наконец, и унёс вверх, кружа… — Нет! Байи! Он вырвался из объятий и прыгнул на перила, пытаясь поймать, остановить… но стоило его пальцам сомкнуться на белом шёлке, как он потерял равновесие, и вихрь, взвыв, швырнул его в пропасть. Он зажмурился, прижимая ленту к груди… — Байи… Байи! — Хватка крепкая… значит жить ты будешь. Сяоянь... Минъянь с трудом приоткрыл глаза. Часть его всё ещё падала в пропасть, другая же часть лежала где-то… на чём-то жёстком, и сжимала прядь волос… Он приказал себе разжать хватку, но рука едва слушалась, словно опять… — Проклятье, он очнулся. А-Сюй, вколи ему ещё одну иглу, мне нужно расширить рану. Я почти вытащил обломок... Кто-то разжал его пальцы и прижал руку к холодной поверхности, успокаивающе поглаживая. — Лежи спокойно, Минъянь. Старший Е, подержите его, я закреплю ремень. Боль пронзила как удар молнии, вспыхнула за веками. И всё исчезло. *** Сначала вернулись звуки. Шум ветра за окном, и голоса... — Старший Е, я принёс фрукты. — Отлично, давай сюда. Сто лет не ел персиков, даже не преувеличиваю. — Но это не для вас, это для старшего брата… — А? Ты что, пререкаешься со мной? Брысь отсюда! Совсем разбаловали… Минъянь улыбнулся, не открывая глаз, и тут же безжалостные пальцы ущипнули его за щёку. — Если очнулся, скажи что-нибудь, а не валяйся как бревно! — Щипок тут же превратился в поглаживание. — Давно подслушиваешь? — Нет, — Минъянь откашлялся, собственный голос был слишком тихим и хриплым, будто чужой. Больно было дышать, двигаться… жить. — Я очнулся вовремя чтобы узнать о жадности Бессмертного меча… Он открыл глаза и попытался сесть, вокруг всё плыло, как в первые дни на горе Чанмин. Байи так же поддерживал его за плечи, так же укладывал обратно. — Тебе ещё рано. Сначала пойми, на каком ты свете. — Ты здесь… значит я вернулся. Потому что туда, где я был… — Минъянь снова закрыл глаза. — Тебе дороги нет. Байи взял его руку в свою, массируя нужные точки на ладони. — Мы все однажды там будем, одни раньше, другие позже. — Нет, ты не понимаешь. — Минъянь попытался выдернуть руку, но это превратилось в слабое подёргивание как у новорожденного котёнка. — Я должен был принести ей воды… оттолкнуть его, и… чтобы она знала, что не одна. Тогда всё было бы иначе… Холодная влажная ткань легла на его лоб, отёрла лицо и шею. Дышать стало чуть легче, но слёзы не отступали. — Я ничего не сделал… ничего… и теперь моё место в аду, рядом с ним… Он не видел лица Е Байи, слёзы мешали. — Сяоянь. Ты заслужил ад, это правда. Сейчас тебе кажется, что из страданий не вырваться, но если будешь очень стараться, пока живёшь в этом мире… — Байи опустился на колени у его кровати, крепко, до боли сжал руку, но его голос стал тихим и печальным. — ...тебе зачтётся. И в новой жизни переродишься не камнем или собакой… а хотя бы моей женой. А я твоим мужем. Чтобы я глаз с тебя не спускал и никому не позволял тебя сбить с пути. Я буду тебя защищать, а ты будешь меня одёргивать, если разойдусь. Так и будем жить, и всё у нас будет хорошо. Станем праведниками. Воспитаем хороших детей. И всё нам простится. Надо только постараться и пожить как следует, пока мы здесь. — Хорошо… я буду... только... — Минъянь ещё о многом хотел спросить, но сон, словно морское течение тянул его всё дальше и дальше… и он позволил увлечь себя, зная, что там, в тишине, кошмары его не найдут. *** Где-то там, за снежными горами, весна всё длилась и длилась. Ветви бледной подземной мэйхуа склонялись к окну, принесённые ветром лепестки падали в чай. — ...и это был самый глупый поступок, о котором я слышал. Ты мог убедить нас, объяснить, но выбрал гордо сбежать в одиночестве… и ради чего? — Не тебе говорить о глупых поступках, Лао Вэнь. О твоих глупостях можно было бы написать целую книгу. — Но… дядя Вэнь прав. Старший брат, а если бы ты погиб? — Ему без моих затрещин жизнь стала не мила, поэтому он и решил свести с ней счёты. Минъянь поудобнее сел в постели и достал лепесток из чайной чашки. — Не понимаю, что вас удивляет. Я Король скорпионов и должен был сам разобраться со своими подданными. Разве кто-то должен был мне в этом помогать? — А если бы меня там не было, а? — сердито спросил Байи. — Я и не ждал тебя там увидеть. Это и не твоё дело тоже. — Могу понять, что тобой двигало. — Чжоу Цзышу остался задумчив. — Есть дела, которые может закончить только тот, кто начал. Минъянь кивнул, благодарный за понимание. Всё вокруг до сих пор казалось ему иллюзией. Он никогда не думал, что это закончится вот так. Не смертью, а тем, что Вэнь Кэсин и Чжоу Цзышу придвинут к его постели стол с угощением, Байи просто усядется к нему на кровать, словно у себя дома, и Чжэн Чэнлин будет суетиться, разливая чай. — Но старший брат… — Мы не братья и не нравимся друг другу, зачем ты меня так зовёшь? — Потому что так и есть. — Чжэн Чэнлин придвинул к нему засахаренный лотос.— Может быть мы разные, но братья должны держаться друг друга в Цзянху, правда, учитель? Дядя Шен взял с меня слово заботиться о сестре Сяолин, если с ним что-то случится. Но если что-то случится со мной? Тогда… дядя Вэнь тоже её брат, значит он сможет её защитить! Но если что-то случится с учителем и дядей Вэнем, то останешься только ты. Как мы можем оставить сестру Сяолин без защиты? Ты поступил неразумно, когда рисковал жизнью. Все засмеялись, и даже Минъянь улыбнулся. — А ну хватит нас хоронить! — возмутился Чжоу Цзышу. — Хочешь поскорее избавиться от нас с дядей Вэнем? — Просто пришла весна и у него все мысли только о малышке Гао, — поддразнил Вэнь Кэсин. — Но глупый влюблённый ученик прав, не так уж плохо в этом мире иметь близких. Он взглянул на Чжоу Цзышу с глубокой нежностью, которая всегда так раздражала Минъяня. Он был уверен, что сам никогда и ни на кого так не смотрел. И не собирался даже начинать. — У меня сейчас всё слипнется от этого сахара. Вообще-то я пришёл не разговаривать, а взять этого доходягу на прогулку. Ему надо двигаться. — Байи похлопал Минъяня по колену. — Вставай, я тебе помогу. Минъянь подчинился, но без удовольствия. С тех пор как он впервые очнулся, они ещё ни разу не оставались наедине. Может быть и к лучшему… Он накинул ханьфу поверх нижнего халата и позволил Байи довести себя в глубину сада, под цветущую сливу, похожую на ту, что ждала на горе Чанмин. Какое-то время они сидели в молчании. Порой облака закрывали слабый свет в пещере, и тогда по изумрудной траве начинали бродить странные тени. — И почему всё время приходится тебя выхаживать? — спросил Байи. Минъянь только пожал плечами, не глядя на него. Он не хотел говорить, и оттягивал эту минуту как мог. Древнее чудовище как всегда всё разрушит… — Я видел как ты сражался моим мечом. Всё не так, неправильно, просто смотреть больно, — попробовал Байи снова. — Вот как. — Нет… не так. Дело не в тебе, просто Хребет дракона это… сложное оружие. С характером. И к стилю твоему не подходит, тебе нужно что-то более лёгкое, гибкое, как ты сам. Найду подходящую сталь и выкую. И пару приёмов тоже придётся показать, техника у тебя... — Приемов Бессмертного меча? — Минъянь подумал, что ослышался. — Каких же ещё? Конечно не все, но тебе и незачем. Каждый должен искать свой стиль и свой путь, а не бездумно повторять чужое. — Тогда… спасибо, учитель. Снова повисло молчание. Наконец, Минъянь решился. — Ты мог убить меня, как только я взялся за меч. Но… ты этого не сделал. Почему? Ты… увидел ленту? — Какую ле… а, ту, что у тебя на руке. Я и забыл о ней. Тогда, во дворце, я просто знал. Не спрашивай, откуда. Знал и всё. — А я… до самого конца я не был уверен. — Минъянь избегал смотреть на него. — Я пошёл туда для того чтобы раз и навсегда уничтожить своё прошлое. Но… — Ты жив, и это главное. Но если мы о прошлом... — Байи провёл большим пальцем по шраму на ладони. — Я вспомнил, что с зимы задолжал тебе историю о старых временах. Ты же просил. Всё ещё интересно? — Уйти я всё равно не смогу. — Минъянь прислонился к дереву. — А ты именно такие моменты и выбираешь для своих историй. — Ну ладно. — Байи вздохнул. — Я давно должен был рассказать, чтобы всё было честно. Он помедлил, словно надеясь, что его прервут. Но чуда не случилось. — Жили однажды двое мальчишек. Один был дурак, да ещё и задира, каких мало, вечно ввязывался в драки. Так и назовём его — молодой дурак. Другой был словно ива над рекой: спокойный, изящный. Совершенный. Он любил стихи и дорогое вино, а молодой дурак больше жизни любил его, но молчал. Он боялся, что друг, устремившийся к благочестию, от него с негодованием отвернётся. И когда этот самый друг пришёл к нему с известием, что женится, глупый мальчишка снова промолчал. А потом напился на свадьбе так, как никогда не напивался. Минъянь опустил голову и крепко стиснул колени, чтобы физическая боль хоть немного притупила сердечную. Он не хотел этого знать, не хотел знать Байи таким… таким... — А когда друг привёл молодую жену на их гору, глупый мальчишка промолчал тоже, но обрадовался. Его не бросили, а ведь этого он больше всего боялся. Позволяли ему быть рядом. Доверили ему сына, который пошёл красотою в своего отца, а безрассудством весь в него, будто небеса совершили чудо и послали им общего ребёнка. И как бы ни было больно порой… дурак готов был выдержать любую боль, лишь бы друг от него не отвернулся. Лишь бы ученик был рядом. Лишь бы хоть какие-то крохи чужой любви перепадали. Будто и он тоже любим. Будто и у него что-то есть. Минъянь хотел остановить его, крикнуть “хватит”, но дыхание перехватило. Байи вздохнул за него. — Шли годы. Все умерли: и друг, и его жена, и сын. Молодой дурак превратился в старого дурака на одинокой горе и понял, что ничего своего у него и не было никогда. Вся его любовь обратилась в страдания, а потом в скорбь, и наконец, в печаль. Он ни с кем не знался, никого не хотел видеть. Думал, что стал мудрее, и ничего-то его больше не трогает. Что его сердце совсем заледенело. Но однажды… на скале у его дома, в самый лютый мороз зацвела мэйхуа. Такая живая, такая прекрасная, цвета любви и страсти, как юная невеста… Минъянь осторожно повернул голову, и натолкнулся на взгляд Байи. На взгляд, значения которого не понимал, не желал понимать... — И знаешь, что сделал старый дурак, когда понял, что эта прелесть так близко, словно для него в этот мир спустилась? Минъянь молча покачал головой, не в силах сказать ни слова. — Ничего. Ничего он не сделал. Так ему хотелось к ней прикоснуться, что он замер ни слова не говоря, шаг вперёд, два назад. Как всегда. Всё ему казалось, — это наваждение, чтобы его запутать. Только протянет руку, и обязательно навредит: цветы опадут, тонкие ветви сломаются, всё обратится в прах. Но ещё страшнее… — ...ещё страшнее, если… — Минъянь сделал над собой усилие чтобы не отворачиваться. — Если ничего страшного не случится. Ведь… что тогда мы будем делать? Байи не выдержал и вскочил. — Конечно случится! Счастье — добро, чувство — зло, помнишь? Зачем нам страсти, если можно самосовершенствоваться в покое, а? Какая глупость! Минъянь осторожно коснулся края его одежд. Не потянул, лишь сомкнул пальцы, удерживая. Боясь, что он взлетит и исчезнет сейчас. — Разве мы когда-то знали покой, кроме… тех минут, когда были вместе? Байи снова опустился рядом с ним, взмахнул рукавами, расправляя, их, неловко задел Минъяня локтем. — Больно ты умный стал, как я погляжу, — проворчал он. Минъянь осмелел и взял его руку в свою. — Байи… в следующем перерождении я стану твоей женой, а ты моим мужем. Но… я хочу тебя и сейчас, в этой жизни. Так почему мы не… Он не успел договорить, потому что Байи схватил его за ворот, и поцеловал порывисто и горячо, не давая вздохнуть, будто ждал, что злой рок разлучит их прямо в тот же миг... но постепенно запал прошёл, осталась только нежность. Минъянь погладил его серебристую прядь, осторожно, будто шрам. Коснулся его щеки, его шеи, плеча, мысленно составляя карту будущих поцелуев. Однажды его рана заживёт, и тогда… Тогда они попробуют снова, и это уже не будет ритуалом. Минъянь покажет, на что способен, он будет властным и дерзким, но так, чтобы доставить наслаждение. А когда устанет — просто отдастся полностью, и это будет такое же наслаждение, если не больше. Но это лишь малая часть. Они будут разговаривать перед сном. Байи будет держать его за руку, а он будет заваривать для него чай... Он не знал, что ещё можно загадать, и не стал думать дальше. Что делают люди, когда они становятся… Ему сложно было это выговорить, не то что представить. Поэтому он вернулся к тому, что хорошо знал. — Ты говорил о тайных техниках… — прошептал он, не отстраняясь, покусывая его губу между короткими поцелуями. — О том… что можешь мучить меня до рассвета, пока разум не помутится... — Ты уже сумасшедший, куда тебе ещё. — Байи вдруг сделал то, чего никто никогда не делал: поцеловал его в кончик носа. — Ничего не понимаешь в высоких материях, только одно на уме. Почему-то Минъянь растерялся от этого поцелуя, щекам стало жарко, даже уши заалели. Кто же… кто же так делает! Он с трудом взял себя в руки. — Мне уже говорили, что я непонятливый и упрямый. Да, я такой, меня не запутать, и я всегда добиваюсь своего. Видишь... я добился и тебя. Байи тяжело вздохнул и обнял его, прижал к груди, осторожно, чтобы не разбередить рану, укрыл белыми рукавами как крыльями. — Добился, добился, поздравляю. Посмотрим, что ты скажешь, когда поймёшь, что в страстной любви счастья не бывает. Поймёшь, каким дураком был, а я потом скажу: “ну я же говорил!” и буду над тобой смеяться. Увидишь, что это невозможно. Словно в ответ, облако закрыло свет и по листьям мэйхуа упруго застучал дождь, лепестки с шорохом посыпались вниз, бесстыдно алые и душистые. — Это невозможно… да… — Минъянь улыбнулся. — Как увидеть облака под землёй.