О крайностях и балансах

Олег наблюдал за Сережей и тяжело вздыхал. Потом спускался вниз, к бару, и пил с Игорем. И там они вздыхали уже на пару. Дело было в том, что Сережа, обладающий поистине блядскими замашками, неуемной сексуальной энергией и перманентным желанием трахаться, совершенно не умел говорить о своих желаниях. А еще весь этот набор спокойно сосуществовал с его смущением и застенчивостью. Если обрисовать вкратце, ситуация была такая: Олегу понравился Игорь, он Игоря привел, с Сереженькой познакомил. Оба друг другу понравились, провели втроем прекрасный вечер на диване, мягко о Сереже заботясь — день у Разумовского был тяжелый, так что в итоге Олег с Игорем унесли разнеженного, сонного Сережу в спальню, чтобы отдыхал. Но после того дня и Олег, и Игорь оказались в подвешенном положении. Потому что Сережа, очевидно, боялся. И стеснялся. Игорь приходил к ним каждый вечер, а когда у него были выходные, так вообще мог остаться дня на три, и Олег вытаскивал Сережу из тонны проектов, чтобы они втроем, наконец, отдохнули. Они смотрели фильмы — если выбирал Сережа, это было фестивальное кино, Гром предпочитал «Брата» или советскую классику, Олег же ставил «Криминальное чтиво», Хичкока или, если уж совсем душа требует, какие-нибудь легкие ситкомы. Пили немного, Олег заказывал еду — потому что Сережа терпеть не мог взаимодействовать с людьми и решать организационные бытовые моменты, а Гром всегда просил шаверму или что-то, от чего желудки Сережи и Олега сворачивались в трубочку. Игоря нужно было учить понемногу, но учился он быстро, хватал на лету. Волков с Разумовским знакомили его с новой едой — и выяснилось, что Игорь уминает пасту так, что только за ушами трещит, а вот на салаты и, особенно, авокадо, кривится, будто лимон проглотил. Иногда настаивали на том, чтобы купить Грому нормальную одежду, потому что «необязательно щеголять по офису в дырявых носках, Игорь, я тебя умоляю». Показывали ему фильмы, книги и водили по музеям — учили ценить прекрасное и тонкое, потому что Игорь хотел и мог в этом разбираться. Олег потихоньку учил Игоря и другому: молча прикрывал глаза или кивал, мол, смотри, запоминай. И Гром смотрел. Смотрел, как ненавязчиво Олег касался локтя Разумовского на презентациях или приемах, чтобы показать, что он рядом. Вставал за его спиной — неприлично близко, чтобы дыхание обожгло загривок. Смотрел, какой чай любит Сережа и когда не нужно наливать ему кофе, даже если просит. Смотрел, как Волков выдыхал ему что-то на ухо, и как у Сережи трепетали ресницы, а по щекам разливался румянец. После их хрупкого молчаливого соглашения прошло почти три недели, и даже Олегу уже становилось перед Громом несколько стыдно. Олег видел, как голодно и ласково смотрел он на Сережу — видел и то, как Сережа боялся поднять на него блестящий желанием взгляд. Смущенный упрямец, ну надо же. — Я все понимаю, — предупреждает извинения Волкова однажды Игорь. — Не повезло Серому в жизни. Тебе тоже не повезло, но ты сильнее, ты его защищаешь, а он без скорлупы совсем. Олег давит улыбку — непривычно слышать такое грубовато-дворовое «Серый» по отношению к хрупкому, изнеженному Сереже, но суть Гром уловил неожиданно точно. Поэтому Игорь Олегу и нравился — он был похож на них с Разумовским, даром что мент. Гром был умным. Очень, очень умным и при этом абсолютно не скованным предрассудками, а еще готов был меняться и учиться. Это искренне нравилось Волкову. Игорь был крайностью, которой Олегу с Сережей не хватало — грубоватым, жестким, незатейливым и простым, но вовсе не примитивным. Прямым и яростным, но и тепла, и нежности, и ласки в нем было через край, хоть и не всегда он умел это проявлять. Умный, прямой, цепкий и при этом любящий — Олег до сих пор не верит, что им такое сокровище досталось. — Я не понимаю, нахрена тебе-то это все, Олег. Однажды вечером, когда они уговорами и угрозами отрывают Сережу от работы и отправляют в ванну, когда они сидят на диване, пьют и отдыхают, Гром все-таки решается спросить. Олег отрывается от заказа еды и вопросительно поднимает голову на Игоря. — Ну, — Игорь не тушуется, но слова начинает подбирать тщательнее — боится обидеть, вот дурачок. — Вы же вместе, вроде как, пара… Или что у вас там. Тебе как вообще самому это все? Нахрена вам третий-то? Олег читает за простым любопытством еще и неуверенность — Гром не знает, как долго это, Гром боится привязываться, боится, что вышвырнут на улицу, как шавку дворовую. Игорь пока не знает, что он не шавка — он породистый, гордый, красивый пес. Которого нужно отмыть и откормить, а еще дать ласки и любви. Потому что он этого заслуживает. Олег улыбается и накрывает руку Грома красивой ладонью — у него пальцы длинные, сильные, унизанные кольцами, но рука, как и у Игоря, большая и тяжелая. Игорь вздрагивает — это их первый такой контакт, до этого их взаимодействие напоминало лишь сослуживцев и хороших приятелей. Игорю иррационально приятно. — На твой вопрос можно ответить поверхностно, а можно затронуть глубокие материи, — Олег мягко поглаживает большим пальцем сбитые костяшки чужих рук. — Второе, вообще-то, по части Сережи, но объяснить попробую. Мы не просто пара или, боже упаси, мужья. Олег кривится и отпивает вина. Какую же дорогую дрянь пьет Сережа, совершенно не разбирается в алкоголе. — Мы всю жизнь были друг у друга, — Волков поднимает на Игоря глаза. — Мы семья. Мы… Мы все друг для друга. У нас никогда больше ничего не было. Только мы. Сережа может потерять все это, — он обводит глазами офис, — но у него всегда останусь я. А у меня всегда будет Сережа. Олег говорит нескладно, но Игорь понимает. Неразделимые. Вместе, — вспоминает он и невольно улыбается. — Но хочется чего-то еще, — Олег задумчиво гладит кончиками пальцев руку Грома, изучает, почти ласкает. — Хочется кого-то еще. Близкого. Сережа всегда был таким — ему хочется многого, ему нужен весь мир и еще больше. Ему всегда мало, мало тепла, любви, признания. А я… я такой же, как и он, просто проявляется это иначе. Игорь понимает. Ему становится неожиданно спокойно от этого факта, от того, что он вдруг начинает понимать этих двоих так легко. — Мне тоже все это нужно, просто я менее чуткий, менее чувствительный. Армия и война забили это все внутрь, и доставать это теперь… мм, скажем так, неприятно, долго и кроваво, — Олег позволяет Игорю сжать его ладонь. — Сережа учит меня быть открытым, брать то, чего я сам хочу. Учит понимать свои чувства и желания, и это дорогого стоит. Игорь чувствует, как пальцы дрожат от напряжения, но решается — переворачивает руку Волкова и ведет кончиками по мягкой, уязвимой середине ладони, а потом к запястью. Там, где танцуют вены под загорелой кожей. Обводит их, глядит, как они утекают под рукава водолазки. Олег наблюдает за ним, и он готов признать, что это приятно — чувствовать огрубевшие пальцы на своей коже. Олега нехило поломала война, Олег отучился принимать чьи-либо касания на себе, кроме сережиных, но теперь он понимает, что может принять Игоря. И это отдается теплом в грудной клетке. Сережа ведь и правда его учил. Олег вернулся буквально из ада — месяцы просыпался с криками и хрипами, вцеплялся в сережины тонкие запястья, просил его пристрелить, как бешеную собаку, знал, что опасен для себя, окружающих и Разумовского. Сережа гладил его спину, держал на коленях голову, покачивал и баюкал, когда Олег выл и хрипло плакал, зубами вцепившись в собственную ладонь. Разумовский ладонь бережно вынимал, разжимая стистнутые намертво челюсти, а потом промывал перекисью и заклеивал пластырями. Сережа учил носить костюмы вместо формы, которые невероятно Олегу шли и нравились, Сережа учил Олега быть мягче и дипломатичнее, Сережа успокоил бешеного зверя внутри, которого взрастила война. Сережа, вопреки всему, умел любить и заботиться, и Олег отдавал ему это сполна. Теперь появился Игорь — такой же искалеченный, но полный любви, и пока не умеющий эту любовь отдать и принять в ответ. И Олегу нравился Игорь. А Игорю нравились они. Сережа — тонкий, хрупкий, нервный, изломанный своей гениальностью и красотой, и Олег — спокойный, властный, хищный едва-едва, невозмутимый и цепкий. Олег был балансом между двумя гранями, и втроем они составляли жгучую, взрывоопасную смесь. — А еще мне нравится, когда Сереже хорошо, — Олег откидывается на спинку дивана, позволяя Грому ласкать свою ладонь. — Нравится смотреть, как он выгибается и стонет. Нравится, когда есть, на что посмотреть. И Игорь чутко поднимает взгляд — глаза, зеленые, поблескивают. Олег ловит его цепко, не отпускает. Их прерывает скрип двери. Оборачиваются оба — Сережа. Стоит в футболке Олега, большой ему размера на три, в спортивных штанах, босиком. Волосы влажные, ноги босые, взгляд смущенный, пылкий. — Что мы смотрим сегодня? — спрашивает, а голос выдает с потрохами, хриплый, срывается. Олег довольно улыбается — заметил, значит. Значит, захотел. — Иди к нам, — манит Олег, глядя Сереже в глаза, хлопает медленно рукой по месту между ним и Громом. Сережа идет, завороженный, садится скованно — ноги под задницу поджимает, руками себя обхватывает. Защищается, боится. Волков закатывает глаза. — И долго ты там стоял? – мурлычет ему на ухо и смеется низко, когда видит, что щеки у Сережи предательски краснеют. Он ловит вопросительный взгляд Игоря и кивает — можно. Позволь себе. Гром нерешительно придвигается к Сереже и кладет большую ладонь ему на талию. Олег улыбается и, наклонившись, накрывает ладонь своей рукой — и ведет ниже, на худое бедро, позволяя Игорю почувствовать под пальцами трогательно выпирающие косточки. Сережа вздрагивает и закусывает губу, с мольбой смотрит на Олега. — Нравится? — спрашивает Олег негромко, любуясь картинкой. Игорь в домашней клетчатой рубашке, большой, широкоплечий, мощный. Сережа в его руках — тонкий, бледный, искусно выточенный из мрамора. Запрокидывает голову, глаза стыдливо жмурит, губы кусает. Тактильный до одури, достаточно прикоснуться — уже завелся. Олег обожает эту черту в Разумовском. — Красивый, — вдруг слышит, как шепчет Игорь, почти касаясь губами покрасневшего уха Сережи. — Хороший. От последнего Сережа распахивает глаза, резко поворачивает голову — и Игорь ловит чужой подбородок, увлекая в поцелуй. Олег располагается удобнее, отпивает вина. Это красиво, это так чертовски красиво. Ему нравится смотреть, как Сережа податливо запрокидывает голову, обнажая шею, как трепещет от напора Игоря. Гром целуется торопливо, властно, берет все без остатка. Сереже так нравится, Олег уверен — а еще ловит себя на мысли, что тоже хочет это почувствовать. Но он сдерживается, не торопит — сейчас нужно дать Сереже с Игорем попробовать друг друга, направить если что, но не лезть в гущу событий. Поэтому Олег просто смотрит. Он любит смотреть и знает, что Сережа тоже любит, когда на него смотрят. Игорь разрывает поцелуй, улыбается, гладит Сережу за подбородком. Тот от удовольствия жмурится, хотя видно, что ему стыдно. — Олеж? — вопросительно смотрит на него Сережа. — Вы чудесно смотритесь вместе, — улыбается Олег, наклоняет голову. — Будешь смотреть или… Присоединишься? — выдыхает Сережа, явно пытаясь сосредоточиться, пока пальцы Грома ласкают его шею и гладят по бедру. — Потерпи, — негромко смеется Олег. — Иди ко мне. Сережа тянется к нему податливо, Олег втягивает его в поцелуй — влажный, горячий, размеренный, сцеловывая с его губ вкус Игоря. И нарочно притягивает Сережу так, чтобы его спина и задница оказались прямо перед Громом. Тот — умница! — времени не теряет. Ведет пальцами по позвоночнику к пояснице, ладонью гладит спину, большие пальцы ложатся на изумительные ямочки у Сережи. Олег чувствует, как Сережа вздрагивает всем телом и почти неслышно всхлипывает в поцелуй. А потом Сережа и правда стонет — пока негромко, но растерянно и беспомощно, искренне, из чего Олег делает вывод, что Игорь сжал обеими руками его задницу. — Черт, я… Игорь… — всхлипывает Сережа, пытается обернуться. Олег ловит взгляд Игоря через плечо Сережи — пьяный, тяжелый, властный. Господи, как же красиво, член дергается в тесных брюках. Кивает Грому. Пора. Они в четыре руки подхватывают Сережу и подталкивают к спальне. Тот шатается, они поддерживают его с двух сторон, чувствуя, как у Разумовского заплетаются ноги от переизбытка ощущений. В спальне Олег ловит поплывший, потерянный взгляд Сережи и указывает глазами на постель. Он послушно кивает и забирается, стягивает попутно футболку и штаны, но белье оставляет — стыдно. Игорь с Олегом переглядываются, Игорь раздевается сразу, Олег же терпеливо ждет — ему не хочется пропустить это зрелище. Когда широкоплечий, мощный Игорь накрывает Сережу своим телом, Олег чувствует внезапно нахлынувшее острое возбуждение. Гром ведет тяжелыми руками по острым, угловатым плечам, любуется, не обращая внимания на румянец и сережины смущенные попытки уйти от прикосновений. Олег снимает пиджак, педантично вешает на спинку стула. — Марго, — просит, расстегивая ремень, звук звонкий и почти угрожающий в тишине спальни, — Не беспокой нас, пожалуйста, какое-то время. Все звонки переадресовывай на голосовую почту. — Уже делаю, — дружелюбно откликается Марго и исчезает. Сережа смотрит на Олега с предвкушением, страхом и жаждой. Волкову нравится. — Я не… — шепчет Сережа, когда Олег садится на кровать рядом. — Я не уверен, что смогу сейчас вести. — Тише, тише, — Олег улыбается, протягивает руку, вплетает пальцы в рыжий шелк. — Мы с Игорем все проконтролируем. Мы сделаем так, чтобы нам всем — и особенно тебе – было очень, очень хорошо. От этих слов Сережа едва слышно стонет и вытягивается в струнку — особенно, когда пальцы Игоря сжимают его сосок и осторожно, на пробу потирают его в мозолистых подушечках, целует голодно в шею, кусает. Олег отстраняет Игоря легко, глазами подает команды — Гром, догадливый, тут же делает все правильно. Сильными руками он буквально поднимает Сережу и меняет их местами. Теперь он ложится, облокачиваясь на подушки, а Сережа сидит на его бедрах. Мысль о том, настолько Игорь сильный — он без усилий, боже, может вертеть и складывать Сережу хоть пополам — пьянит всех троих. — Сережа, — голос у Олега довольный, бархатный. — Поработай ртом, как ты умеешь. Гром вскидывает брови, но улыбается заинтересованно, ласково гладит Сережу по щеке, когда тот послушно сползает ниже. Олег ловит тонкое запястье Разумовского и снимает с него резинку, чтобы убрать волосы — машинальная, привычная забота. Игорь смотрит внимательными глазами, учится, наблюдает. — Я займусь им, — кивает Олег Игорю. Сережа дрожит мелко, оглядывается на Олега, но тот улыбается успокаивающе, гладит Сережу по бокам, утихомиривает теплом. И Разумовский, кажется, отпускает — улыбается довольно, губу прикусывает, наклоняется, выводит кончиком острого языка влажные узоры по каменному прессу Игоря, трепетно, сладко, по-особенному ярко. Стаскивает зубами белье, обнажает член, глядит из-под ресниц, и Гром давит в себе изумленный стон — в этом взгляде мешается смущение, вызов и абсолютно блядское удовольствие. Как он мог не заметить этого раньше — загадка. Сереженька не только разбитый мальчик, которого нужно направить и поддержать, Сереженька блядь, которой нужно больше и больше, потому что желания неуемные, потому что жажда и голод до любви и тепла. Боится только. Смущается, пугается. Ничего, — думает Игорь, ловит спокойный взгляд Олега. Сереже можно доказать, что все хорошо. Что все происходящее правильно, и никто здесь не будет ни смеяться, ни делать ему больно. Поэтому Гром ласково гладит Сережу по волосам — он ластится, чуть ли не мурчит от удовольствия. А потом Разумовский медленно, будто бы на пробу, проводит языком, и тогда у Игоря вылетают почти все мысли из башки. — Не бойся, — голос у Олега низкий, успокаивающий. — Сережа даст понять, если ему что-то не понравится. Сережа хмыкает, и звук вибрацией проходится по члену Игоря. — Займи его рот, я пока растяну его, — Волков говорит все эти вещи без малейшего смущения, будто бы «передай мне соль». Зато щеки и Игоря, и Сережи окрашиваются в алый. Сережа постанывает жалобно, виляя бедрами — ему уже очень, очень нужно, хотя они даже толком не начали. — Давай обсудим наши планы на него, — предлагает Олег буднично, доставая смазку и методично распределяя ее по пальцам, согревая в руках. Игорь удивленно хмурит брови, но что-то ему подсказывает — Волков знает, что делает. — Предлагаю так — он сначала поработает языком хорошо, — Олег треплет чистой рукой Сережу по спине. — Я его подготовлю для тебя, а потом ты его трахнешь, пока он занимается мной. Он еще недостаточно растянут для нас с тобой вместе, но, думаю, дело наживное, правда, Сережа? После этих слов Гром понимает, зачем Волкову это представление — Разумовский сбивается с ритма, стонет, бедра дрожат. Сережа любит, когда в постели с ним разговаривают, — делает пометку в голове Игорь и с удовольствием подхватывает: — Да, думаю, он выносливый, справится с двумя, — Игорь откидывает голову, чувствуя, как робкие движения языком меняются на размашистые и сильные. — Трахнем его с двух сторон? — Именно, — голос у Олега бархатный. Сережа насаживается ртом и тут же стонет в унисон с Игорем, почувствовав, как длинные умные пальцы легко толкаются внутрь. — Не бойся командовать, — советует Олег, оглядывая Сережу с Игорем. — Сережа любит, когда всего много. От этих слов Сережа дергается и жалобно всхлипывает. Волков успокаивающе накрывает его спину своим телом, оставляет легкие поцелуи на загривке, спускаясь ниже, продолжая методично и размеренно растягивать его двумя пальцами. Сережа растраханный — Олег берет его часто, но подготовка нужна, к тому же, этот этап нравится им обоим. Сережа внутри горячий, шелковистые стенки туго обхватывают пальцы, по смазке идет легко. Сережа работает ртом усердно и старательно — берет глубоко, расслабляет горло, позволяя Игорю толкнуться на всю длину. Игорь запрокидывает голову, пальцами вплетается Сереже в волосы, невозможно удержаться, он такой горячий, податливый, жадный. Просит всем телом еще, глубже и больше, и Гром не может отказать ему в этом. Олег шепчет Сереже на ухо, разводя пальцы внутри: — Ты молодец, замечательно справляешься. Посмотри, как хорошо, — он видит, как взгляд Сережи устремляется на Грома, снизу вверх. — Как ты хорошо стараешься… Возьми поглубже, не бойся, и чуть быстрее… Да, вот так, умница. Не забывай работать языком. Игорь стонет задушенно, низко. Сережа по наставлению Олега делает все настолько правильно, что Гром не уверен, что сможет сдержаться. Он дразнит языком, настойчиво, сильно, постанывает, посылая вибрации, щеки втягивает пошло. Игорь боится смотреть вниз и все же смотрит — на глаза влажные, на тонкую нитку слюны, на судорожно сжатые тонкие белые пальцы на темной простыне. У Разумовского взгляд пьяный, удовольствие со стыдом мешается, и слова Волкова, этим размеренным, хриплым, низким голосом… Игорю нахрен тормоза обрубает — он бедрами подмахивает бесстыдно, стонет гортанно. — Постарайся, Сережа, — слышит Игорь этот дьявольский шепот Волкова, и не может удержаться. — Я сейчас… — шепчет задушенно, сдавленно, грубо в волосы рыжие вцепляясь и буквально насаживая Сережу на свой член. — Боже, сейчас… — Можно, Игорь, все хорошо, — слышит успокаивающее, довольное. Сережа жалобно стонет, скулит почти, и это оказывается последней каплей — Разумовский принимает глубоко в горло, Игорь пальцы стискивает, блять, господи боже, как же хорошо, еще немного, блять, боже, Сережа… Игорь кончает так ярко, что его самого подбрасывает, стоны вперемешку с матами, глаза закатываются. Перед глазами даже темнеет на несколько секунд, но когда зрение возвращается, он видит перед собой два встревоженных взгляда — темный и яркий. — Ты как? — Волков осторожно касается его мокрого от пота плеча. — Живой, — почти сипит Игорь. — Господи, Серый, где же ты так научился… Хриплый смех Олега отдается теплом в груди. — Сам каждый раз удивляюсь, — говорит с улыбкой, гладит Сережу по голове. Сережа — возбужденный, взмокший, губы красные, мокрые, взгляд пьяный — тоже улыбается. — Понравилось? — и блестит шальными глазами. — Пиздецки, — честно отвечает Гром. Олег наклоняется к его уху — гибкий, статный, широкоплечий — шепчет, обжигая дыханием и прикасаясь сухими губами: — Похвали его, Игорь, не стесняйся. Он очень старался для тебя. Игорь протягивает руки и принимает Сережу на грудь, тот вжимается в него едва слышным вздохом облегчения: — Ты умница, — говорит низко, успокаивающе, гладит рыжую макушку, будто извиняясь за недавнюю грубость. — Ты невероятный. Сережа с невнятным звуком смущения утыкается носом в его грудь. Игорь чешет его за ухом — действия ему всегда давались проще, чем слова. — Планы изменились, кажется? — наклоняет Олег голову. — Да уж, второй заход я не потяну, извините, — Игорь чувствует себя неловко, но это тут же пропадает, стоит ему почувствовать мягкие, влажные поцелуи Сережи на своей груди и ладонь Волкова, которая гладит его по бедру. — Все хорошо, — Олег стаскивает водолазку. — Сереже теперь нужно много внимания, он хорошо постарался. Посмотри, как ему нужно, — и кивает на возбужденный член Разумовского. Игорь приподнимается на подушках, позволяя Сереже сидеть на нем и осторожно, будто на пробу, касается его члена кончиками пальцев. Сережу будто током пробивает — он скулит, роняя голову на грудь, дрожит крупно, всем телом. Игорь ловит его за подбородок и целует, спускается ниже — влажно выцеловывает острые ключицы, лижет, прикусывает белое плечо, оставляя след. — Хороший, — шепчет между поцелуями. — Хороший какой… Олег прижимается к худой спине, накрывая горячим, сильным телом, негромко спрашивает, заставляя отвлечься: — Я достаточно тебя растянул? Тебе не будет больно? Эта забота, — понимает вдруг Игорь. Забота, такая маленькая, такая незаметная, совсем будничная. Как резинка, стягивающая волосы. Как уверенная рука на тонкой талии. Олег может нахрен шеи им всем переломать двумя движениями красивых пальцев, но он заботится — о них двоих. — Да, да, — шепчет Сережа торопливо, тонкими ладонями ловит руку Олега, к губам прижимает. — Пожалуйста, я не могу больше, вы оба… Пиздец… — выдыхает жарко. Волков довольно хмыкает и оглядывает их двоих — абсолютно спокойно, расчетливо. — На бок, Сережа, — выдает наконец. — А ты, Игорь, с другой стороны. Так они оба смогут сделать Сереже приятно, — понимает Игорь и послушно перетягивает Сережу, ложится с ним лицом к лицу, обхватывает тяжелой ладонью его член. — Умницы, — бархатно хвалит Олег и ложится сзади, притираясь бедрами к заднице Сережи. — Тебе так удобно, Сереж? Сережа отчаянно кивает, голову запрокидывает, дышит тяжело. Олег направляет свой член внутрь — в жаркое, тесное нутро, растянутое и растраханное. Сережа податливый, жадный, скулит, пытается насадиться, но Гром удерживает его за бедро. — Тихо, — и это не предупреждение, это приказ. Олег хмыкает — быстро схватывает. У Сережи в голове только белый шум и мольбы, он готов был кончить, когда его только разложили на кровати, а теперь, зажатый между двумя сильными, большими телами, он скулит, всхлипывает, мечется. Ему хорошо, ему так пиздецки хорошо — он чувствует грубоватые, настойчивые пальцы на члене, чувствует, как Олег настойчиво, неторопливо толкается в него, чувствует, как вдруг все вокруг расплывается. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — просит он жалобно, срывается, царапает ногтями плечи Игоря, в которые вцепился. — Что «пожалуйста», Сереж? — спрашивает Волков буднично, выходя почти полностью и снова толкаясь внутрь, так точно и правильно, так медленно, что хочется завыть. — Я тебя не понимаю. Пиздец у него выдержка, — думает Гром с восхищением. У него у самого от этих просьб, стонов Разумовского яйца поджимаются, и если бы он не кончил всего пару минут назад, он бы возбудился снова. Но Волков стальной хваткой на себе контроль держит, не позволяя Сереже даже дернуться. Трахает его с оттяжкой, сильно, в том же ритме, что и рука Игоря двигается, и этого чертовски недостаточно, чтобы кончить. — Олежа, Олеж, — почти плачет Сережа, пытается обернуться, смотрит в глаза Игорю с мольбой, будто надеясь на то, что тот его пожалеет, губы кусает, стонет рвано. Но Игорь чувствует, как его пьянит эта власть — Волков будто бы одним взглядом делит ее с Игорем. Гром понимает и принимает этот бешеный, сумасшедший кайф — довести Сережу до черты, измучить сладко, чтобы плакал, чтобы кричал от того, как хорошо. А потом дать ему то, о чем он так просит. Поэтому он медленно обводит большим пальцем головку, двигает рукой плотно, резко по возбужденному члену — хорошо до взрывающихся искр перед глазами, но так мало. Олег выцеловывает ему шею, ласкает языком чувствительное местечко под линией роста волос, втягивает запах — боже, Сережа, такой тонкий, такой нуждающийся, разбитый в этом удовольствии, чувственный, жадный. Сжимается внутри, скулит в плечо Игорю, губы и глаза распахнуты, стоны мучительные, громкие. — Сереженька… — выдыхает Олег, рычит от удовольствия, от тепла, что расползается по всему телу, прикусывает загривок. Сережа от этого рыка, от укуса дергается, почти воет на одной ноте, всхлипывает — и Игорь чувствует на своей коже горячие слезы. Он плачет. Господи боже, — изумленно думает Игорь и приподнимает чужой подбородок. Так и есть, глаза мокрые, слезы текут, губы трясутся. Красивый, блять, какой же он красивый — вот так, изломанный, уязвимый, возбужденный до одури. Игорь чувствует, как член предательски напрягается при виде этих слез. — Тише, тише, — шепчет Игорь, с трепетной нежностью убирая прилипшие пряди рыжих волос, слезы бережно сцеловывает с острых скул. — Все хорошо, Сережа, все хорошо, мы о тебе позаботимся… Тебе же хорошо, правда? Сережа судорожно кивает, торопливо, много, всхлипывает и бессильно постанывает, когда Волков толкается особенно глубоко, а пальцы Игоря начинают двигаться быстрее. — Да, да, так… — стонет он жалобно, изнеможденно. — Так хорошо, блять, я… Я не могу больше, пожалуйста… Слишком… — Олеж? — вопросительно поднимает голову Игорь и натыкается на взгляд темных, заботливых глаз. — Все в порядке, — Олег сам уже сдерживается с трудом, ему пиздецки хорошо, у него руки подрагивают от желания кончить. — Но пора выходить на финишную прямую. Он наклоняется к уху Сережи, лижет мокро, от этого Сережа почти взвизгивает: — Сережа, что тебе нужно? — и целует ласково, нежно. — Боже… Я… — у Сережи взгляд расфокусированный, он ничего, кажется, не понимает, слезы льются уже без перерыва. — Пожалуйста… — Что такое? — Олег улыбается, входит резко, глубоко, до предела, вызывая уже хриплый полувскрик. Игорь понимающе начинает двигать рукой резче, быстрее и затаивает дыхание. Перед ним разворачивается сцена, которая будоражит и пьянит до дрожи. — Я не… Я не могу… Пожалуйста, Олеж, я… — Сережа сбивается, хнычет, носом тыкается в плечо Игоря, дрожит всем телом. — Слишком много, я… Чувствительный слишком… — Тебе всего лишь нужно сказать, чего ты хочешь, — шепчет Олег низко, хрипло, в голосе слышится что-то звериное. — Давай, у тебя получится, ты справишься. Игорь сжимает ладонь сильнее, и Сережа почти кричит. — Боже, я!.. А-ах, я… Дайте мне кончить, пожалуйста… — рыдает, слезы дорожками светлыми расчерчивают лицо. — Я не могу больше, не… пожалуйста… Олег целует его смазанно в висок, шепчет успокаивающе: — Хороший мальчик. И начинает двигаться — быстро, резко, точно, трахает Сережу глубоко и с оттяжкой, Игорь перенимает этот ритм. Олег своим глубоким, тяжелым голосом перекрывает отчаянные стоны Разумовского: — Чуть прижми ему шею, — и Игорь послушно кладет ладонь на трепещущую шею. Волков начинает говорить, и от его голоса жаркая, тяжелая волна поднимается от самых пяток, от того, что он говорит, Игорь сам стонет, не слыша себя: — Так хорошо принимаешь, да, Сережа? Тебе ведь нравится, когда глубоко и много, нравится, когда тебя трахают вот так, да? Ты такой гладкий внутри, так сжимаешься, такой хороший для нас, так постарался… Тебе нравится эта мысль, что мы с Игорем будем внутри вдвоем? Брать тебя, пока ты будешь пытаться вырваться, пока тебе будет так много, что тебе покажется, что ты не сможешь принять? Такой хороший мальчик, такой молодец… И Сережу выламывает — он кончает с криком, долго, выгибаясь бешено, так, что Игорю с Олегом приходится придерживать его за плечи и бедра в четыре руки, он буквально голос срывает, плачет, рыдает, губы закусывает, оргазм долгий и острый, почти болезненный, он ведь так долго терпел, и теперь, зажатый между ними, оттраханный, измученный, содрогается в мучительном удовольствии. Они держат его крепко, бережно, пока по тонкому телу проходят послеоргазменные конвульсии. Его трясет, дрожит, бедный. — Укатал я его, признаю, — голос у Олега тяжелый, хрипит, он так и не кончил, но медленно выходит из Сережи, чтобы не причинить боли — слишком чувствительным становится внутри после оргазма. Игорь гладит Сережу по острому плечу, целует в лоб — в нем поднимается трепетная, неуклюжая нежность. И она же простреливает его до боли, когда он видит, как ласково Олег прижимается губами к виску Сережи. Сережа вдруг переворачивается с трудом, тыкается лбом в бедро Олегу, кладет дрожащие белые пальцы на член. Олег стонет, закусив губу. — Не надо, Сереж, отдыхай, — сопротивляется, но Игорь тоже протягивает руку и накрывает тонкую, изнеженную ладонь Разумовского. Олег запрокидывает голову, губы распахивает, зажмуривается. Игорь помогает Сереже, уставшему, почти пьяному от переизбытка ощущений — двигает ладонью резко, правильно, сильно. У Олега беспомощно сжимаются руки в кулаки, стонет почти неслышно. Игорь придвигается ближе, подтягивает за плечо к себе Олега, жадно вцепляется зубами в беззащитно обнаженное горло, лижет место укуса, покрывает нежными поцелуями. Смотреть на вечно сдержанного, невозмутимого Олега — и вот такого теперь, раскрытого, отчаянного, жадного — сплошное удовольствие. Он красив в этом изломе, в этом голоде и беззащитности, о нем хочется позаботиться, как он заботится о них все время. Олег стонет — низко, рычаще, в этом стоне жажда и немая просьба. Сережа губами прижимается к бедру, ведёт языком, оставляя влажную дорожку. Они двигают ладонями быстро, остро, поймав общий ритм. И Олег зажмуривается крепче, до белых пятен перед глазами — боже, так хорошо, так нужно, и эти губы везде, руки везде, этого много, так чертовски много, и ему нужно совсем чуть-чуть, боже, когда вот так, вот так… Олег кончает, распахнув рот в немом стоне, несколько секунд не издавая ни звука — а потом из груди вырывается хриплый, мучительный стон удовольствия. Сережа с Игорем затаскивают его под одеяло, и теперь отходят двое — Сережа и Олег. Но Сережа, кажется, теперь уже успокоенный — мурчит, устало тычется носом Олегу в плечо, закидывает ноги на Игоря. Ноги, блять, ледяные, как у лягушки. Но ничего, от Волкова и Грома жаром пышет, как от печки — согреют потихоньку. Игорь перебирает рыжий шелк волос, они лежат так минут пять, умиротворенно, тихо, дышат, успокаиваются. Сережа, кажется, вообще отрубается — многовато на него сегодня, устал, бедный, заездили совсем. Олег пытается аккуратно встать с кровати — видимо, чтобы никого не разбудить, но Игорь одергивает его тяжелым, ироничным: — Куда? — Черт, — Олег оборачивается, улыбается. — Да надо убрать еду, принести полотенца, салфетки, воду… — Лежи, — обрывает его Игорь. — И дурака не валяй, я тебя прошу. Отдохнешь — принесем вместе, а пока лежи и не рыпайся. Олег благодарно смотрит на Грома, кивает. Ложится обратно, устраивает подбородок на плече мирно сопящего Сережи. Он думает, что никогда не ошибался в людях. Все-таки нюх у него был на людей — почти волчий.