Быть человеком

Какой силы не было бы рвение к победе, его все равно не хватило на утреннюю тренировку. Бакуго выключил премерзкий будильник и вновь завернулся в одеяло. Во второй раз он так поступить не мог, это был контрольный к выезду, то есть у него оставался примерно час на сборы. Этот замшелый час казался ему всем временем мира, поэтому он перенес подъем еще на полчаса. Но уже через три минуты к нему вломился Киришима. Такой радостный и светящийся, что его хотелось уебать табуреткой по голове, а потом полить бензином и сжечь. Но Бакуго хватило только на недовольное бурчание, он накинул на голову подушку и оттуда послал непрошенного гостя на жирный такой, длинный хуй. — Это мое пожелание тебе на днюху, Бакубро, но ты меня опередил, придется желать мужика со стальным прессом и нервами, буду надеяться, что и хуй у него достойный. — Киришима раздвинул шторы, которые, к слову, Бакуго вообще никогда не открывал. Он редко бывал в комнате, а когда появлялся, то почти всегда сразу отрубался. Нарушать атмосферу подвала для пыток не было смысла. — Тогда иди в пизду, да хоть в центр земли, блять, только не доебывайся до меня, будильник через двадцать минут, дай поспать, сукин ты сын. — Он снова попытался скрыться в одеяле, но на этот раз и его забрали. — Ты потом будешь на меня орать за то, что я тебя не вытащил насильно из кровати, и в этот момент ты будешь не сонным. Так что давай, вставай и иди ебашить. — Бакуго бы страдальчески простонал, но не смел терять последние остатки выкованного кровью и пóтом образа. Он резко встал с кровати, чтобы не возникло соблазна вернуться в постель и в мир, где над ним не измывалась сама судьба, преподнося по четыре пощечины на день. — Если выиграешь — устроим вечер нетфликс, если проиграешь, то смотрим сверхъестественное. — Бакуго скривился с полотенцем в руках. — Это ты так мотивируешь меня на проигрыш? — Киришима усмехнулся. — Это я так пытаюсь привить тебе любовь к нетфликс. — Бакуго фыркнул и снял спальную одежду, бросив ее на стул. — Хуево получается. Я в душ. Ты же будешь здесь через пятнадцать минут? — Киришима кивнул. — Заебись, тогда подбросишь меня до скейт парка. Не хочу тратить деньги на такси. — Без проблем, бро. Если Бакуго нужно было сопоставить людей в своей жизни с диснеевскими персонажами, то он не раздумывая дал бы Киришиме роль феи-крестной. Тот всегда удачно находился под рукой и почти никогда не отказывал, при этом имея потрясающий характер и отсутствие лимита терпения. Иногда Бакуго осознавал, как ему повезло с другом, но чаще всего принимал его помощь, как должное. При этом он никогда не давал Киришиме проявлять инициативу, на корню обрубая его желание как-то посодействовать в том или ином вопросе. Бакуго считал это унизительным. А вот воспользоваться Киришимой, как водителем, было в порядке вещей. *** Бакуго не нервничал, стоя перед скейт парком, в котором раньше ни разу не был. Он ощущал только пустоту и дымку в голове, казалось, его мышление и эмоции притупились, и он банально не мог отреагировать на ситуацию. Апатия и усталость притягивали его к поражению. — Каччан! — Это был Каминари, рядом с ним шел Серо в очень дорогих штанах. — Ты совсем идиот? Ты ж порвешь их при первом падении, а ты скорее всего упадешь, потому что объективно дорожка очень сложная. Для вас, разумеется. — Серо обижено поморщился. — Какое тебе дело до моих штанов? Я могу портить свою одежду, как хочу. И если я хочу откатать в них, пусть хоть метеорит упадет, — откатаю. — Каминари, видевший нарастание конфликта суетливо перевел тему. Бакуго выпал из монолога сразу же, он не мог сосредоточиться на обсуждении чего-то совершенно незначительного, да и не хотел. Он решил прийти в себя с помощью проката. Это всегда помогало, как бы плохо он себя не чувствовал, как бы не ненавидел в тот или иной момент скейтбординг, он всегда находил выход в нем. Но не сегодня. Доска под ногами ощущалась неправильно, все тело было чужим, как будто Бакуго вытащили из своего и сунули в это, совершенно неподходящее, а голова болела. Иногда наступали моменты прогрузки, когда весь мир резко распадался на мелкие конфетти-кусочки, а потом собирался вновь. Бакуго не знал, что с этим делать, он не представлял, как будет участвовать в соревнованиях, но точно знал, что ни за что не исполнит нестабильные трюки. Оставалось тридцать минут, скейтеры как раз начали тренироваться, а Бакуго закончил, потому что еще минута и его не хватит на два идеальных проката, он просто не выдержит и, в лучшем случае, ошибется. — Каччан. — Его поражала самоуверенность Каминари, не проехавшего по дорожке ни разу, но тот выглядел слишком лучезарно для осуждения, — знаешь, кто будет снимать соревы? Мина! Наша девочка продвинулась в операторы. — Бакуго сжал челюсти. В любой другой момент он бы порадовался за подругу, но сейчас его нервы были на пределе, трясущиеся руки выдавали с потрохами его состояние, он прятал их за спиной. Он должен был спокойно воспринять хорошую новость, не показать волнения и предательства собственного тела. Вдох. Выдох. — Она охуенна в этом. — В голове ни одной мысли, ни одной картинки. Она охуенна. Охуенна… Почему? Бакуго, как будто бросили в темный водоем, где он не мог ориентироваться, ему нужно было попросить о помощи, но рот заклеен. — Только ты хуйней страдаешь. — Зачем он его оскорбил? Зачем продолжил разговор. Тело не слушалось, теперь дрожали не только руки. Каминари фыркнул и отвернулся — обиделся. Это было на руку, у Бакуго всего несколько секунд на то, чтобы справиться с тремором. Не получалось. Голову, как будто разделили на двое: в водоеме хищники, они кромсали разум и чело, добирались до каждой мышцы, до каждого клочка сознания, стирая малейший намек на них. Оставалась только боль. Бакуго уже не ощущал плавность паники, он знал, что скоро настанет конец. Передышка на лавке не дала ни капли энергии. Бакуго проваливался в другой мир. Зазеркалье или Готэм? —…куго, Бакуго. — Каминари возвышался над ним даже наклонившись. Он щелкал пальцами перед лицом. Это раздражало. — Ты в норме? — Да? Нет? Бакуго не мог дать четкого определения норме, но он точно был не в себе. — Я продумываю наиболее успешную стратегию. Отъебись. — Какая правдивая ложь. Он действительно пытался понять, как избежать ступора, но стратегией его план можно было назвать с натяжкой. — Ладно, не буду тебя отвлекать. Ты будешь начос? — Бакуго мотнул головой. Его не хватило на большее, голос мог его выдать. Если Каминари никогда слишком сильно не придирался к внешним отклонениям, то к неправильному звуку всегда мог. У него был превосходный слух и встроенный распознаватель интонаций, который, наверное, стоял у всего окружения Бакуго. — Чувак, не волнуйся так, ты самый охуенный среди них. — Я блядски спокоен, долбаный Пикачу, повторюсь, я разрабатываю план действий и оцениваю трюки, так что иди на хуй. — Бакуго смог вынести этот диалог только благодаря злости, нарастающей в его груди. Он чувствовал, как она все больше отравляла его, захватывая контроль даже над кончиками пальцев. Каминари ушел. До соревнований оставалось слишком мало времени, Бакуго пришлось сойти со своего места, чтобы посмотреть под каким номером ему предстоит выступать. Первый. Он должен был выйти перед всеми и задать настроение соревнований, он обязан был в ближайшие четыре минуты взять себя в руки и выложиться по полной на этой чертовой дорожке. Бакуго сжал запястье нестриженными ногтями, впиваясь до боли, до адского желания сделать еще хуже, чтобы наконец обрести так не вовремя потерянное сознание. Бакуго хотел проснуться, выбраться наружу из ловушки в виде тела. Но сильнее всего он хотел победить, и от этого еще больнее было понимать, что у него нет шансов. Бакуго смог это признать, стоя на начале тропы, ведущей к казни. Он впервые оттолкнулся, предвещая поражение. Первый — средний по сложности, но довольно впечатляющий, трюк прошел успешно. Бакуго не допустил ни одной ошибки. Его сердце стучало так, что было больно. Его словно сжимали костлявые руки, играя с ним, как с мячиком для большого тенниса. Дальше шел BS тейлслайд. Бакуго сейчас не был в нем уверен, но на нем можно получить много баллов. Прыжок. Кто-то закричал, ноги начали дрожать, но он устоял, скольжение получилось чистым, а в голове гремели раскаты грома и похоронный марш для самой бестолковой карьеры, его собственной. Хотя он и вышел из трюка хорошо. Чужая лицемерная радость, свист и хлопки сбивали, Бакуго путался в собственной программе, он был готов уже сделать первое, что придет в голову. И это был кикфлип для заполнения пространства, его было очень нецелесообразно делать на промежутке, на котором находился Бакуго, но если он снова войдет в трюк, то это обязательно сыграет ему на руку. Его мотивацией держалась на знании, что здесь попытка одна, и если он ее провалит, то реабилитироваться никак не получится. Вторая обязательно будет гораздо хуже. Последующие трюки Бакуго исполнял на автомате. Он вспомнил о предстоящем контесте, о скорой поставке одежды, досок и энергетиков. Бакуго думал о скейтбординге, как о жизни, бьющей ключом. Его ждала реклама и длинные разговоры, фаст фуд и шикарные напитки, интересные люди, эмоции, он не мог облажаться, не мог упустить все это, сравняв многолетний труд с землей из-за жалкого недомогания. И он не подвел себя, откатав идеально сложнейшую программу. *** Бакуго шатало, ему пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. У него было время на отдых, пока все откатают, и он использовал его с двойным усердием, натирая ушибы мазью. Две пустые бутылки воды полетели в мусорку, вместе с пятью пластырями. Бакуго лежал на маленькой неудобной скамейке с обработанными ранами и полнейшим отсутствием личности. Он был огромным серым пятном на зашарпанной коричневой деревяшки, и его это устраивало. Во время перерыва Бакуго все-таки съел пару начос, но без особого энтузиазма и под недовольный скрип Серо, который чуть не упал на нестабильном элементе. Перфекционист внутри него кричал и возмущался, поэтому снаружи он сам занимался тем же. Его можно было стерпеть, тем более Каминари был доволен своим прокатом и оставил изнасилованные мозги Бакуго в покое. — Кацуки, выглядишь совсем хуево, не хочешь глотнуть? — Серо протянул полупустую банку энергетика. Бакуго незамедлительно принял ее и выпил остатки. Ему нужны были силы. До следующего проката оставалось совсем ничего. Перед стартом он чувствовал себя еще хуже: голова кружилась так, что все плыло, а тело было до невозможности тяжелым. Он не думал о падении, неудаче или еще чем-то отвлеченном, это была слишком большая роскошь. Бакуго выполнял более легкие трюки, но все так же четко, как и в первом прокате. Он делал свой максимум, не жалея предательского тела. В конце в его глазах потемнело, мир окончательно поплыл, и он упал. Перед толпой людей от усталости и истощения. Кто-то рядом вскрикнул, один парень закрыл рот руками. Бакуго вызвали врача и освободили пространство, периодически брызгая в лицо водой. Очнулся он под капельницей в больнице. *** После неудачного завершения соревнований и совета от врачей не напрягаться, Бакуго пошел на работу, чтобы взять день больничного. После его ждал разговор с Киришимой, из которого он узнал, что выиграл соревнования, деньги были переведены ему на карту, кубок на временном хранении у Серо. Это не вызывало никаких эмоций, Бакуго слишком устал, чтобы радоваться. Он вообще ничего не чувствовал, кроме апатии. Это не пугало, только угнетало сильнее, чем потеря одного продуктивного дня. У него было волонтерство, пока он отлеживался в больнице, его необходимо было наверстать, как и смены в кафе. Учеба не слишком пострадала, но его ждало усиленное погружение в самые отвратительные темы. Ни одной хорошей новости и никакой мотивации продолжать так жить. Бакуго плюнул на асфальт и достал ключ, наконец, он его не забыл, от ворот и дома Киришимы. Сам Эйджиро был на свидании и не собирался возвращаться в ближайшее время. Бакуго вошел в коридор с выходом в огромную гостиную, наполненную различными растениями, также там стоял изящный камин и небольшой стеллаж с книгами около кресел и туалетного столика. Это была зона чаепитий, сбоку можно было увидеть оранжерею — гордость миссис Киришимы, а общую атмосферу дополнял цветочный запах. Бакуго вошел туда и застыл на месте. Он снова ощутил беспомощность и леденящий страх, пронзаюший все тело холодными иглами и примораживающий к месту. В кресле перед камином сидела его мать. В бокале, который она держала, плескались виски с тремя кубиками льда. Она обернулась на звук шагов, и задумчивость на ее лице сразу сменилась недовольством. — И долго ты, гаденыш, планировал здесь скрываться? — Мицуки встала с кресла и плавно, словно хищник, подошла к сыну. — Неблагодарное отродье. Заканчивай все эти глупости и возвращайся домой. И так уже перед всеми опозорил нашу семью. — Кацуки сжал кулаки, не отводя взгляда от матери, он не уступит ей, ни за что. — Нет. — Мицуки сощурилась, она явно ожидала подчинения. — До моего восемнадцатилетия осталось полгода, и я ни на день не вернусь в тот ад, в котором мне пришлось прожить семнадцать лет. — Мицуки начинала по-настоящему злиться. Кацуки безошибочно угадывал ее настроение, слишком привык готовиться к худшему. Раньше он чувствовал себя таким слабым по сравнению с матерью, что старался избежать ее гнева, если сам не ощущал в себе ненависти. Даже когда он кричал с ней на равных, то все равно понимал, что заведомо проиграл. Сейчас же она не волновала, совсем. Он мог отстоять свои права и избавиться от ее гнета навсегда. — Через какой ад тебе пришлось пройти, а? Воспитала тряпку, ты не знаешь, что такое трудности, никогда не знал. Ты просто слабак, неудачник, который не может это признать. Била я тебя? Да, видно, мало била, раз вырос таким бесхребетным. — Кацуки привык это слышать, ему уже не было больно, он не собирался ничего доказывать этой глупой, ограниченной женщине, но он заслужил слово. Он мог высказаться. — Действительно, какой я отвратительный, но только из-за твоего блядского воспитания. Я не умею общаться с людьми, постоянно срываюсь на них, как это делала ты на мне. Ненавижу себя даже когда выигрываю, потому что ты перенесла все свои комплексы на меня, и теперь во мне осталась только усталость и нереализованные амбиции. Я работаю больше шести часов в день, охуенно учусь и трачу как минимум три часа на скейтбординг, а еще у меня благотворительность, недосып и истощение. Какой же я слабый, ага. А ты не подумала о том, какая ты ужасная мать? Я не выношу чужих прикосновений, у меня триггеры, каждый раз, когда кто-то тянет ко мне руки, когда чуть повышает голос, я начинаю защищаться даже, когда мне не желают зла. Ты не представляешь, как я тебя ненавижу за все это. Ты ломаешь меня каждый день, находясь далеко. Я, блять, не вывожу, я только вышел из блядской больницы после победы на крупных соревнованиях и что я слышу? Что моих усилий опять недостаточно, что никогда не будет. Я не собираюсь подстраиваться под тебя, потому что это бесполезно. Ты все равно разрушишь меня, а отец будет с сочувствием качать головой. Вот он слабак, и ты слабачка, ты ничего не добилась сама, ты никогда не была достаточно хороша, ты ничтожество, так и не победившее свой дерьмовый характер, я никогда не буду таким, как ты, я добьюсь успеха и буду стоящим человеком. А, и еще, я гей. — Бакуго отвернулся. Ему хотелось бежать, как можно дальше. Ярость превращалась в истерику, его глаза щипало от несправедливости. Он действительно был на грани и готов это признать. Сил на борьбу не осталось. — Знаешь, я даже рада, что ты ушел. Ты не заслуживаешь того, что у тебя было. — О, да, Кацуки не сделал ничего плохого, чтобы получить благоухающий букет самых разнообразных и уродливых травм. Их лепестки начали гнить, как и он сам. — Ни денег, ни семьи. Надменный ублюдок. — Почему ты, блять, не слышишь меня? — Это было сказано настолько устало и разочаровано, что Мицуки скривилась. Ее мимика была идентична Кацуки, и от этого по спине прошел холодок. Он ушел. Каждая ступенька казалась мучительным болотом, которое затягивало. У Бакуго впервые за всю жизнь были опущены плечи, он никогда не ощущал себя таким разбитым. В комнате было так много вещей, Бакуго желал только одного — спроецировать свое состояние на них. Он взял грязную кружку, подаренную Киришимой, медленно приподнял, сжал и кинул. Она разбилась о стену, осколки посыпались на пол, его сердце лежало где-то между ними. У него словно упала повязка с глаз и рук. Бакуго сбросил одним рывком все вещи со стола с коротким вскриком. Ему под руку попался стул, куча мелких вещей, подушки — он все превратил в жалкие останки. Его крики нельзя было услышать из-за хорошей изоляции стен, но если бы они долетели до кого-нибудь, то тот человек точно зажал бы рот рукой в немом страхе, сочувствии. Бакуго не плакал, но в его глазах были тысячи непролитых слез. Он кинул телефон в карман и вышел из дома, хлопнув дверью. Ему нужно спастись от самого себя.