Незатейливых песен вокруг мне было мало, да и совершенство, согласись, скучнейшая в мире вещь. Истинную красоту я разглядел в тебе — изъянам вопреки. По правде, изъяны и делают нас собой.
***
Несколько долгих минут Роджерс молча наблюдает за тем, как наследный принц Далосса, сидя над тарелкой ужина, с рассеянным видом комкает в пальцах салфетку и кусает губы, уставившись в никуда. Мелькает мысль окликнуть его, вернуть к реальности коротким вежливым зовом. Несвойственно этому решительному юноше озадачиваться столь простыми вещами. Неловко переглянувшись с камердинером, служанка подливает Тэхену вина, оставаясь совершенно незамеченной. Омега перестает терзать салфетку и легко тарабанит кончиками пальцев по накрахмаленной скатерти, прежде чем вздохнуть и подать голос: — Как, еще раз, ты сказал? Камердинер прочищает горло, жестом отослав служанку прочь, и повторяет весть: — Его Высочество уже пришел в сознание и отдыхает. Состояние его стабильно, сэр, волноваться не о чем. Если принц будет должным образом следовать предписаниям врача, ближе к осени сможет вернуться к активному досугу. — Ближе к осени, — задумчиво кусает губы Тэхен и кивает сам себе, — Ему всего хватает? Слуги, еда, ну, все это? — Безусловно, сэр. Полагаю, единственное, чего не хватает принцу — вашего присутствия. Когда омега не отвечает и молчание затягивается, Роджерс решает добавить: — Вопреки советам врача Его Высочество уже порывался подняться и отправиться вас проведать. — Меня проведать? — тот мгновенно разворачивается к собеседнику, приняв осмысленный вид, — Это его исполосовали когтями и это он протер стены в округе своим камзолом, — пронизан возмущением его голос. — Полагаю, дело в вашем появлении через крышу. Вновь тишина служит ему ответом, одна только дробь тонких пальцев по столу нарушает ее. То, каких усилий стоит далосскому королевичу собраться с духом, повергает камердинера в легкое замешательство. Тэхен и сам корит себя за нерешительность. Ему хватило духу кинуть в магического монстра подносом и вонзить кинжал в его дьявольский глаз. Накричать на Чонгука, пока тот признавался ему в любви, дыша на ладан. Выступить с предложением по устранению ущерба в бальном зале и дворцовом парке перед самим королем Чамберга, чья категоричность была на слуху у каждой собаки. И все же что-то заставляет его оробеть от известия о том, что Чонгук пришел в себя, жив, скоро даже будет здоров и полон сил как прежде. Что-то заставляет его растерять весь пыл перед тем как навестить потерпевшего. Самого Тэхена ночное происшествие наградило лишь обширным ушибом и синяками, они ныли, но не настолько, чтобы затруднять движение. Слегка саднили царапины на ладонях — опрометчиво схватился за разбитое стекло, перепугавшись. В целом, самый больший урон понесло его душевное равновесие, что и наблюдал теперь терпеливый камердинер. Стоило взять себя в руки и взглянуть в глаза своим переживаниям. Неизвестно, чего Тэхен опасался больше: внезапно узреть, насколько плох на самом деле Чонгук после схватки… или убедиться в том, что сказанное им в полузабытье действительно являлось правдой. Он колеблется некоторое время, но в конце концов оборачивается к Роджерсу с обреченным видом. — Пойдем навестим, — давит, сглотнув, — Болезного.***
Понятливой сиделке хватает одного взгляда, чтобы выскользнуть из покоев, плотно прикрыв за собой дверь. С совершенно прямой спиной и сжатыми кулаками Тэхен проходит к окну, раздвигая тяжелые шторы в впуская внутрь потоки по-закатному розового солнца. Чамбергский принц старательно делает вид, что дремлет, хотя за прошедшие сутки успел отоспаться, пожалуй, на девять жизней вперед. Тэхен несколько продолжительных мгновений препарирует взглядом и без того потрепанного альфу. Хмыкает скорее от нервов, нежели из вредности и, для пущей уверенности крепко стиснув челюсти, присаживается на край постели. Солнца луч медленно скатывается по запекшейся крови над бровью замершего юноши. Чтобы не повестись на сильнейшее желание тронуть ее пальцами, Тэхен отвлекает себя: — Чонгук. Тогда же их взгляды встречаются. Нет, не так. Они схлестываются в красноречивом противостоянии ликования, накала, тяги. Звучит хриплое: — Да? Тогда Тэхен издает короткий облегченный вздох и сдувается как парус без ветра. Его прямая осанка вмиг надламывается, он опускает плечи. Ищет, что сказать, но не успевает собрать мысли в кучу. Оторопь неторопливо ослабляет над ним тиски. У повисшего молчания особый привкус. Это смущение двух людей, готовых отдать жизнь друг за друга, но опасающихся признать это вслух. Чонгук решается первым, самый бойкий из них. — Солнце на месте, а крыльев твоих не видать… — краешком губ улыбается, — Получилось? Моей любви было достаточно? — читается в его золотых на свету глазах. — Твоими стараниями, — слегка кивает омега, его рука взмывает в воздух, чтобы машинально поправить одеяло над лежащим, — Ты сильно ударился головой, когда тебя, эм, бросали в дерево. — Глупее стал? — ширится улыбка напротив. При виде нее требуется пара мгновений, чтобы вернуть себе самообладание. — Время покажет, — тихо отзывается Тэхен привычной колкостью. — Видать, до того сильно ударился, что привиделось странное, — дождавшись удивления, оттенившего лицо омеги, он невозмутимо заявляет, — Как ты обещал кое-в-чем признаться, если выживу. Глаза у него плутовские. Выколоть, — беззлобно хмыкает Тэхен про себя. — Ты бредил, — заявляет безапелляционно и вкрадчиво, подавшись вперед. Язык проходится по сухим губам, невольно приковывая внимание. События этой злосчастной ночи подергиваются дымкой, точно старое мучительное воспоминание. Сердце жаждет услышать подтверждение, что не бредил тогда сам Тэхен. Он все еще не осмеливается обличить свои чувства в слова, потому решает уклониться. — Когда Роджерс сказал, что ты в порядке, я себя почувствовал, как пёс, которого выпустили носиться по огромному лугу за бабочками. Чонгук смеется, откинувшись на подушки, как бы невзначай ладонь его падает на одеяло подле руки Тэхена, но останавливается почему-то только когда соприкосновение опаляет румянцем щеки омеги. Замерев, старательно делая вид, что ничего не заметил, тот поворачивает руку ладонью вверх, сжимая пальцы. — Так и представил: язык на плечо и щеки колышутся от ветра, — щурится бессовестный чамбергский принц. Тэхен сохраняет присущее ему самообладание: — Я, пожалуй, о чувстве бескрайнего счастья и свободы. Эти слова мгновенно возвращают Чонгуку серьезность. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но не находится с ответом, только взглядом прикипает к своему королевичу, не отпуская руки. Через несколько безмолвных вдохов Тэхен на что-то отваживается. Он ещё не осознает, на что именно, но чувство пропитывает нутро стремительно как капля чернил — бумагу. Мгновение замирает. Стоит Чонгуку податься вперед, их оглушает короткая дробь по стеклу. Они шарахаются друг от друга как чумные, мгновенно ровняются цветом с алой обивкой стен, Тэхен подскакивает с постели, обернувшись на звук. На фоне сизых сумерек по ту сторону оконного стекла переминается с ноги на ногу маленький человечек. — О, небеса, — бросается омега к нему, взмокшими руками отворяя окно и впуская внутрь прохладу вечера, — Юнги! — Я, я, человек. Аплодисменты? — скалится фея благодушно, ковыляет по подоконнику к шторе и юрко сползает по ней как по канату. — Умеешь же ты вовремя появиться, — смеется альфа при виде него. — Хобби у меня такое, — не остается Юнги в долгу. Он важно проходится по полу, оставляя после себя мерцающую в полумраке дорожку, по сползшему краю одеяла карабкается на кровать и садится на деревянную спинку в ногах. — Что с твоими крыльями? — обеспокоенно спрашивает Тэхен, присев перед ним. Фея разводит руками как святая наивность, лукаво сверкая звездными глазами. — Оттяпал кусок, пока добирался. Не пялься так, человек, выращу новые, — усмехается он, — Вот увидишь, моим крыльям любая бабочка позавидует. Закусив губу, Тэхен через силу улыбается. Он рад. Рад безгранично. Всеобъемлюще, до кома в горле счастлив видеть их двоих живыми. В то же время сознание его услужливо подкидывает воспоминание. Падая на крышу дворца, он ненароком отрывает непослушными пальцами лоскут звездного света, и тот истаивает, вспышкой мелькнув в распахнутых от ужаса глазах. Кажется, умозаключение искажает лицо омеги слишком явно, Юнги при виде него вздыхает. — Все хорошо, Тэхен, — вкрадчиво, оставив иронию, заключает звездная фея с лукавой улыбкой. — Он прав, — подает Чонгук голос, — Все закончилось. Пройдет месяц, и мы все как новенькие будем. Можно новое чудище искать. Шутка его нелепая, первые пару мгновений она одиноко повисает в воздухе… а потом тишину вспарывает дружный звонкий смех. Тэхен смеется, потому что его лихорадит. Юнги — над Чонгуком. Чонгуку и правда, похоже, забавно. Этот смех надсадный, но заразительный, он заставляет сковавшее их напряжение отнять свои леденящие руки и раствориться в сумерках. — Брат? — прерывает их негромкий оклик со стороны двери. Все оборачиваются. Любопытный Чимин протискивается внутрь, налегая на тяжелую дверь, прижимает к груди миску засахаренных фруктов. — Что это ты принес? — посылает ему улыбку Чонгук, но мгновенно замечает, что вниманием брата завладел некто иной. Юный Чимин встречается взглядом с обернувшейся звездной феей, и лицо его вмиг теряет краски. Тэхен вспоминает, почему доселе не позволял своему крохотному другу пересекаться с крохотным чамбергским принцем. Впечатлительный Чимин опасался всего чародейского и… насекомых. Видимо, именно поэтому вид светящихся белесых глаз феи вызывает у него подобную реакцию. Тарелка выпадает из разжавшихся пальцев, со звоном встретившись с полом. В аккомпанемент этому звуку комнату заполняет пронзительный детский плач. Сквозь него попытавшийся подскочить и скорчившийся от боли Чонгук может разобрать лихорадочное: — Г-глаза… у него глаза! — Юнги, тебе лучше ненадолго спрятаться, — торопливо поднимается Тэхен на ноги и делает шаг в сторону младшего принца, но тут же тормозит. — О, этот прелестный маленький человек, — раздается задумчивое. — Что? — поворачивается омега на голос и видит, как фея медленно склоняет голову к плечу, не отрывая взгляда от разрыдавшегося ребенка. Тогда же случается нечто необъяснимое. Юнги медленно, совершенно по-кошачьи моргает, и в его глазах появляется зрачок. Чонгук на фоне бессовестно сквернословит, будучи в почти обездвиженном положении, Тэхену приходится подойти и надавить ему на плечи, чтобы не порывался встать. Трое людей в комнате не отрывают взгляда от феи. А фея, повергнув их в еще больший шок, неспешно встает и спрыгивает с кровати вниз. Уже на ходу миниатюрное тело охватывает сияющий вихрь искр, светло-розовых, синих, лиловых, они точно пчелиный рой сворачиваются вокруг и тут же множатся, приобретая значительно большие размеры. Забыв о страхе и плаче, маленький принц наблюдает за этим с открытым ртом. Что уж, два больших не отстают. Через мгновение свечение утихает, и в сумраке покоев, посеребренный звездной пылью, оказывается приземистый человек в причудливом терновом венке. На спине его рубашка испещрена двумя глубокими разрезами, в которых проглядывает белая кожа. Серые, чуть менее светлые, чем людские, глаза внимательно и мягко обращаются к оцепеневшему от восторга Чимину. Под молчаливым взглядом опешивших принцев Юнги присаживается перед ним на корточки. — Не плачь, маленький человек, я не ем людей, — доверительно делится он. — Здравствуйте… — выдыхает Чимин, уставившись во все глаза. — Человек, ты когда-нибудь видел звезды вблизи? Тот отрицательно мотает головой. — А показать? Быть может, хитрая фея лукавила, собираясь показать звездам маленького Чимина. Это осталось для них большой тайной, ведь, оправившись от шока, Чонгук взрывается: — Насекомое, ты чего устроил? Не посмотрю, что ты фея, по хребту надаю за домогательства до принца! Юнги отмахивается, улыбаясь Чимину, с его ресниц, сверкая, слетает крошево звездной пыли. — Цыц. Мы с маленьким принцем проведем маленькую экскурсию до звезды. Вернемся к рассвету. Пальцы его вдруг осторожно, точно обращаясь с фарфором, заправляют прядь волос Чимина за ухо и сжимаются в кулак, отстраняясь. Когда Юнги раскрывает ладонь перед лицом юного омеги, там что-то светится. Восторг озаряет лицо Чимина, тот уже тянется потрогать таинственное и безобидное волшебство, но фея прячет руку за спину. — Пойдем, — он встает и легко подталкивает его к выходу. Как только за ними закрывается дверь, Тэхен обессиленно опускается на постель, а Чонгук пару мгновений ошеломленно пялится в стену. — Нет, ты это видел? — бормочет он. Омега отрицательно мотал головой. — Я тоже ничегошеньки не понял, — свидетельствует он. Они переводят взгляд на друг друга и, не выдержав, прыскают от смеха. — Этот мир полон тайн, — усмехается принц Далосса, — Здесь ничему нельзя удивляться. — Верно, — возвращает улыбку Чонгук. Он медленно принимает сидячее положение, стиснув зубы. Спохватившись, Тэхен придерживает его за спину. — Насекомое не дало мне закончить, — жалуется альфа, пока устраивается поудобней. — Закончить что? — Клятву вечной любви. Ты позволишь? Оторопев, омега забывает даже отстраниться. Они замирают совсем близко, и с этого расстояния альфа видит каждый отблеск взошедшей луны в черных глазах напротив. Чонгук долго смотрит на Тэхена, недоуменно приподнявшего брови, сохранившего статный наклон головы даже сейчас. Он — ветер, налетевший с гор, обежав целый мир в поисках приключений. Человек перед ним — константа, незыблемая звезда, вечное небесное светило. Пережив вместе смертельную опасность, звезды в конечном счете перестают завидовать ветру в его привольности. Ветер больше не злится, что звезды далеки, высокомерны и безразличны. Ветер шелестит: — Я буду любить тебя всем сердцем столько, сколько смогу. И это время закончится только вместе со мной. Тэхен не двигается. Лишь взгляд его меняется, расцветая бесстрашием. В кои-то веки он не колеблется, принимая решение. Закрыв глаза, принц приподнимается и целует Чонгука сам, запустив пальцы в его непослушные волосы. В такие моменты, пожалуй, и отворяется сердце.***
Жизнь казалась мне простой и бесхитростной песней, и так было ровно до нашей встречи. В твоих руках моя сумбурная мелодия обратилась симфонией. Ты появляешься, и мир наполняется музыкой.