Через сотни ночей к последнему утру тянусь. Не зови меня. Я и без зова вернусь. © Арм-Анн
***
Против воли Чонгук все еще живет памятью недалекой ночи, когда касание Тэхена насыщает красками его поблекший мир. Безрассудное решение королевича, которое их разлучило, не оставляет принцу Чамберга ничего кроме как предаваться тревогам, воспоминаниям, грезам. Воспаленный закат пылает красным, любопытно заглядывая в окна бального зала, наблюдая: достаточно ли пышны юбки и наполированы запонки, чарующ ли звук музыки, льется широкой рекой рубиновое вино? К юбилею матушка велела украсить зал розами столь глубокого алого цвета, что без отблеска свечи почудятся черными. Обосновав нишу у стены, Чонгук украдкой срывает бутон и безжалостно комкает в пальцах с нечитаемым выражением лица. Взгляд его то и дело мечется к дверям, точно кого-то выжидая, хотя мысли принца давно унесли его за множество миль от дворца — в трепещущее марево памяти. Сколько себя помнит, был непоседливым ребенком. И юношей. И мужчиной, пожалуй, вырост сродни. Ему легко признаться себе в неуемном желании что-то запортачить, кому-то досадить, устроить проказу, чтобы мальчишеский смех звучал до того заливисто, что не вмещался в сводчатые потолки дворца. Чамбергского наследника часто наказывали в детстве, мать сетовала: что за напасть такая; но все равно давала поблажки. Отец оставался непоколебимо суров, благо, подле всегда ошивался верный Роджерс, силясь смягчить неудобство положения принца. Тот заступничества не признавал и даже чувствовал некоторое расстройство, когда шалость сходила с рук совсем безболезненно. Может, как раз прознав о неудовольствии Чонгука, специально играл на этом чувстве королевич соседствующего Далосса. Сминая в руках алый бутон, Чонгук вновь обращается юношей четырнадцати лет от роду, в чьих бездонных тайниках памяти гнездятся события знойного чамбергского лета. Их первого лета. Вспоминается отрешенная серьезность Роджерса, солнечные квадраты на полу, мириады пылинок в воздухе и собственное ликование. — Сэр, боюсь, я вынужден настаивать на вашем честном ответе, — раздается терпеливый голос камердинера, — Это вы подложили учителю живописи булочки с опилками? — Как бы я мог, — широко распахивает глаза и с трудом сдерживает ухмылку черноокий принц, — Мало ли детей у этого учителя, он брюзга и зануда, кто угодно мог обозлиться. Он разводит руками. Лицо его честное, праведное, натренированное сотнями выходок и проказ. Все присутствующие осведомлены, чьих рук дело подстава с булочками и насколько ненавидимы Чонгуком уроки живописи. Не поведя и бровью Роджерс складывает руки за спиной. — Тогда, быть может, Ваше Высочество в курсе, кто посадил ужа в кувшин вина на ужине? Альфа едва сдерживается, чтобы не прыснуть от смеха. Перед глазами мелькают картинки, как перепуганная змея мечется в темном сосуде, кувшин шатается, точно поймал молнию, а падая, сносит со стола подсвечники и бокалы, вино по-настоящему льется рекой на оказавшихся в эпицентре гостей. — Кто бы это ни был, негодяй понесет ответственность! — горячо восклицает принц, рука его красноречиво хватается за сердце, глаза горят. «Актер, каких поискать…» — вздыхает про себя старый камердинер, щурится. — Безусловно, понесет, сэр, именно с этой целью я… Дверь распахивается. — Не помешаю? — неспешно вплывает в комнату омега, чья горделивая осанка вызывает у Чонгука прилив дурноты. Не дожидаясь приглашения, наследник Далосса, всего лишь гость в их доме, проходит в кабинет как в свой собственный, садится за стол рядом и благодушно улыбается. Лицо его эта злодейская улыбка лишь портит. — Помешаешь, — нагло подается к нему Чонгук. — Цель достигнута, — не отстраняется Тэхен ни на миллиметр, выдерживая яростный взгляд с присущим ему хладнокровием, — Роджерс, я с извинениями. Сотворил сущую глупость. Он отворачивается от принца. — Могу я узнать, о чем речь? — вежливо кивает стоящий камердинер. — В Далоссе не так давно вошла среди знати в моду кулинария, и мне захотелось чего-то… изысканного. Так что я испек весьма необычных булочек и предложил своему учителю их отведать, — он пожимает плечами, подчеркивая, о каком пустяке говорит, вперившийся глазами в его профиль Чонгук багровеет, внутри него нарастает клокочущее возмущение. — Что за б… — открывает он рот и тут же замолкает, когда каблук Тэхена опускается на его ступню, заставляя ойкнуть от неожиданности. — Я не ожидал, что мои кулинарные ухищрения не придутся учителю по вкусу, — невозмутимо продолжает омега, медленно обернувшись к сжавшему зубы Чонгуку. Туфля его не двигается с места, давление нарастает. Он выгибает бровь, точно ничего не происходит, точно берет на слабо: жаловаться станешь? Заплачешь? Закричишь? Хитро улыбается. Чонгук кипит от злости при виде его горделиво вскинутого подбородка, его непоколебимого взгляда, язвительности в его голосе, его сладкого запаха. Понимая, что Тэхен сорвал ему веселье и подцепил на крючок: если сейчас альфа примется доказывать, что не Тэхен учителя опилками накормил, придется признаться самому. — Может, и о происшествии за ужином что-то знаете, сэр? — лукаво щурится Роджерс, прерывая их переглядки. — А, так это Чонгук ужа в кувшин засунул, — безапелляционно заявляет Тэхен, отчего внутри у альфы все холодеет, и вдруг добавляет, — Я его попросил. Скука на этих ужинах смертная. Пройдет несколько лет, Чонгук все еще с недоумением будет вспоминать этот день и задаваться вопросом: зачем? Что взбрело омеге в голову его покрывать? Досадить, извести, устроить переполох? Да еще и в первое лето, что задало весь тон их длительному знакомству. Взрослый Чонгук отчего-то расцветает улыбкой, вспомнив, как омега отдавливает ему ногу, не моргнув и глазом. Взрослый Чонгук выбирает себе развлечения не столь мелочные, но о юношеских думает с рассеянной нежностью. В конце концов, кто, если не Тэхен, вообще способен был ему противостоять? Кому хватило бы безрассудства? Вернувшись в реальность, он вновь оглядывает прибывших на бал гостей, в глазах рябит от обилия цвета и блеска, от мельтешения фигур и крещендо звуков, от дрожащего пламени свечей, рябого звездного неба за высокой стеклянной крышей. Со вздохом принц надевает на себя черную с золотом маску, изюминку сегодняшнего вечера, обратившую прием в маскарад. Лица гостей сливаются в сплошное месиво прорезей для глаз, цветных окантовок и волшебства неизвестности. Надев маску, принц Чамберга сливается с ними, толпа радостно принимает его, утягивает в гущу танцев, вынуждая задержаться, соблюдая приличия. Чонгук сетует и хмурится, но не отказывает окружившим омегам в танце, зная, что весь вечер с него не спустят глаз скрытые соглядатаи, приставленные отцом. Будь его воля, он бы задержался у обитых бархатом стен, на которых безмолвной гордостью короля развешана коллекция оружия. Не будь нужды пускать пыль в глаза своим послушанием, вместо танцев Чонгук бы предпочел водить пальцем по острым наконечникам раритетных стрел и лезвию древних мечей. Даже не так. Будь его воля, Чонгук давно бы припустил коня в противоположном дворцу направлении. С мечом за поясом, стрелами за спиной. С полными яшмы карманами, пчелиным воском и звенящей от ярости головой. Про яшму ему рассказал придворный звездочет, тщательно изучив записи о монстрах, которыми обращался колдун-похититель. Надежду она давала ничтожную, но, может, и правда могла колдуна ослабить, а потому заранее была распихана у принца за пазухой. Собственное оружие ждало своего часа припрятанным в коридоре, так ловко, что без обыска и не обнаружить, но так поблизости, что при побеге прихватить его Чонгуку не составит труда. Через некоторое время, выдохшись, он покидает кутерьму танцев, прихлебывает вина и, утирая рот манжетой камзола, внимательно осматривает зал. В тысячный раз взгляд обращается к золоченому входу, в проеме которого прибывают и исчезают люди нарядные и хмельные. От взгляда его не ускользает ни одна узорчатая маска, ни одна праздная улыбка. Потому он поначалу даже не осознает, почему следит за одним из вошедших омег особенно пристально. Обежав глазами утянутый черным бархатом тонкий стан, ворох блестящих черных волос и точеный профиль, принц роняет бокал, сам того не заметив. Звон падения тонет в суматохе бала, сливается с музыкой, пролившееся вино образовывает лужу, по которой Чонгук проходит не глядя — скорее, проносится, ловко лавируя меж вальсирующих людей. Омега, в противовес остальным двигаясь неспешно и словно рассеянно, озирается по сторонам: из прорезей маски блестят любопытные проницательные глаза. От входа он юрко уходит к стене, движется вдоль, постоянно приподнимая голову, точно заглядывая в лица людей. Когда он проходит мимо проема, уводящего на укрытую портьерой террасу, молниеносная рука оборачивается вокруг его талии и утягивает внутрь. Тот охает, обернувшись. Шелковая лента, держащая маску, ослабевает, и та встречает с полом, сорвавшись вниз. — Ты пришел! — восклицает возникший прямо перед лицом Чонгук. Он смотрит в неверии на омегу, забыв убрать руку с его талии. Глаза Тэхена в полутьме загораются. — Чонгук, — произносит он с придыханием, — Да, я здесь. — Как тебе удалось? Где Юнги? Что с колдуном, он рядом? — засыпает его альфа вопросами, пока рука непроизвольно хватается за тэхеново хрупкое, по-лебединому изящное запястье и подносит к своей груди. — Я сбежал, — отвечает тот торопливо, под стать взбудораженному принцу, — Пока был день, я летел по небу изо всех сил, чтобы успеть на бал. Я же обещал, что приду, — заверяет омега. То, что расцветает в тот момент у Чонгука в груди, сложно выразить одним словом. Как и десятком, и сотней, мириадами слов, оно непередаваемо настолько, насколько это возможно, оно тепло и полно надежды, оно трепещет и бьется, рвется Тэхену навстречу. На террасе традиционно оставляют лишь скромный канделябр, оставляя уединившимся возможность узреть яркость звездного неба, и крохотный отблеск свечи в глубоких глазах Тэхена колышется чарующе. Еще немного, и тонкая, филигранная красота этого лица сведет чамбергского принца с ума. — Это просто чудо какое-то, — усмехается Чонгук, держа своего королевича за руку так, будто Тэхен истает, стоит ему разомкнуть пальцы, — Я уже думал, сбегу из-под стражи и помчу за тобой, боялся, что не получится или я не успею, что это дьявольское отродье… — цедит он сквозь зубы. Прохладная ладонь неожиданно ложится на его щеку, возвращая к реальности. — Надо спешить, — мягко звучит голос омеги, — Если не поторопимся, даже клятва нам ничем не поможет. Когда колдун обнаружит мою пропажу и явится во дворец, все будет кончено. Чонгук отрывисто кивает, от Тэхена ему глаз не оторвать. В кои-то веки этот язвительный, своенравный принц звучит надрывно и ласково, смотрит до того бархатно, что сердце заходится. Увидев, что альфа не отвечает, зачарованный, Тэхен продолжает: — Все это время в замке я держался благодаря мыслям о тебе. — Ты думал обо мне? — растерянно переспрашивает чамбергский принц, доселе крепко уверенный, что подобное невозможно. Роджерс однажды спросил его: «Сэр, что будете делать, если окажется, что господин Тэхен не испытывает к вам ответных чувств?» Чонгук отчего-то так уверился, что принцу Далосса любить его тоже совсем не обязательно, что теперь стоял, точно громом пораженный. — Всегда думал, — быстро закивал омега, — Было так страшно, пока ты не пришел. Я всегда знал, что только ты сможешь меня защитить. Странное чувство пробуждается в Чонгуке в ответ на эти слова. Оно ворочается внутри него, но все никак не примет отчетливой формы. Альфа смотрит в глубокие, темные глаза Тэхена, в них пляшет огонек свечи и — Чонгук замечает… в них стоят слезы. Руки омеги взлетаю вверх, цепляются за ворот камзола, словно боясь без него потерять опору. — Принеси мне клятву вечной любви, и мы наконец сможем быть вместе, — скатывается его голос почти до шепота, а лицо оказывается враз совсем близко, — После стольких лет, разве мы не заслужили это? Догадка терзает Чонгука при взгляде на этого невообразимо прекрасного, точно сотканного из звездной пыли человека. Этот тонкий стан, эта ласковая полуулыбка и слезы в пленительных глазах — загляденье. Непослушные пряди-колечки спадают на щеки, ресницы пушистые, точно поволока. Алый румянец по медовой коже — все так знакомо, прямо как в злополучный день приема. Когда красота этого человека застала чамбергского принца врасплох и занозой засела в сердце, лишая и слов, и рассудка. Красота, которая затмила и прозорливый ум, и колкую язвительность, и безрассудную храбрость этого омеги. За которой терялась непоколебимость взгляда, невозмутимость и находчивость, горделивый наклон головы. На задворках сознания мелькает крохотное воспоминание: единственный раз, когда Чонгук видел Тэхена плачущим — за конюшней. Им было шестнадцать. Умоляющий влажный взгляд человека перед ним заставляет альфу в смятении прикусить губу. А где все-таки его вездесущее насекомое? — вопрошает он мысленно. Вслух принц произносит иной вопрос: — Тэхен, ты снова потерял кулон? — берет омегу за руку. Тот поначалу растерянно моргает, но тут же овладевает эмоциями. Тонкую шею одиноко окольцовывает жемчужная нить. — Прости, — прячет глаза виновато. Чонгук улыбается, приподняв его лицо за подбородок. — Ничего. Я знаю, Жнец был слишком дорог тебе. Если захочешь, сделаю новый. И еще, да хоть десять таких же. Омега кивает, ресницы его трепещут, а дыхание частит. — Большое спасибо, — сглатывает он, — Этот кулон бесценен для меня, это моя память. Внезапно раздается глухой удар, с которым тело омеги впечатывается в стену. Рука Чонгука оказывается сжимающей его за горло с такой силой, что тот начинает хрипеть. — Вот только коня Тэхена Лордом звали, — цедит Чонгук ему в лицо, — И он бы этого не забыл. Поначалу испуганное, все также невообразимо прекрасное лицо вдруг искажается, выдавая злорадство владельца. — Кто ты такой? — встряхивает альфа куклу, что посмела украсть и натянуть на себя чужое обличье, — Отвечай. Ты даже пахнешь не так… Человек смеется — хрипло, надсадно, не обращая внимания на пальцы, сжавшие горло, истерически хохочет. Чонгук сжимает челюсти и не двигается с места. — А-ах, Чонгук, любимый, но это же я, — издевательски шелестит он, — Не узнал? Я к тебе так мчался, так мч… — Я не совсем еще спятил, — вновь встряхивает его принц, — Черта с два Тэхен бы смог перевоплотиться в человека вне озера, черта с два колдун бы его не поймал, черта с два он бы вел себя так! Самозванец, — произносит он полным презрением голосом, — Где он? Разум его становится кристально чист, затоплен необъятным огнем ярости и осознания. Думаешь, раз у меня нет меча, значит, я слабее? — пробивается как сквозь стеклянную стену до дрожи знакомый голос. Смотри не свались с лошади, пока задираешь нос, — саднит в закромах памяти каждая колкость. Желаю скорейшего выздоровления тем, кто считает, что умственные способности находятся в зависимости от пола, — стоит перед глазами царственный наклон головы. А, так это Чонгук ужа в кувшин засунул. Я попросил, — повторяет Тэхен, настоящий, любимый им Тэхен сотни и тысячи раз. И то, что сейчас Чонгук держит в руках, даже на самую малую толику к нему не относится, сколько бы не пряталось за чужим обликом. Его почти удалось обдурить — вновь отвлекся на дивный фасад, на пленительный образ и поволоку в глазах. Догадка вовремя озаряет его, как солнце, что на восходе ясной звездой продирается из-за гор. За прошедшие годы Чонгук узрел миллионы граней Тэхена: чистых как яшма, темных как ночь. Каждую из них он знал. Каждую любил. Имей он хоть малейшую возможность метать глазами молнии, и самозванец в его руках бы уже осыпался пеплом. Но тот лишь хрипит и смеется: — Мертв твой королевич. А скоро и ты окажешься. Плоть под пальцами Чонгука внезапно истончается, его рука встречается со стеной так внезапно, что он почти теряет равновесие. Обратившись маревом густой черной тени, лже-Тэхен ускользает из рук и лавирует обратно в сторону бального зала. Не растерявшись, альфа бросается за ним. В первое мгновение свет зала ослепляет, он тормозит и озирается. Люди вокруг недоуменно оглядывают его, взвинченного, смотрящего остервенело и тяжело дышащего, невольно расступаются. Немедля, Чонгук хватает со стены колчан стрел и закидывает за спину под недоуменные возгласы. К нему уже мчит стража, заметив толчею и переполох, но принц цепляет старинный, раритетный эбеновый лук из коллекции отца, нарушая запрет об оружии на празднествах, и бросается в гущу людей. Все происходит так быстро, что остальные не успевают понять, чего им пугаться: обезумевшего принца, что схватился за оружие, или неясный темный вихрь, что проносится меж ними, сбивая с ног. — Вернись, дьявол, — шипит Чонгук, краем глаза уловив мелькнувшего среди гостей врага, устремляется за ним. Люди бросаются врассыпную, кто-то недовольно вопит, кто-то одобрительно смеется, но никто не пытается его остановить. Чонгук рассекает толпу, точно корабль волны, и гости вынужденно шарахаются от него, как от прокаженного. Голос, вознесшийся к потолку, заставляет его замереть, как вкопанного: — За кем ты так мчишься, принц? — грохочет он. Проследив взглядом, как в освободившемся центре зала черная тень проскальзывает по полу, альфа видит, как та достигает чьих-то ног и растворяется, точно ее и не было. Подняв голову, он встречается глазами с потрепанным усмехающимся мужчиной и без слов понимает, кто перед ним. — Это ты, Ротбарт, — щурится он. Колдун склабится. Улыбка раздвигает его сухие губы и демонстрирует миру щербатые зубы, морщит нос. Он поднимает руку, сжимает и разжимает пальцы, как вдруг меж них оторопевшая толпа замечает мелкие зеленые искры. — Дьявольский огонь! — выкрикивает кто-то в ужасе, и паника накрывает вмиг осознавшую происходящее толпу. Люди бросаются кто куда, лишь убраться из зала поскорее, под раздавшийся смех Ротбарта они неорганизованно и суматошно налегают на двери, силясь убраться прочь от темного колдуна, под ногами которого при шаге расходятся трещины в мраморном полу. — Где Тэхен? — принц говорит негромко, но даже в этой неразберихе колдун слышит каждое его слово, ловит его с ухмылкой. Со стойкостью лишь ему присущей Чонгук схлестывается взглядом с противоестественными глазами противника: белесым, будто слепым, и черным как смоляная лужа. Внутри его передергивает от этой безобразной аномалии, но он не движется с места. Только рука проворным движением ныряет за пазуху, обхватывая припасенный кинжал. — С первого раза не понял? Далосский принц мертв, — произносит медленно, смакуя каждое слово Ротбарт, — И ты будешь буквально через мгновение. — Посмотрим, — коротко выдыхает Чонгук и бросается вперед. В тот же миг, словно мало происшествий для одного маскарада, наверху раздается звон и треск. Принц вскидывает голову, но яркий свет из ниоткуда ослепляет его на мгновение, и лишь очертаниями он видит как, пробив стеклянную крышу, с неба падает человек.***
Тэхен жмурится, до последнего ожидая удара и приготовившись к смерти. Когда его руки, совершенно задеревеневшие, срываются с несчастного клока звездного света, он знает: его час настал. Спину прошибает резкой болью, щеку обдает огнем несмотря на попытку прикрыться руками, он не успевает даже вскрикнуть от страха — падение настигает стремительно. Тэхен падает молча, пока в ушах стоит свист. Смерть медлит. Он дрожит, его буквально колотит, глаза непроизвольно извергают слезы ужаса, а дыхание рвется наружу хрипами. А смерти все нет. Появляется ощущение, что время остановилось, застыло, навалилось и выбило воздух из легких. Он будто завис в пустоте, в звенящей пустоте бесконечности, готовый скончаться в любой момент. Но смерть выжидает. Или она уже сграбастала его в свои руки? Потерянный, Тэхен разлепляет взмокшие ресницы и затравленно озирается. Зеленое свечение вокруг него истаивает, и он с глухим ударом падает на пол, над которым висел буквально в полуметре. Если не считать собственного удивленного возгласа, вокруг — мертвая тишина. Все еще вздрагивая после бесконечного падения, он с трудом поднимается на ослабевшие ноги и оглядывается. То, какими глазами смотрит на него оцепеневший Чонгук, навсегда отпечатается у Тэхена в памяти. Они замирают как вкопанные, мгновение обращается вечностью. За эту вечность принц Далосса успевает распрощаться с жизнью и вновь воспеть ее, когда понимает, что Юнги не соврал. Ты доберешься до замка целый, гарантирую, — чеканит фея категорично. Ни единой секунды не лжет. Оправившись от первичного шока, Тэхен решается на короткий кивок. Замерший с кинжалом в руке Чонгук едва заметно вздрагивает и поджимает губы. Глаза у него бешеные, отчаянные. Повисшую тишину внезапно прерывают издевательские медленные аплодисменты. На их звук Тэхен оборачивается, наконец обратив внимание на то, что они стоят посреди бального зала Чамбергского дворца, а у высоких дверей застыли гости. Скользнув по ним взглядом, омега замечает: скованы заклятьем, как есть. Люди валятся друг на друга, прорываются к выходу, лица их искажаются гримасой страха, рты распахнуты в немом вскрике. Они не двигаются. И Тэхен, еще не до конца повернувшись, знает, чьих это рук дело. — Что ты здесь натворил, сволочь? — цедит он, скатившись до шепота, но Ротбарт прекрасно слышит его, не прекращая аплодировать. — Браво, принц, браво! Это же надо так эффектно появиться, — смеется колдун почти искренне, и уродливое его лицо искажается еще больше. — Тэхен, отойди, — вмешивается Чонгук, но омега не отступает. — Я тебя спрашиваю, что ты устроил? — резко повышает он голос, и звенящая в нем сталь заставляет похолодеть кровь. — Нет-нет-нет, ты спрашиваешь совершенно неправильные вещи, дорогой принц, — взмахнув руками, Ротбарт делает неспешный шаг вперед. Затем еще и еще, пока между ними не остается всего несколько метров. Планы колдуна меняются стремительно, не меняется цель: уничтожить. Не раздумывая, Чонгук кидается к своему королевичу. — Вопрос в том, что я устрою сейчас! — заканчивает Ротбарт, и голос его срывается в рев, а тело, что бросается вперед, вмиг охватывает сноп зеленоватых искр, обращается темным маревом, и оно на ходу раздается в стороны, приобретая форму чего-то значительно большего. Под исступленный крик Тэхена Чонгука сбивает с ног исполинское неистовое чудовище. Чамбергский принц прокатывается по полу, тут же подскакивает, взмахнув кинжалом, но не успевает атаковать в ответ: цепкие когти зверя сжимаются вокруг него, отрывая от земли, и с оглушающим звоном альфа встречается с оконной рамой, разбивая ее и сваливаясь вниз. Подобных чудовищ он не встречал даже в книгах. Морда словно у обрюзгшего старого волка, щерится клыкастая пасть, истекая зловонной слюной. Низкое рычание сотрясает крупное тело, мечется из стороны в сторону тонкий чешуйчатый хвост. Чудовище безобразно, собрано из частей настолько друг другу противоречащих, что без отвращения не взглянуть. Костистые крылья трепещут у него за спиной, ожидая своего часа. Ужас настолько затмевает Тэхену разум при виде этой картины, что когда обратившийся зверем Ротбарт поворачивается к нему, он не помня себя хватает с пола опрокинутый серебряный поднос и в ярости швыряет в противника. Тот не уворачивается: снаряд даже врезавшись в массивную грудь химеры не причиняет ему вреда, тем более, брошенный худощавым омегой. — Не смей его трогать! — кричит далосский принц, судорожно хватая попавшиеся под руку фрукты, бокалы, подсвечник и кидаясь ими. Чудовище делает к нему шаг, пригнувшись, Тэхен почти чувствует на себе дурное дыхание зубастой пасти и неустанно выкрикивает проклятья, будто это сможет ему хоть чем-то помочь. В душе он знает: два больших шага, взмах когтистой лапы, и он пропал. Очередной хрустальный бокал разбивается вдребезги, угодив за спину химеры, и зверь неожиданно щерится, замерев. В следующую секунду, расправив кожаные массивные крылья, оно разворачивается и стремительно вырывается наружу, раскурочив остатки и так пострадавшего окна. — Нет! — Тэхен подскакивает на ноги, бросается за ним. Там Чонгук! Чонгук, возможно, бездыханный, выброшенный жестоким движением мерзкой лапы из дворца. Торопливо оглядывая двор, королевич находит глазами альфу: тот тяжело поднимается на одно колено, опираясь рукой о землю. Когда поднимает голову к небу, вспышка молнии подсвечивает алую дорожку, обрисовавшую линию скул. Тэхен сжимает зубы, не заметив, что хватается голой рукой за осколки стекла в оконной раме. Он видит, как, повинуясь воле колдуна, доселе ясное звездное небо с грохотом пронзает сеть светящихся молний-вен. Они складываются в рисунок подобно раскидистому дереву — опасному и сверкающему. На их фоне повисшее в воздухе чудовище угрожающе медленно машет крыльями. Сдвинув брови, Чонгук провожает химеру взглядом, потянувшись за спину, где в колчане уцелела парочка стрел. Уловив мельком движение наверху, альфа бросает отрывисто: — Прячься, Тэхен! — и вскидывает лук. Тогда же чудовище камнем обрушивается вниз, прямо к нему, рык его разносится над деревьями, распугивая птиц похлеще любой грозы. Отшатнувшись, омега прикрывает рот рукой, судорожно соображая, чем может помочь. Лихорадочно оглядевшись, он хватает со стены пару метательных кинжалов и мчит к выходу из зала, к лестнице, по которой можно вырваться наружу в кратчайшие сроки. Чонгук отточенным движением накладывает стрелу, оттягивает тетиву, и вот уже со свистом она несется навстречу страшному зверю. Тот отбивает ее лапой играючи, настигает принца и под аккомпанемент грома с ликующим ревом отшвыривает его на добрые несколько метров. Химера тут же бросается за своей жертвой, не давая и мгновения продохнуть, она подлетает упавшему навзничь альфе, целится острыми когтями в изорванный на груди камзол, хочет метнуть противника в стену дворца как дворовый пес — выкраденную индюшку. В тот же миг Чонгук молниеносным движением выхватывает из-за пазухи рассыпчатую яшму и швыряет чудовищу прямо в разинутую пасть. Ротбарт с воем отшатывается, плюется искрами и рассвирепевши рычит, как мог бы рычать взбешенный лев, защищая прайд от охотника. Это не останавливает химеру, но тормозит: скрежеща зубами, что выглядят сродни острым кольям, вперившись в принца разномастными глазами, монстр складывает крылья и припадает к земле. Подскочивший Чонгук хватает лук, принимая боевую стойку, готовый пустить стрелу. Он тяжело дышит, а взгляд туманится от крови, что льется из раны над бровью. Все тело невыносимо ноет после многочисленных ударов и огромных усилий стоит альфе остановить дрожь в руках. Даже если он сам здесь не выживет, главное не дать Ротбарту добраться до Тэхена. Пока Чонгук выигрывает ему время, может, своенравный королевич и догадается спрятаться или сбежать. Эта мысль заставляет принца нервно усмехнуться. Тэхен — и спрятаться. Словно в подтверждение краем глаза Чонгук замечает, как мелькает позади чудовища белое пятно чужой рубахи. Вступая в бой, всякий должен готовиться к гибели. Это не отменяет того, как воин может тешить надежду на победу или чудесное спасение, но все же, дыхание смерти холодом обдает затылок. В случае чамбергского принца все немного иначе: он не нуждается в спасении ради себя. Он должен заставить смерть придержать коней, пока не укроет своего королевича от опасности. Там и погибнуть не страшно. В то же время Тэхен, спотыкаясь, цепляясь за стены для устойчивости, срывается вниз по лестнице во двор, внутренне содрогаясь каждый раз как сверкает над головой молния. Сухая гроза раскаляет воздух, он становится плотным, почти осязаемым. Страх обостряет все ощущения, дышать становится практически больно. Запыхавшись и взмокнув набегу, омега проносится туда, где среди обломанных деревьев кружат друг напротив друга человек и чудовище. Химера выгибает спину, ощерив пасть, не сводит аномальных глаз с напрягшегося юноши, что целится в него из лука, превозмогая боль и дрожь. Тэхен замирает. Думай, думай! — кричит он про себя, порывисто схватившись за волосы и натянув. Зря ты столько времени провел подле этого монстра? Зря позволил своему другу поставить жизнь на кон, чтобы перенести тебя во дворец? Зря зовешься смышленым и проницательным, зря все эти годы тайно верил, что вас ждет счастливый исход? Какое ему счастье! Бесполезный, ничтожный, беспомощный. Ради чего ты столько лет копался в книжках, если ни единой дельной мысли так и не почерпнул? Вместе с громом химера вскидывает косматую морду и гортанно рычит, щурит глаза. Когтистая лапа взрывает землю, мышцы на поджаром теле напрягаются, чтобы оттолкнуться от земли и прыгнуть, освещенное вспышкой молнии. Также, как эта молния пронизывает небо, Тэхена пронизывает догадка. — Квазар, — оторопело бормочет он, — Квазар… Времени на раздумья предельно мало, он не успевает придумать никакого запасного варианта, без раздумий устремляется к схлестнувшимся противникам. На его глазах ловкая тяжелая лапа отмахивается от выпущенной стрелы и, настигнув Чонгука, выбивает лук. Тот отлетает в сторону, а альфу застает мощный удар, после которого тот впечатывается в дерево и оседает, прижав руку к окрасившемуся красным боку. — Эй, сволочь! — кричит Тэхен что есть мочи, срывая голос, и несется в их сторону на нетвердых ногах. Химера оборачивается, не ожидая подвоха со стороны тщедушного принца. — Угощайся! — орет омега еще пуще и прямо на бегу, замахнувшись, бросает вперед кинжал. Застанное врасплох чудовище отшатывается, избегая удара, и это короткое мгновение оказывается для Тэхена решающим: он, падая, успевает метнуть второй стилет следом. Тот входит в черный глаз химеры так ладно, точно нож в масло, и зверь с рычанием мотает головой в стороны. Кажется, что еще немного, и он оправится, снова бросится в бой, рев его вновь сотрясет землю, а когти вспорют брюхо сначала одному принцу, затем растерзают второго. Именно тогда Чонгук из последних сил подрывается вверх и вонзает наконечник стрелы глубоко в другой глаз зверя, тут же отшатываясь назад. Химера кричит оглушительно как гром, что сверкает за ее широкой спиной, раскидывает и складывает в судороге кожистые крылья, встает, воя, на задние лапы. Молния пронзает небо. Земля содрогается. Обессиленный Чонгук отлетает назад, уносимый взрывной волной темного колдовства, что в считанные секунды разрывает чудовище на части. Осевший вниз Тэхен ошарашенно наблюдает, как горящую плоть химеры разносит по округе, разбрызгивая черную кровь, и отстраненно, почти панически шепчет: — Собирает и впитывает потоки темной энергии… Контролирует использование силы. Ядро. Квазар. Ядро, ядро… Сознание его капитулирует, глаза застилает, но он находит в себе силы превозмочь дрожь и ужас и оторвать взгляд от того, что осталось от великого Ротбарта. Чонгука, что был ближе всех к зверю в момент кончины, волной магии отбрасывает на несколько шагов назад. Он, полусогнувшись от боли, медленно оборачивается к оцепеневшему омеге. Держит глаза открытыми принц с трудом и шатается как захмелевший. Оправившись от потрясения, далосский королевич стремительно подскакивает на ноги и бежит вперед. Силуэт его с каждой секундой все больше теряет очертания. — Получилось, — выдыхает альфа с хрипом, и с уголка его губ стекает ручеек крови. Прежде чем Чонгук как подкошенный падает наземь, отчего-то ему вспоминается, как в их пятнадцать Тэхен тайно выкрадывал у него лупы и стеклышки.***
Сознание возвращается нехотя, толчками. Он видит сон: матушка истошно кричит за испорченный праздник и лупит по лицу шипастым букетом роз. Они алые, все вокруг алое, как закат, как вино, как кровь. Щеки обжигает с каждым ударом, он пытается увернуться, стонет и морщится, а матушка не останавливается и бормочет тэхеновым голосом: — Очнись! Очнись, ну же, очнись! Я брошу тебя здесь умирать, если сейчас же не придешь в сознание! Это против воли вызывает у альфы смех. Посмеяться совсем не выходит, грудь его словно сдавило тисками, а каждый вздох раздирает горло как будто наглотался гвоздей. Тело не слушается. Все, что ему удается — неохотно, морщась и сопя, открыть глаза. Картинка поначалу мутная, как за толстым витражным стеклом, да еще и причудливая до невозможности: нависшее над ним лицо Тэхена, крупные слезы, градом падающие вниз, его чумазые щеки и изодранная рубаха. — Ты живой? — почти не соображая, Чонгук с трудом поднимает руку и тянется к омеге, тот мгновенно перехватывает его ладонь, сжимает в пальцах. — О, боги, ты правда очнулся, — рвано выдыхает он. На своей памяти чамбергский принц видел слезы далосского только однажды: им было шестнадцать. Тэхен плакал из-за смерти коня. Сейчас он всхлипывает и гнусит как маленький ребенок, оставленный в лесу жестоким родителем. Но, глядя на него, слушая, как он бормочет сквозь всхлипы ругательства и проклинает Чонгука на чем свет стоит, альфа знает, что ни один колдовской двойник не плакал бы над ним так. Сейчас он может с легкостью обойтись и без обличающих вопросов. Он понимает, что голова его, гудящая, чугунная, со слипшимися от крови волосами, покоится на тэхеновых коленях, а чужие пальцы мягко стирают алые разводы с подбородка оторванным от рубашки рукавом. Голое плечо омеги заставляет волну тепла захлестнуть Чонгука целиком, не оставляя шанса удержаться на поверхности. То самое чувство, в котором хочется лавировать, раскрыв руки. То чувство. Оно заставляет Чонгука неотрывно глядеть Тэхену в глаза. — Прости, — едва слышно раздается его измученный низкий голос, — Я правда собирался принести чертову клятву. — Не говори, береги силы… — пытается остановить омега, но чамбергский принц остается глух к его указанию. Ни на мгновение он не замолкает: — Давно хотел сказать, что мне все равно, как ты выглядишь. Пока тебя не было, я нашел время подумать. Про твою заносчивость и про безрассудство, про то как ты умничаешь или делаешь глупости, когда вот так сверкаешь глазами, если злишься, как ты смеешься… Я все это люблю, все вместе и ничего по отдельности. Сухой кашель хватает его за горло, вынуждает повернуть голову на бок и запачкать полу рубашки Тэхена красным. — Боже, ты так в лице изменился, — хрипит Чонгук, — Надо было умереть молча… — Чонгук, ты болва-ан, — шмыгает Тэхен носом, и с его ресниц скатываются вниз по щекам мокрые дорожки. Тот продолжает, не обращая внимания: — Я не буду специально искать причины тебя любить. Потому что любовь меняется, если причина уходит, но если что-то изменится в тебе, я не прекращу… Ослабевшие пальцы принца вжимают ткань у Тэхена на животе, а после рука медленно опадает. — Ты весь — моя причина любить, поэтому я не прекращу. Прости, до меня долго доходит, — глаза его вмиг проясняются на этих словах, — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. И пусть у Тэхена от эмоций с ума сходит сердце, пусть голос его дрожит и срывается, он кусает губы и медленно, с расстановкой говорит: — Я ни за что не признаюсь тебе в ответ, если ты тут испустишь дух. Ни за что, — в противовес непреклонности в голосе слезы омеги оставляют на рубашке Чонгука крохотные мокрые пятнышки, — Я этих слов кучу лет ждал. У тебя нет никакого права оставить меня сразу после того, как ты это сказал! Звучит как благословение, отстраненно думает чамбергский принц. Теперь не страшно было снова закрыть глаза и отдаться забытью: прохладные пальцы Тэхена гладили его по щеке, стирая смятение, боль и ярость. Первые краски зари обнажают кровавое сердце неба, и солнце восходит как ни в чем не бывало, безразличное к страстям людей. Неспешно заливает алым деревья, шпили дворца, двух безраздельных принцев и возвращает израненный мир к свету.