Долгий путь к счастью

Случилось это в ту пору, когда у людей ещё не было имён. Вождь племени Бурый взял Одноухого под локоть и поволок его в самую гущу зарослей – в то место, где надёжно скрытая от посторонних взглядов лежала Молчащая. – Ахок ва они! – проревел вождь, указывая пальцем на самку с неестественно вздутым животом цвета болотной тины. – Ахок ни! – согласился Одноухий, глядя на мечущуюся в лихорадке Молчащую. Опытный вождь знал, что Одноухий имеет представление об искусстве врачевания ран – он сам видел, как тот вправил кость Длиннобородому, повредившему ногу во время стычки с пещерной гиеной. Бурый полагал, что Одноухий найдёт какое-нибудь целебное растение и приложит его к животу Молчащей, чтобы её наконец перестало лихорадить. Однако, Одноухий поступил совсем по-другому. Встав на колени и наклонив голову до земли, соплеменник уставился прямо на рыжий куст промеж ног больной самки. – Гу! – воскликнул Одноухий, что означало «злой дух». – Ахок ва гу! Это было дурным знаком. Бурый знал, что когда человека начинал одолевать злой дух, ему уже ничем нельзя было помочь – оставалось только ждать неминуемой смерти несчастного. Но всё же, схватив Одноухого за горло обеими руками, вождь с силой затряс коренастую шею, требуя от соплеменника помочь больной самке. Одноухий испуганно захрипел, выражая согласие. Он ещё не знал что именно сделает, но понимал, что лучше подчиниться вождю – мало кто из соплеменников оставался целым, испытав на себе буйный нрав Бурого. Всю ночь Одноухому снился злой дух, облаком летящий по просторной пещере внутри живота Молчащей и покидающий её тело через отверстие между ног. Проснувшись утром, Одноухий взял бычий пузырь и пошёл к месту, где вода никогда не перестаёт быть солёной. Зачерпнув достаточно жидкости, он понёс наполненный пузырь в глубину пальмовых кустов. Там Одноухий и обнаружил вождя, молчаливо сидящего над остывшим телом соплеменницы – к тому времени она уже была «инли». Завернув бездыханное тело в старую волчью шкуру, они похоронили Молчащую согласно обычаям племени. С тех пор, когда у очередной соплеменницы начинал увеличиваться живот, Одноухий брал бычий пузырь, наполненный солёной водой, и начинал шлёпать им по животу больной самки. Сперва охотники посмеивались над этой причудой, но потом начали мешать Одноухому, одёргивая его за руки. – Ахок ва гу! – повторял Одноухий, стараясь донести до соплеменников свою мысль, но те словно специально отказывались его слушать. От злых духов было много бед, которые как будто не замечали или не хотели замечать соплеменники. В то время как охотники добывали пропитание и гибли при встречах с хищниками, самки с раздутыми животами в полной безопасности сидели у костра, занимаясь выделкой шкур. Когда же злые духи появлялись на свет через отверстия внизу животов, соплеменники начинали совершать множество нелогичных поступков. Они жертвовали безопасностью всего стойбища ради сохранности злых духов – те были ужасно крикливыми и часто привлекали внимание охотящихся в сумерках пещерных львов. Если злой дух падал в воду, соплеменник тут же бросался ему на помощь, нередко заканчивая свою жизнь в пасти зубастого крокодила или в лапах разгневанного вторжением духа озера. Охотники отдавали свои жизни ради бестолкового идола, не приносящего племени никакой пользы, а только доставляющего всем проблемы. Но понимал это только Одноухий. Поэтому, когда у новой самки вождя начал расти живот, он по-обыкновению взял бычий пузырь и стал настукивать им по обиталищу злого духа, чтобы изгнать его прочь, пока он не успел появиться на свет и навлечь беду на становище. Поступок Одноухого взбесил вождя. Бурый яростно накинулся на своего противника, стараясь прокусить острыми клыками шею. Однако, ретивость вождя лишь придала Одноухому сил. – Гу инли! Гу инли! – кричал Одноухий, катаясь по земле вместе с Бурым и стараясь оторвать его от себя. Оказавшись сверху, Бурый придавил Одноухого к земле и с силой сжал мозолистые ладони на короткой шее соплеменника. – Ахок ва инли! Одноухий пытался вдохнуть – его язык распух и вывалился из пасти – но мёртвая хватка Бурого продолжала делать своё дело. Никто из соплеменников не посмел останавливать вождя и помогать Одноухому. Наоборот, когда он перестал подавать признаки жизни, все даже выдохнули с облегчением – их странный сосед успел многим поднадоесть своими выходками. Одноухого не стали сбрасывать в яму и прикрывать сверху листьями, как Молчащую. Вместо этого его труп поместили в топкую почву, что вплотную подходила к озеру со стороны кустов камыша. Спустя три полных луны, соплеменники достали то, во что успел превратиться Одноухий – в ту ночь злой дух покинул живот самки Бурого, и стойбище устроило в честь этого большой пир. Вождь самолично выдавил из сердца Одноухого густую струю жира и поместил пару её капель на губы злого духа – считалось, что это принесёт людям удачу. Но вот что интересно – шли годы, стойбище давно прекратило своё существование; саванна сменилась сперва на степь, потом на лес; вымерли пещерные гиены, шерстистые носороги, мамонты – и вообще, все крупные звери; а кости Одноухого продолжали покоиться в болоте, совершенно нетронутые временем. – Бедренная кость идеально подойдёт для изготовления флейты, – заключает ремесленник, случайно наткнувшийся на останки Одноухого во время перехода через гиблые топи. Сказано – сделано. Но прежде чем самодельная флейта проходит через множество рук и достигает царства, где никогда не идёт снег, минует ещё два десятилетия. И вот, молодой аристократ Ли Ван преподносит лакированный заморский сувенир своей даме сердца Гутте. – Мне лестно осознавать, что твои чувства ко мне по-прежнему сильны, – благосклонно принимает дар юная дочь знатной дворянки. – Но я вот уже год жду пока ты впустишь в своё сердце Курукуллу и сделаешь то, что всякому мужчине полагается делать с любимой женщиной. Мы не монахи и не можем всю жизнь жить как брат с сестрой, – обиженно надувает напомаженные губки Гутта. – Я понимаю твои чувства. И хочу того же не меньше тебя. Но прямо сейчас это невозможно. Ты лучше меня знаешь, что расплатой за одурманивающие ночи любви становится появление ракшасы. Только представь: ракшаса появляется внутри тебя, день за днём пьёт твои соки, а вскоре ты уже сама не замечаешь как твоя красота постепенно исчезает, приносимая в жертву ненасытному демону. Разве краткий миг удовольствия стоит того, чтобы всю жизнь расплачиваться за ошибку молодости? – Все мои подружки ходят с большими животами, – капризно заявляет Гутта. – И никаких ракшас внутри нет. Скоро они родят, а я так и останусь старой девой! – Ты просто не видишь опасности, которая грозит нам обоим. На следующий день расстроенный Ли Ван поднимается по тысячеступенчатой лестнице, чтобы достигнуть вершины Храма Четырёх Бамбуковых Подпорок и спросить совета у тамошнего мастера дзэн, слывущего мудрецом, знающим ответ на любой вопрос. Разумеется, за хорошие советы и цена полагается немалая, поэтому мастер дзэн жадно провожает взглядом золотые монеты, отсчитываемые Ли Ваном в шкатулку добровольных пожертвований. – От ракшас лишь одна тропа жизни и её, и тебя сохранит, – удовлетворённый ценой, сообщает старик. – Сочетайся с возлюбленной браком, а потом уж пусть она от тебя и родит, – распевом тянет последний слог самозванный мастер. Идиот. Безмозглый идиот. В расстроенный чувствах Ли Ван возвращается в город, но узнаёт, что Гутта уехала «повидать чудесную страну Раджастхан» вместе с другом – двоюродным братом Ли Вана. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять смысл данной поездки. Понимает её и Ли Ван. Гутта возвращается обратно лишь через два года – к тому времени, как её бывший возлюбленный отправляется нести службу к северным границам королевства. Ударившаяся в воспоминания, девушка достаёт из потаённого кожанного мешочка лакированную костяную флейту – предмет тут же перехватывает безобразное существо, сидящее у неё на коленях. – Отдай маме, – ласково просит Гутта, но существо хватает флейту несуразными кривыми руками и переламывает её пополам. Остатки сувенира отправляются в сундук для ненужных вещей, а потом и вовсе теряются невесть где. Старухе, к которой попадает одна из половинок флейты, неведома богатая история предмета. Для неё это всего лишь случайная находка, изъеденная морской солью и прибитая к берегу эстуария щедрым приливом. Не сумев выручить за вещицу ни фартинга, старуха толочет кость в мелкий порошок, чтобы потом впарить его какому-нибудь невежественному крестьянину как средство от всех болезней. – Моя кобыла не приносит жеребят. Продай мне лекарство от этого недуга, – требует очередной посетитель, умолчав однако, что средство требуется не кобыле, а его жене. Старательно отыгрывая роль опытной целительницы, старуха мигом достаёт из-под полы завёрнутый в лист лопуха порошок. – Подсыпь это в корм своей кобыле, да три раза прочти Богородицу. Но планам лечения крестьянской жены средством из толчёной кости не суждено сбыться. Вездесущие бродяжки, рыскающие по берегам Темзы в поисках хоть какого-то пропитания, крадут худой кошелёк витающего в облаках недотёпы вместе с порошком. – По пенни каждому, – делит добычу вожак беспризорников. – А мне – пять. – А это куда? – перебирая лист лопуха у себя в руках, не может понять один из детей. – Это... Ну, отдай Грязнульке, – расплывается в лукавой улыбке вожак. Грязнулькой зовут тощую девочку лет десяти в постоянно замаранном платье. Она всегда молчит и никогда не отказывается от подачек, какую бы гадость ей ни предложили. – Зыбай, и правда ест! – злорадно насмехаются дети, глядя как бродяжка суёт несъедобный порошок себе в рот. Проходят годы, Грязнулька подрастает и превращается в девушку, но её худоба и молчаливость никуда не исчезают. Продолжая страдать от недоедания, девушка начинает зарабатывать себе на жизнь единственно доступным нищенке способом – продавая своё тело таким же никчемным оборванцам с раскрасневшимися отдутловатыми физиономиями. – Только бы меня не поразила родильная болезнь, – дрожала от страха Грязнулька, глядя на других несчастных бродяжек с раздувшимися животами. – Ни за что и никогда! А если заболею – тотчас пойду и утоплюсь! – не видя вокруг себя ничего хорошего, девушка перестаёт ценить свою жизнь, тем не менее отчаянно цепляясь за неё. Так продолжалось ровно до того момента, пока живот не начал расти у самой Грязнульки. Сперва она убеждала себя, что всё в порядке, и что увеличившийся в размерах живот всего лишь следствие постоянного голода, но совсем скоро отрицать беременность стало невозможно. Тогда Грязнулька потратила последние деньги на самое простое веретено – лакированную дубовую палку с острым навершием – и уединилась в укромном месте в закоулках трущоб. Раздевшись донага и направив веретено в нужное место, девушка начала заталкивать его внутрь, стараясь подбодрить себя мыслью, что ей помогает очиститься не простая палка, а сама длань Господня. Нестерпимо больно... Ноги бродяжки стали мокрыми от крови. Судорожно корчась от боли, она почувствовала, что вот-вот потеряет сознание, но не прекратила проталкивать инструмент всё глубже и глубже. – Продержись, – крепко сжал её ладонь брат – единственный близкий человек в мире. – Только продержись. Когда всё закончится, мы забудем пережитое как страшный сон. Через секунду девушка провалилась в небытие. Очнувшись от обморока, Грязнулька продолжила, но очень скоро потеряла сознание снова. Кровь на её ногах застыла, запеклась, целиком облачив алой простынёй гладкую девичью кожу. Открыв глаза в третий раз, Грязнулька обнаружила на земле нечто бесформенное и склизкое – то, что совсем недавно было частью её тела, сейчас безжизненно распласталось у бродяжки в коленях. Пускай и криво, но аборт был всё-таки сделан. Грязнулька оправилась от него не сразу. Сперва она подхватила злую болезнь, разносимую чумными ветрами по всему городу. Две недели беспризорница провалялась в лихорадке. А как выздоровела, покинула привычные кварталы и двинулась за город, навстречу неизвестности. – Куда бы ни завела нас судьба, – повторял брат. – Я всегда буду рядом, чтобы поддерживать тебя. И Грязнулька смело продолжала идти вперёд. «Дешёвая повитуха» – так представлялась она жителям деревень, в которые приходила. Разумеется, никто не верил молодой девчонке и не собирался подпускать её к беременным селянкам. Но девушка была фантастически настойчива в своих попытках навязаться в повитухи. А кого не удавалось убедить словами, к тем она пробиралась ночью и протыкала раздутые уродливые животы веретеном, жало которого было вымазано в коровьем навозе. Много абортов было сделано с тех пор. Разумеется, находились и те, кто хотел удалить плод добровольно. Таким Грязнулька помогала, стараясь обстряпать всё максимально аккуратно. А взамен крестьянки платили ей сытным обедом. Со временем молва о странной девушке с веретеном разнеслась далеко за пределы окрестных деревень. «Белая ведьма», «бродяжка пикси», «грязное платье», – как только ни называли за глаза девушку. – Не слушай их, – успокаивал брат. – Для меня ты всегда будешь «пречистой девой». И Грязнулька всё шла и шла в неизвестность, словно одержимая, и продолжала искать поводы избавлять от бремени деревенских крестьянок. Волосы её растрепались, взгляд обезумел, а платье совсем почернело от грязи. Не зная её в лицо, но наслышавшись о дурной славе, жители деревень всё чаще гнали бродяжку прочь. Не обходилось и без побоев. Однажды, девушка повстречала группу богато одетых мужчин, которую возглавлял всадник в железных доспехах. Спешившись с коня, он представился (имени его Грязнулька не запомнила), зачитал ей обвинение, после чего, не обращая никакого внимания на сопротивляющуюся бродяжку, заковал её руки и ноги в колодки. Девушку кинули в клетку и доставили обратно в столицу на повозке, запряженной старой клячей. Там Грязнулька предстала перед судом. На допросах бродяжка стоически молчала, смиренно принимая все пытки, которым её подвергали надзиратели. – Не позволяй страху захватить твоё сердце, – голос брата был единственным лучиком света в тёмной камере, кишащей кусачими насекомыми. – Ты совершила добрых дел на сто лет вперёд, а значит прожила свою жизнь не зря. – Наказать сколь возможно милосердно, без пролития крови, – таков был вердикт судейской комиссии. – Да помилует Господь эту грешную душу. Вокруг деревянных подмостков, выполняющих роль эшафота, собралась куча черни, в числе которой было много бывших друзей и клиентов Грязнульки. Девушку привезли на место казни в той же металлической клетке, в которой она въехала в столицу. – Чудовище! Ведьма! Убийца! – бесновалась толпа в предвкушении зрелища. Изворачиваясь от цепких лап надзирателя, девушка повалилась прямо в размякшую после недавнего дождя вязкую грязь. Странно, но сколько бы она ни боролась, измазываясь в липком месиве всё больше и больше, платье бродяжки наоборот, словно само собой очищалась, отторгая от себя всё приземленное и низкое. К тому моменту, как палач начал разжигать огонь у ног привязанной к столбу Грязнульки, её платье было практически белоснежным. – Прости, моя пречистая дева, – мгновение, и брат мороком растворился за головами многочисленной толпы. От нестерпимого жжения всепроникающего пламени, девушке захотелось закричать – и она уж было набрала воздуха в грудь; но в тот день удача была на стороне бродяжки – судьба сделала Грязнульке последний подарок, заставив её заблаговременно лишиться чувств. Проваливаясь в небытие, девушка успела лишь простонать последнее слово: свой девиз, своё стремление, и высший смысл своей жизни. – Искоренять... Золу, оставшуюся от Грязнульки, развеяли по ветру. Через триста лет, когда не осталось памяти ни о самой Грязнульке, ни о её палачах, ни даже о районе города, в котором происходила казнь, играющие в котловане дети нашли странный артефакт, напоминающий вязальную спицу. – Её обронил древнегреческий герой Персей тысячу лет назад, – уверенно заявил самый бойкий из мальчиков. – Ты говоришь так, потому что никаких других героев не знаешь, – усмехнулась девочка. – К тому же, вряд ли Персей когда-либо приезжал в Лондон. – Да это наверняка кто-нибудь из тех нищих детей из работного дома, – высказал предположение другой мальчик. – Их каждый вечер привозят сюда класть фундамент. У них такие странные игрушки – всякие палки да камни. – И что они тут строят? Тюрьму? Второй Тауэр? – бойкий мальчик, похоже, совсем не поверил своему другу. – Нет, – мотнул головой ребёнок. – Всего-навсего родильный дом. – А я-то думал, – мальчик без труда ломает облупленное от старости веретено и бросает обломки обратно в котлован. Насколько бы ни были сильны порывы одиночек изменить мир, их благие начинания всегда оказываются погребены в песках времени.