Ведьмино дитя

- Конечно, прошло время тебе все узнать, - кивает ведьма, взмахивая рукой и зажигая расставленные по комнате свечи. Огонь освещает пыльную комнату, где тут и там виднелись засушенные травы и необычные склянки. Сейчас уже страшно не было, даже большие пауки, глядящие со своих углов, не заставляли сжиматься, а мыши словно заинтересованно попискивали, собравшись в кучу у кресла, в которое Чуя забрался с ногами, и смотрели своими глазами-бусинками. Сжимая картину в руках, словно чувствуя от неё тепло. Родители... Ведьма подходит к окну с прозрачной шторой и смотрит вдаль, на заснеженный пейзаж. Чувствуя небесный взгляд на своей спине и тяжело вздыхает. - Твоя матушка была сильна, в её честь пели великие ветра, а огонь подобно верному псу вился у её ног. Почуял тогда Фёдор что сумеет войти в наш мир с этой силой и возжелал сердце Марии. Но непреклонна она была, не слушала шепот, отказывалась от немыслимых богатств и власти, что обещал Хаос. Отказавшись от всего, она стала белой ведьмой и покинула родной край, но где бы она не была Хаос ходил по пятам. Скалился, шептал, искал путь к силе, пытался разглядеть нужное и заставить Марию принять его. - ведьма замолкает, переводя дыхание, а затем продолжает. - Это место стало её последним пристанищем, она дарила жителям дождь во время сильной засухи, избавляла от вредных насекомых и опасных болезней. Но добро не всегда возвращается и люди начали пускать россказни, что добрались до героя Каина. И разве мог герой давший клятву защищать людей от нечисти всякой, не защитить жителей этого городишки от злой ведьмы, что мужичье дурманит.... И привела его дорога к этому дому... - Поднял герой взгляд на вход в избу, как он встречается с пронзительным взглядом нежно-голубых глаз. Герой пропадает тут же. - словно под дурманом, произносит рыжеволосый. Легенда надолго сохранилась в голове Накахары, но разве мог он знать что рассказанная в грозу история была о его родителях. - Верно, то была любовь с первого взгляда. Пал тогда твой отец, сердце его нашло покой в небесном взгляде. Твоя матушка тоже полюбила, но боялась этого знала ведь что, полюбив, погубит себя. Но разве сердцу прикажешь?... Кайн долго добивался расположения ведьмы, а Мария торговалась со своей болью, убеждая себя, отказаться от чувств к герою, чей меч принесёт лишь погибель. Все слова мужчины и действия казались такими опасными. Мария ходила по осколкам, чувствуя, как горячая кровь окропляет землю, как слёзы на щеках высыхают, оставляя после себя лишь сухие дорожки. Душа ведьмы - тёмный лес, и только герой приготовив остро заточенный меч, бросается в самую чащу, разрубает ветви, стремится пройти в самый центр. У него на лице выступает кровь, деревья не хотят пропускать мужчину , разрывают нежную кожу ранит, оставляют рубцы и шрамы, рвут одежду, а он всё идёт упрямо. Двигается к совсем слабому лучику надежды, верит, что сможет поселиться там, крепко взяв Марию за руку. Крепко держать будет и от бед огородить, и все кошмары руками разведёт, лишь бы только губы гранатовые улыбались, принося в его жизнь счастье. Что за чувство внутри мужчины таились, что за тяга заставляла живое воплощение святого духа перед ногами белой ведьмы преклоняться и быть покорным? Неужели это страсть всепоглощающая? Та самая, что способна выжечь города, покорить мир, та, под огненным взглядом которой люди теряются, не знают, что им делать? Та, которая сверкает острыми клыками и пускает яд, подобно гадюке? Та, которая выползает из тени, подобно недругу, готовая вонзить блестящее остриё клинка в спину? Или это всего лишь любопытство? Какое бывает у маленьких детей, когда матушка наказывает им не ходить за деревенский луг, дабы не попасть в руки русалки коварной, али плутоватого лешего. Но те разве послушают? Они подчиняются внутреннему желанию, не вспоминают о запретах и тянутся, как к самой желанной игрушке. Но потом страдают, уходят в мир иной, ведомые своим пороком. Мария на дно идти не хотела, любила слишком солнце яркое и песни птичьи. А может было это коварство? То самое, что присуще торгашам на ярмарке. Они улыбаются так широко, иногда гаденько, осыпают тебя речами ласковыми, а ты за всем этим и не замечаешь вовсе, как твой кашель уже разрезан, как монеты из него безвозвратно украдены. Может герой всего лишь преследует свои, известные лишь ему цели, умело обманывает, туманя и без того страдающий разум. Мария не хотела бояться, но не могла прекратить оглядываться, смотреть по сторонам в поисках скрытого Хаоса. Или... Неужели, это она? Та самая робкая влюблённость, что расцветает подобно весенним цветам, вбирает в себя жемчуга росы и янтарь солнца? Та, что чистотой своей готова с родниками в высоких горах бороться? Та, о которой слагают легенды, и поют песни? Именно та, о которой ведьма так сильно мечтала во времена былой юности? Как бы не хотела твоя матушка верить в искренность чувств отца твоего, но разве мог герой воспылать чувством к нечистой деве... Но все его поступки, взгляды, действия - так и указывали на то, что в сердце его надежда теплится, с каждым несмелым взглядом голубых глаз , разгорается, освещает самые тёмные уголки, выводя из тьмы. Он пламенем делиться готов, вокруг этого костра очаг построить хочет, воспитывать детей и любить жену. - слова ведьмы эхом раздаются по избе, колыша пламя свечей и заставляя рыжеволосого сильнее сжимать картину. - Матушка твоя от чувств хотела убежать, просила водяного сделать её русалкой и забрать в свое царство, но Мори не сумел обречь её на такую учесть. - Почему матушка боялась? - Она боялась что это козни Хаоса. Да только Кайн сумел разрушить эту небылицу, заполучил он сердце белой ведьмы. И с тех пор стоило герою покинуть поселения, как его всюду оберегала магия Марии, ждущей мужчину в доме. Кайн всегда возвращался, раненый, изувеченный, даже на грани погибели он все равно возвращался к ждущей его ведьме, и пусть она ворчала и грубила, но исцеляла раны и даровала покой душе. Да только смущалась, бегала от Кайна по всему поселению и пряталась за деревьями, когда парни деревенские хохмили рядом да, звали танцевать у костра. А местные девки на мужчину заглядывались, завидовали слишком очевидно, фыркая в спину и громко обсуждая вид да чуть запачкавшиеся в лесу платье. Оно было простецким и удобным. -Худая шибко, - говорили они прямо за спиной, пока герой носился взъерошенной курицей между детьми, а Мария стояла чуть поодаль, сложив руки перед собой. - Мужику дородную надо. -Да толку-то от этих костей? Только что биться о них. - А кожа как белила, - фыркали. - Для грязной ведьмы слишком хороша. - Волосы, что пакли, ни в косу собрать, ни венок не надеть. Сплошное уродство. Да коль им известно обидно не было, потому что Кайну - Мария нравилась. Он всегда водил пальцами по коже, гладя словно каждую из родинок, и сравнивал со своей смуглостью, говоря, что ведьма выглядит молоком. Герой любил даже волосы, трогал их, называл огнём и утыкался носом, не желая отпускать. Так шло время, Мария начала носить под сердцем дитя зачатое в искренней любви, они ждали твоего появления. Сильно тогда разбушевался Хаос, поняв что сердце ведьмы уже принадлежит другому, но не отпустил руки. Навёл он морок тогда на героя вернувшегося с дальнего странствия и привёл Марию в таверну, чтобы та увидела как любимый сердцу человек, обнимал другую... - Что было дальше? Неужели матушку поглотил Хаос...- сердце рыжеволосого билось с немыслимой силой, грозясь раздробить ребра и показаться наружу. - Идём, остальное было не здесь, - темноволосая выходит из комнаты, скрипя половицами и взмахом руки туша свечи. Чуя шёл следом ни живой, ни мертвый, его душу терзали сомнения и тревога. Куда они вновь идут? Почему лицо ведьмы стало таким печальным? Что его ждёт? - Чуя-чи ты ведь помнишь, свой сон?- шагая по снегу, спрашивает ведьма. - Да, в нем матушка убегала от отца в каком то скверном месте. - То был лес, где сжигали ведьм и несчастных которых за них приняли. Туда привёл Фёдор, твою матушку, ожидая что боль предательства сломит её дух, не знал он ещё тогда что она тебя под сердцем носит. Да вот только Кайн очнулся от дурмана, развеял чары и ринулся за возлюбленной. Понял тогда Хаос что не заполучить ему сердце великой белой ведьмы и обратившись в человека, нашептал людям что злая колдунья околдовала священного героя, что детей малых съест, а остановить её сможет лишь смерть. - Отец защищал её, но... - Чуя помнил свой сон, помнил лязг меча и крики людей. - Свершили жители этого городка свой суд, придали Марию огню. Да только огненный пёс лизал ей ноги, ластился к белым девичьим рукам, не в силах унести её жизнь. Страх, удивление и злость в людях была, когда поднялась кровавая луна и ветер запел с немыслимой силой приветствуя рождённого сына священного героя и белой ведьмы. Ты родился в огне и матушка твоя молила пламя, защитить тебя. Огненный пёс слушался хозяйку, не подпускал никого, а Хаос наблюдал и желал погибели. Но раненый Кайн нашёл костер, ворвался в огонь, схватил дитя и вскочив на верного коня умчался прочь. Он оставил люльку с тобой в самой дальней деревни, у дверей фермера и его жены не сумевших зачать дитя. - ведьма замолкает, когда они останавливаются на засыпанной снегом опушке леса, где всюду стояли кресты и остатки костров. Тут и там ощущалась боль, крики, мольбы и слезы, словно чувства сотни ведьм и невинных дев стали его собственными. А возле одного из крестов была зелёная поляна с цветами, колдовство? Ведь как может цвести жизнь посередине зимы. - Даже спустя столько лет, природа чтит память о белой ведьме, - смотря на раскинутую цветущую поляну, произносит зеленоглазая. - Мою маму... Моего отца... - глаза застилаются белой пеленой, а истошный крик срывается с губ. Небо затягивается тучами и поднимается метель, буйная и яростная. Пред глазами плескалась тьма, вязкая и тонкая одновременно, как дорогущий шёлк иноземных торговцев, что струился гладкой волной и обволакивал ласковым холодом. Там, в пустоте, зрел Хаос. Или Хаос прятался в Пустоте, манил к себе, звал, топил в мести и обещал большее. Говорил, что можно отомстить. До самой крови на чужих губах, до громких криков, до боли в чужих глазах. Хаос звал к себе, белозубо улыбаясь во тьме, а Пустота тянула когтистые руки, обещая лучшее и большее. Так хотелось поддаться и отдаться, вверить себя и раствориться, чтобы навсегда и полностью. Только что-то больно спирало, дышать было нечем, а, едва Чуя открыл глаза,увидел цветы. Первый вздох дался больно, засвербил горло, а время словно замерло вокруг, когда что-то поднялось вверх по груди, и рыжеволосый еле успел отползти от могилы, прежде чем изо рта вылилось вязкое и чёрное. Оно вышло рвотой ещё, собирая в глазах слёзы, заставило кашлять, в панике хватаясь за шею, испачкало волосы, повисло на губах и вместе со слюной облепило подбородок. Мерзкое, склизкое, густое. Такое страшное, неправильное, отвратное, что всхлип будто сам собой сорвался с губ, а Мия упала рядом на колени, прижала к своей груди, обнимая голову ладонью и гладя волосы, путаясь в них пальцами. Она шептала что-то неслышное сквозь страх, дрожь, плач и рвущую на части горло боль. Она трогала, гладила, судорожно касалась, что-то говорила, будто даже кричала, а в ушах стоял звон и шум. В голове был кто-то ещё, шуршал, мешал, звал, заставлял открывать рот в немых орах, сводил с ума, вороша ему не принадлежащее, хотел что-то забрать, получить и присвоить. А ведьма не давала, всё равно гладила, всё равно прижимала к себе, пачкалась в чёрном и вязком и целовала лоб и виски. Такая родная, добрая, милая сердцу, тёплая, живая. Душа льнула к ней, стирая желание мести, не находила места для другого и ненужного. Для того, кто мешал, кто шуршал, кто лез, кто настаивал. Для того, кто кричал и визжал, кто не хотел уходить, кто рвал изнутри. А потом вдруг исчез. И лишь тогда воздух вновь оказался в груди. Лишь тогда рыжеволосый закашлялся правильно, поймал чужую руку, что обнимала, и прижался к знакомой груди сильнее, чувствуя на щеках мокрые слёзы и слыша успокаивающий ласковый шёпот в макушку. Так страшно, неправильно, до дрожи и застрявшего в груди крика. Из глаз вновь хлынула влага, заставляя кашлять без передышки, будто оправляясь от утопления, а буря потихоньку исчезала. - Не плачь, Чуи-чи. Твоя матушка бы не хотела что бы утопал в мести, ты ведь их любимый сын... - шептала ведьма, прижимая дрожащего юношу. Ей жаль... Правда жаль... Она ведь тоже не смогла спасти его мать, но должна защитить её сына. Правда ужасна... Но лучше Чуя будет её знать. - Они не бросали меня... - Они сделали всё, чтобы защитить тебя. -Люди грешны и глупы,- возле креста появилась беловолосая девушка, а рядом с ней и Фёдор. - Даже зная что ведьма не была плохой, послушали мои слова и предали её огню. Ах, какое зрелище было! - Туда этой спутавшейся с героем колдуньи и надо, - язвила стоящая девушка. - Уходи Хаос. - произнесла ведьма, наблюдая как голубые глаза смотрели на мужчину. - Не прогоняй меня, невестушка. Я всего лишь хочу насладиться отчаянием ведьминого сына. - Прочь отсюда! - Даже на пороге смерти, твоя мать верила в людей. Она была глупа! - Не смей! Не смей разевать пасть на моих родителей! - Чуя вырвался из объятий зеленоглазой, достал меч из ножен и готовясь ранить Фёдора. Да только его закрывает собой пришедшая с ним ведьма. - Чуя-чи не надо! - дикий крик боли раздаётся по опушке, заставляя птиц взмыть в воздух. Зрачки голубых глаз расширяются, как только Накахара понимает что ранил свою ведьму, пытающуюся остановить его. Дерево на клинке пропитывается кровью из раннего плеча... - Молодец Чуя, ты вновь обрек дорогого человека на смерть... - прошептал Хаос, прежде чем раствориться. Меч со звоном падает на снег окрашенный алым, а зеленоглазая закрывает глаза, начиная падать. - Хозяйка! Хозяйка! - закричали вороны, в воздухе обращаясь в людей и ловя ведьму. - Что ты натворил! Но слова не доходили до Чуи, он видел лишь Мию, под чьим телом снег становился алым и таял...