То, что считаешь правильным

      Гермиона чувствует, что кровать прогибается, и плотнее зажмуривает глаза, пытаясь остаться в этом сне. Легкое прикосновение к ее щеке, порыв теплого дыхания. Ей нравится этот сон — тот, в котором ее муж все еще прикасается к ней.              − Гермиона, − говорит Драко из сна, и она сжимает в кулаки одеяло, цепляясь за паутину фантазий. — Проснись.              Она поворачивается на бок, и ее мираж следует за ней, фантомный палец проводит по ее уху, спускается к яремной вене, где он выстукивает послание азбукой Морзе.              − Нам нужно поговорить, − говорит он. — Я читал твой дневник.              Пульс Гермионы учащается; сон это или кошмар?              Скоро ей придется делать это с настоящим Драко; ей не нужен предварительный просмотр. Она продирается сквозь сон, отчаянно пытаясь избежать кошмарной версии этого разговора.              Только вот, когда Гермиона открывает глаза, вместо того, чтобы исчезнуть, на нее снова смотрит Драко. Она моргает, раз, два, и тянется к нему, испуская вздох, когда ее пальцы касаются теплой, твердой плоти.              − Ты здесь, − шепчет она. Сон все еще забивает ее голову, придавая разговору сюрреалистическое качество. — Что ты здесь делаешь? Который час?              − Поздно, − говорит он. — Тебя не было несколько часов. Я обыскал все поместье в поисках тебя.              Он полунависает над ней, так близко, что она чувствует его теплое дыхание. Он задерживается на мгновение, а затем откидывается назад.              − Прости, я не знала, − она моргает. — Я была измотана, − он раскинулся на ее стороне кровати, странная инверсия динамики.              − Думаю, ты сама себя вымотала своей речью.              Она краснеет. В его тоне есть какая-то легкость, которую она не знает, как интерпретировать. Если он пришел, чтобы бросить ее, она может приготовиться к удару, но если он насмехается над ней при этом, она увянет.              − Как ты узнал, что я буду здесь?              − Ты ведешь себя так, будто я тебя не знаю, Гермиона Грейнджер.              Она влюблена в этот его голос, в его снисходительный тон, который он иногда использует, как будто раскрывает ей секрет, который она уже должна знать. Прошло так много времени с тех пор, как она слышала этот специфический тенор.              − Ты устала. Полагаю, это были утомительные несколько недель, − он смотрит вниз; в руках у него ее блокнот. Когда он снова смотрит на нее, все его прежнее веселье исчезает. — Почему ты не рассказала мне об этом, Гермиона? То, что ты написала.              − Я… − кончики ее ушей горят. — Пока ты был в коме, я читала тебе записи. Я не знаю, помнишь ли ты…              − Я ничего не помню, честно, с тех пор.              − Конечно. Глупо было думать, что ты вспомнишь. Я просто…я так много хотела тебе сказать, − она сжимает уголок одеяла. — Я волновалась, что опоздала.              Он сдвигается так, чтобы его колено согнулось, а другая нога свесилась через край кровати. Их руки близки, но не касаются друг друга.              − Я хотел бы, чтобы ты мне сказала, − он снова смотрит на блокнот. — Мы потеряли много времени, не так ли? — он выдыхает, уголки его рта опускаются вниз. — Я думал о том, что ты сказала, о том, что мы потеряли друг друга. И, Гермиона, ты права. Я зол.              Она разрывает зрительный контакт, сосредоточившись на деревянном рисунке половиц. Она говорила себе, что сможет смириться с любым его решением, но сейчас она чувствует себя лгуньей. Ее руки дрожат, когда она сцепляет их.              Его голос ровный, лишенный обвинения.              − Я злюсь, что мы перестали разговаривать друг с другом и начали выдумывать. Тебе было больно, и ты оттолкнула меня. Но я тоже перестал пытаться поговорить с тобой.              Он берет ее за руку, проводит большим пальцем по костям запястья.              − Я не должен был впутывать Тео, и я не должен был принимать решения за тебя. Бывают моменты, Гермиона, когда я до сих пор не могу поверить, во что превратилась наша жизнь. Я никогда не думал, что однажды проснусь и не буду знать, как с тобой разговаривать, но это случилось.              Его хватка на ее руке ослабевает, и он продолжает.              − На прошлой неделе, после приезда Кадрика, наши проблемы казались…непреодолимыми. То, как мы прятались друг от друга. Я думал о том, как нам все исправить, с чего начать, и не находил ответа. Это не та жизнь, которую мы обещали друг другу.              Он касается ее шеи, наклоняет ее подбородок так, что она смотрит на него сквозь путаницу волос. Он все еще держит ее за руку, но кажется, что разговор может закончиться в любой момент.              − Я думал, что если я все для тебя улажу, то у нас все будет хорошо. Я думал, что мне нужно заботиться о тебе, но я ошибался, − на его губах появляется небольшая улыбка. — Ты — Гермиона Грейнджер. Тебе не нужно, чтобы кто-то заботился о тебе.              Она не может найти слов, чтобы поправить его. Возможно, ей не нужно, чтобы он заботился о ней, но она не может представить свою жизнь без него, даже если пообещает попробовать. Она зажмуривает глаза.              Драко прочищает горло:              − Но я…мы…уже многое потеряли, и даже если бы я мог жить без этого, это не та жизнь, которую я выбираю. Это совсем не то, чего я хочу.              Она открывает глаза и видит серебристый океан его радужных оболочек, взгляд быстрыми движениями пробегает по ее лицу.              − Драко, что ты говоришь? Я не понимаю, что ты имеешь в виду.              Он сглатывает; румянец окрашивает его щеки. Она понимает, что он нервничает.              − Я выбираю тебя. Я выбираю эту жизнь здесь, с тобой, − он улыбается мальчишеской улыбкой. — Чтобы все получилось. Восстанавливать. Общаться. Все должно измениться между нами. Мы не можем застрять в этом цикле.              Он откидывает назад волосы, прилипшие к ее лицу, большим пальцем обводит контур ее губ.              − Но, Гермиона, у нас так много времени, чтобы сделать все это. Столько, сколько ты захочешь, со мной. Я люблю тебя. Остальное…я знаю, мы сможем все решить. Мы оба. Если ты хочешь этого.              Она чувствует, как ее самообладание ломается, крошечные трещинки становятся все глубже, заставляя ее дрожаще вдохнуть.              − Хочу, − говорит она и смеется, и плачет, ком переполняет ее горло. — Всегда хотела.              ***              Они лежат в постели, лицом друг к другу. Уже за полночь. Ее мучает голод, но она не может заставить себя встать. Они разговаривают уже, кажется, несколько часов. У нее сорвался голос, но она боится, что если они перестанут говорить, то момент испарится, и она проснется от сна.              − Твои родители не будут волноваться, что тебя так долго не было?              Он смеется.              − Я уже не подросток, знаешь ли.              − Я знаю, но я просто не хочу, чтобы они…              Он целует внутреннюю сторону ее запястья.              − Я сказал им, что мы съезжаем.              − Что?              Он приподнял одну бровь.              − Разве ты бы предпочла остаться?              − Конечно, нет, − она замерла. — Прости, я не хотела…              Он смеется.              − Я хотел съехать еще в первую неделю. Мерлин, моя мать постоянно беспокоится, как будто я ребенок.              − Она любит тебя.              − Ты защищаешь мою мать? — он опирается на локоть, подбородок упирается в ладонь. — Может, я не знаю о развитии дружбы? Апокалипсис, который я пропустил*              − Если ты пропустил апокалипсис, я бы сказала, что это, скорее всего, твоя собственная вина.              − Я рад, что твоя язвительность сохранилась, − морщины вокруг его глаз углубляются, а рот искривляется. — Я рад, что некоторые вещи остались прежними.              ***              Утром она просыпается первой и тянется к нему. Ее пальцы скользят по еще теплым простыням, и она в панике поднимется. Через закрытую дверь ванной комнаты оживает кран. Она протирает глаза, натягивая на себя простыни.              Он появляется через несколько минут, руки влажные.              − Доброе утро, − говорит он.              По его щеке проходит линия — отпечаток простыни. Она улыбается, так широко, что щеки напрягаются, а он бросает на нее веселый взгляд, ноздри раздуваются от удовольствия.              − Ты голодна? — спрашивает он.              − Умираю с голоду.              − Я могу приготовить завтрак? Яичницу?              Она поджимает губы. Он еще не начал есть твердую пищу.              − Мы должны вернуться, − наконец говорит она. Все его медицинские принадлежности все еще в поместье.              Она, должно быть, смотрит на его живот, судя по тому, как изменилась его поза.              − Верно, − говорит он. — Думаю, надо.              Они молчат, пока собираются, разглаживают складки на одежде, запирают входную дверь.              Снаружи, на кирпичном крыльце, она признается:              − Я нервничаю.              − Из-за моих родителей?              Она выдыхает, и он загибает пальцы на ее костяшках.              − Может быть. Я просто…              Он изучает ее мгновение, а затем наклоняет ее голову, упираясь большим пальцем в пространство между ее бровями.              − У тебя опять этот взгляд, как будто что-то вот-вот пойдет не так, − он разглаживает морщинку.              − Я беспокоюсь о том, что произойдет после того, как мы покинем этот дом. У нас…              Он целует ее медленно, неуверенно, ожидая приглашения. Ее рот открывается с выдохом, руки переходят с его плеч на шею. Он чувствует вкус зубной пасты; его язык ласкает ее мятный язык, и она издает смущенный звук. Его ответный смех вибрирует на ее губах.              ***              К вечеру они с Драко собирают вещи, готовые покинуть поместье. Они разговаривают с Табитой и определяют график посещений, чтобы убедиться, что он сможет продолжать получать уход. Та бросает на них удивленный, но не неодобрительный взгляд.              − Пожалуйста, постарайтесь не перенапрягаться, − говорит она ему.              − Я не думаю, что моя жена позволила бы это.              Гермиона смеется, но в ее животе зарождается ужас. Это легкий разговор; скоро им придется поговорить с его родителями.              В просторной гостиной они с Драко сидят на диване, его рука лежит на ее бедре. Она чувствует на себе взгляд Люциуса. Она поджимает губы, выдерживает его взгляд и проводит пальцами по пальцам Драко.              − Похоже, вы помирились, − говорит Люциус. Он держит в руке хрустальный рокс, и виски плещется, когда он поворачивает запястье. − Трогательно.              Драко прочищает горло.              − Я пришел сказать тебе из вежливости, что мы переезжаем обратно домой.              − И как, скажите на милость, вы будете ухаживать за больным? Твоя жена будет играть роль сиделки? Это одна из ее…              − Довольно, отец. Я не спрашиваю твоего разрешения.              − К счастью, я его не даю.              − Но ты должен уважать мое решение.              Люциус улыбается, жестоко искривляя губы.              − Должен? Пожалуйста, скажи мне, когда я начал принимать указания от собственного сына?              − Я не хочу спорить об этом. Мы уже собрались, но я хотел сказать тебе сам.              − Как мило, − Люциус отпивает глоток оставшейся янтарной жидкости. − Спасибо за твою заботу.              Он поднимается; треск его трости заставляет Драко сжаться, крошечная жилка тикает на его челюсти.              − Что ж, полагаю, тебе больше нечего сказать, − говорит Люциус, не глядя на них.              Геометрия комнаты нарушается: теперь в ней трое, а не четверо. Тишина отдается тройным эхом.              Драко опускает голову, плечи опускаются.              − Тебе стоит поговорить с отцом, − говорит Нарцисса.              Драко выдыхает.              − Он уже достаточно ясно выразил свои мысли.              − Твой отец любит тебя, даже если ему не хватает слов. Он хочет лучшего для твоего благополучия.              Драко напрягается, а затем его пальцы танцуют по тыльной стороне ее руки; он смотрит на нее, ожидая.              − У нас есть время, если ты хочешь попробовать поговорить с ним еще раз. Я подожду.              Его улыбка − смесь ужаса и благодарности. На мгновение Гермиона задумывается о том, какая это привилегия − иметь двух родителей. Трудно представить Люциуса в роли отца, но она могла бы поверить, что некоторые типы любви не всегда заметны, что их нужно раскапывать.              Оставшись наедине с Нарциссой, Гермиона пытается улыбнуться. Попытка Нарциссы выглядит еще более неудачной.              − Я надеюсь, что мы будем видеть вас с Драко за ужином, по случаю.              Гермиона коротко качает головой, но не кивает.              При этом Нарцисса смеется, ярким, воздушным звуком. Она поднимается и уходит, на ходу оправляя юбку. Гермиона возится с обтрепанным подолом своего свитера, подтягивая свободную нитку. Она хочет поблагодарить Нарциссу за ее совет, но сейчас ей кажется неуважительным говорить об этом − благодарить ее за то, что она отпустила своего сына.              ***              Она смотрит, как Драко ест, отмечает, как он отдает предпочтение правой стороне, как облизывает губы после каждого укуса. Она хочет стать экспертом по Драко Люциусу Малфою, изучить все его нюансы. Прошла всего неделя с тех пор, как они переехали из поместья, но кажется, что прошло гораздо больше времени. Он снова начал есть твердую пищу, сначала из достаточно мягких текстур. Она наклонила голову, прижалась щекой к ладони.              − Ты действительно прочитал все мои записи в дневнике? − спрашивает она.              Он смеется, его хватка на ложке ослабевает.              − Будет ли викторина?              − Мне просто интересно. Я знаю, что в ту ночь я долго спала, но там было много записей. Ты прочитал все до единой?              Стол в их столовой гораздо меньше, чем в поместье, и он легко потянулся к ней, проведя большим пальцем по костяшкам ее пальцев.              − В конце концов, да. Но в ту ночь мне это было не нужно. Я бы пришел, даже если бы не прочитал ни одной.              − Но ты сказал…              − Гермиона, − он улыбается ей, проглядываются полумесяцы его десен. −Я бы пришел за тобой, даже если бы ты вообще не произнесла эту речь.              − Ты был так зол.              − Но не всегда. Я видел, что ты стараешься. Это все, что мне было нужно, −знать, что ты попытаешься.              Она сжимает его пальцы.              − Я так волнуюсь, что все сделаю неправильно.              − Это не тест, Гермиона. Ты не обязана быть идеальной.              − Я знаю, но мне просто… мне иногда трудно доверять себе, − она отрывает уголок салфетки. − Я беспокоюсь, что не смогу снова найти нужные слова.              Какая глупость − сказать ему, что она не уверена в своей способности все исправить. В ее глазах появляется знакомый укол, и она закрывает их.              Стул скрипит.              − Тогда я напомню тебе, − говорит он. − А ты напомнишь мне, когда я забуду о себе.              Он проводит пальцем по ее скулам.              − Мне всегда жаль, − говорит она, жестом указывая на себя. Ее глаза становятся влажными. − Я не хотела быть такой эмоциональной.              Он смеется.              − Мы даже можем снова пойти на консультацию для пар, если ты хочешь.              − Правда?              − Да, но без Сьюзен.              Она улыбается.              − Конечно, никакой Сьюзен.              Наступает пауза, а потом они оба начинают смеяться.              ***              У нее на столе лежит письмо, открытое, частично прочитанное.              «Я был так зол на тебя», − гласит первая строка. Письмо Гарри − это шок для ее организма. Сначала она едва различает слова; она так очарована изгибом его «с», петлей его «ж». Она пробирается сквозь толщу своего удивления, хватаясь за землю, и только потом сжимается от того, что находит. «Я не мог поверить в то, что ты сделала, Гермиона».              Знакомый холодок проникает в ее тело, концентрируясь в солнечном сплетении. Она смотрит на края пергамента, сосредоточившись на измятом центре. До нее долетает звук шагов Драко. Он на кухне. Слышно журчание воды, звук закрывающегося холодильника.              Она снова прикасается к пергаменту, зажимает его между указательным и большим пальцами. Буквы кружатся в ее поле зрения, штрихи чернил переплетаются друг с другом. Смутно она осознает тихое жужжание, ноты которого проникают через полуоткрытую дверь. Она напряглась, чтобы услышать остальное − мелодию, к которой Драко возвращается, когда думает, что остался один. Возможно, он думал, что она все еще наверху. У него не слишком мелодичный голос, и по мере развития песни его тембр меняется. Начинается приглушенная перкуссия, как будто он барабанит пальцами по столешницам, и холод внутри нее немного оттаивает. Она прижимается к нему, сердцебиение замедляется, паника в груди ослабевает.              − Драко, − говорит она. Песня прекращается. Она слышит, как он прочищает горло.              − Да?              Она представляет себе румянец на его щеках и его слегка смущенный взгляд.              − Ничего, − она улыбается. − Просто хотела узнать, чем ты занимаешься.              Она откладывает письмо. Оно может подождать. Возможно, Гарри был прав, но все равно, это может подождать.              ***              Она теряет себя в мелочах, приветствует их: Табита, дела, поручения. Нужно договориться с похоронным бюро, сориентироваться в делах ее родителей. У Драко назначена повторная встреча с хирургом − формальность, чтобы избежать подозрений в связи с его внезапным исчезновением. Доктор удивляется быстрому выздоровлению Драко.              − Это как волшебство, − говорит он, и все в комнате смеются.              − Как боль? − спрашивает доктор, и Драко отводит взгляд.              − Я справлюсь.              Иногда, по ночам, она чувствует знакомое ощущение кома в горле. Она поддается кошмарам о теле Драко, о его рассеченной коже. Днем она застает его согнувшимся, с пальцами, прижатыми к животу. Она старается не беспокоиться о нем. Или, по крайней мере, не позволять ему видеть, как она волнуется. Она понимает необходимость гордости, сохранения.              Единственное время, когда они разлучаются, − это когда она встречается со своим бывшим начальником из министерства.              − Есть ли еще место для меня в команде? − спрашивает она, и Кельвин смеется.              − Как будто кто-то может занять твое место.              Когда она говорит об этом Драко, он смотрит на нее поверх «Ежедневного пророка».              − Ты удивлена, − говорит он. − Но для многих людей ты просто незаменима.              − Я спросила его, могу ли я работать дома, для начала.              Она смотрит на него, боясь, что он замкнется, оскорбленный мыслью о ее присутствии.              Вместо этого он откладывает газету.              − Ну, мне повезло.              Они установили силовое поле вокруг этого мира, который они строят. Кажется, что время идет медленнее, когда они дома; она наслаждается каждым мгновением, укрывшись в безопасности, которую дает ей Драко. Возможно, именно поэтому письма застают ее врасплох. Вернувшись домой после сдачи документов, она обнаруживает три конверта. На каждом − сургучная печать: темно-красная, зеленая и фиолетовая.              Она сидит на диване, письма разложены у нее на коленях, когда входит Драко.              − Они боятся, что ты не захочешь их видеть, − говорит он.              − Я знаю. Я читала письма, − она искоса смотрит на него. − Ты собираешься попытаться убедить меня увидеть их?              Он смеется, заправляя прядь волос ей за ухо.              − Я бы никогда не предположил, что обладаю властью или способностью говорить Гермионе Грейнджер-Малфой делать то, чего она не хочет.              − Я даже не уверена, о чем бы мы говорили. Я ни с кем из них не разговаривала с тех пор, как они приезжали к тебе, а они приглашают меня на обед?              Он хмурится, сведя брови.              − Я был в ярости, когда они рассказали мне, что наговорили тебе в больнице.              − Они сказали тебе?              − Не думаю, что я когда-либо видел, чтобы Панси так раскаивалась.              − Она влюблена в тебя, ты знаешь.              − Я…              Она покачала головой, позволяя своему веселью прорваться наружу. Неужели откровение Панси даже шокировало ее? В огромном спектре событий это казалось незначительным, едва ли стоило вступать в дискуссию.              − Просто у нас с Панси есть что-то общее, − она улыбается. − Я могу понять, почему они были расстроены.              Она осознает параллели между ней, Панси, Тео и Блейзом. Каждый из них сделал бы все для Драко, отдал бы свою жизнь, не сомневаясь. Она думает о Роне и Гарри, и о том, что она всегда чувствовала к ним то же самое, но теперь она не уверена во взаимности своих обязательств. Она не разговаривала с Гарри уже несколько недель.              Драко поглаживает ее подбородок, мягко двигаясь взад-вперед к углублению под губой.              − Это не значит, что они имели право так с тобой разговаривать.              Она наклоняется к нему, поглаживая низ его свитера.              − Позволь мне немного подумать, что сказать, − наконец говорит она. − Я хочу найти правильные слова.              Позже тем же вечером она сидит в своем кабинете, перо дергается между пальцами. Было бы легко не обращать на них внимания. Она не особенно хотела видеть Панси, Тео или Блейза. Она еще не была готова их увидеть. Но она знала, что они стараются, и хотела это признать.              «Спасибо вам, − наконец пишет она, −за то, что вы такие хорошие друзья для Драко».              Осталось еще одно письмо, и она закрывает глаза, прежде чем дотянуться до ящика. Коснувшись рваного края, она вытаскивает письмо и выдыхает, разворачивая его.              Гермиона,              Я был так зол на тебя. Раньше, на все. Я не мог поверить в то, что ты сделала. Я до сих пор не могу, иногда. Я пишу это не для того, чтобы обвинить тебя или пережить что-то из этого снова. Я просто хочу быть честным, раз и навсегда, и сказать, что я был зол.              Я так много хочу сказать тебе, но я знаю, что ты не хочешь меня видеть. Мне жаль, что я подвел тебя. Иногда мне кажется, что я все еще воспринимаю всех нас как 17-летних подростков. Как будто мы покинули Хогвартс, но так и не отпустили себя. Может быть, это идиотизм, но иногда я чувствую себя именно так: Мальчиком, Который Выжил. Мне кажется, я все еще вижу тебя такой, какой ты была до отъезда в Австралию. Я не хотел видеть, как сильно все изменилось. Ты так много помогала мне с моими проблемами. Я не привык помогать тебе с твоими.              Я не справлюсь с этим извинением, но я не хочу делать это на пергаменте. У меня есть много чего сказать тебе, если ты позволишь.              Гарри              Ее желудок сводит судорогой, в нем бурлят извращенные эмоции, которые она не может распутать. Ее мозг затуманивается, дымка прячет мысли. Скучала ли она по Гарри? Она не позволяла себе много думать о нем. Она пытается отпустить то, что не смогла исправить.              Живоглот вбегает в комнату, пробираясь между ее лодыжками, и она отступает от стола, ее лоб болит от того, что она прислонила его к деревянному краю. Она проводит пальцами по мягкому меху Живоглота.              − Какой странный сегодня был день, −пробормотала она, и кот мурлыкнул, оборачиваясь вокруг собственного хвоста.              Она слышит скрип кожаного дивана и поднимается, проходя в гостиную. Драко прижимает ноги к журнальному столику, на его коленях лежит раскрытая книга.              −Драко, − говорит она, протягивая пергамент. − Посмотри, что мне прислал Гарри.              ***              В ее общении с Драко присутствует робость. Она постоянно беспокоится о том, что скажет или сделает что-то не то. Но бывают моменты, на диване, у кухонной стойки, когда он запутывается пальцами в ее волосах, прижимается ртом к ее шее, и она думает, что он должен чувствовать ту же боль. Но он никогда не заходит дальше. Он прослеживает кружево ее бюстгальтера, а затем отстраняется, улыбаясь и покрывая лицо розовым румянцем.              − Прости, − говорит он. − Я немного увлекся.               Она чувствует, как он прижимается к ее животу, как он стонет ей в рот, как он тянет за петлю ее джинсов, но дальше они ничего не исследовали. Ее собственные руки не поддаются: они проникают под его рубашку, но задерживаются над пряжкой его ремня.              Однажды утром она просыпается от шепота его губ, касающихся ее ключицы, шеи, уха. Его язык − горячий, влажный, скользит по ее языку, а затем его пальцы прослеживают холмы и долины ее позвоночника. Ее ладонь проходит по склону его груди, по резкой линии мышц живота, а затем он делает резкий вдох и отстраняется.              − Прости, прости, − говорит она. Она поцарапалась о тканевое покрытие его мешка.− Я не хотела…              − Нет, все в порядке, − он прижимается лбом к ее плечу, дыхание согревает ее кожу. − Я просто испугался. Вот и все.              Она думает, что момент упущен. Это еще хуже − иметь возможность, а потом все испортить. Но тут он наклоняет голову и снова находит ее губы. Он притягивает ее к себе, пока они не оказываются вровень друг с другом, зажав свое колено между ее ног. Желание разгорается в ее животе, зажигая ее. Ее ногти царапают ему кожу головы, и он стонет, грудь вздымается в сильных толчках.              − Черт, − говорит он. − Я хочу тебя.              Она трется о его колено, задыхаясь от трения.              − Пожалуйста, − шепчет она. Он снимает с нее рубашку, и тут ее обдает холодным воздухом, и она чувствует, как румянец окрашивает ее грудь. Она так давно не была обнаженной перед ним. Он смотрит на нее, зрачки выпучены, и она пытается прикрыться, но он отводит ее руки назад.              − Нет, не делай этого, дай мне посмотреть на тебя.              Он опускает голову, вылизывает дорожку от одной груди к другой, проводит языком по ней, пока она не хнычет.              − Пожалуйста, − она хватается за его плечо, когда он опускается, белокурые волосы щекочут ей живот. Он вдавливает ее бедра в кровать, стягивая с нее нижнее белье.              − Такая красивая, − бормочет он, а затем неторопливо лижет ее.              Она чувствует, как его ухмылка прижимается к ее бедрам, и издает громкий, неровный стон. Ее руки в его волосах, подталкивая его вперед, царапают его шею.              − Начальница, − усмехается он, прежде чем ввести один палец внутрь. Она извивается, сгибая простыни, и чувствует его улыбку на своей коже.              − Тебе это нравится?              Она кивает, издает бессвязный звук, и он проводит пальцами по ее телу: нежный ритм переходит в бешеные движения вперед-назад, поджигая ее кровь.              − Черт! − она тянет за воротник его рубашки, желая, чтобы она исчезла. −Драко, пожалуйста, займись со мной любовью.              Он замирает и смотрит на нее. Подползая, он целует ее в плечо, а затем неуверенно поправляет локон, устраиваясь рядом с ней. Их лица лежат близко друг к другу, но он смотрит на ее подбородок, глаза расфокусированы.              − Я… ты, вероятно, сможешь почувствовать это во время… − он делает жест в сторону себя. − Я скоро вытащу его. Я знаю, это может быть странно для тебя. Чувствовать это. Мы можем подождать.              Она проводит пальцем по склону его носа, над небольшим углублением линии губ.              − Драко, − говорит она. − Тебе не нужно прятаться от меня.              Он напрягается, и ей хочется взять свои слова обратно. Это неправильные слова; она всегда так делала, говоря неправильные вещи с правильными намерениями.              − Мне жаль, − говорит она. − Я просто хотела сказать…              − Я знаю, что ты имеешь в виду, − он целует внутреннюю сторону ее ладони. −Но это странная адаптация, не так ли?              Она кладет руку ему на сердце.              − Ты мой муж, Драко. Ни одна часть тебя не является для меня странной, − она целует его, проводя языком по шву его рта. − Мы можем подождать, если ты хочешь, но я хочу тебя. Всего тебя.              Он выдыхает, с силой прижимаясь к ее губам. Он наклоняет голову, прижимается лбом к ее ключице, и на несколько секунд она чувствует только взмах его ресниц по ее коже. Затем он поднимается.              − Дай мне только быстро принять душ. Я сейчас вернусь.              Он роется в шкафу, а затем исчезает в ванной. Раздается звук смываемого унитаза, а затем стук воды о кафель в душе. Он появляется менее чем через пятнадцать минут, волосы влажные и вьются вокруг ушей. Его живот обмотан полотенцем, а вокруг него какая-то черная полоса, закрывающая рану.              Он жестом показывает на себя.              − Табита упоминала, что это может пригодиться, если мы… − кончики его ушей розовеют. − Чтобы ты не видела этого.              Он подходит к ней и останавливается на краю их кровати. Она садится, упираясь коленями в матрас, и целует его, одной рукой обвивая его шею, а другой кутаясь в его полотенце. Она потягивается.              − Дай мне увидеть тебя всего.              Полотенце оседает у его ног.              Она проводит пальцем по линии золотистых волос ниже его пупка, целуя при этом его плечо. Он издает тихий звук, а затем его руки оказываются на ее подбородке, поднимая ее голову вверх. Он целует ее, и она опускает руку ниже, обхватывая его, нежно сжимая, что заставляет его выдохнуть.              − Черт, − выдыхает он.              Она гладит его; его дыхание становится сбивчивым. Он становится твердым в ее ладони, и она надавливает на его поясницу, побуждая его наклониться вперед, на кровать, над ней.              Она отклоняется назад, пока ее голова не касается подушек, но затем он берет ее за бедро и перемещает их так, чтобы она сидела на нем. Он вжимается одной рукой в ее бедро, а другой прижимается к ее груди. Она медленно опускается, и его глаза закрываются. Она задыхается от давления: короткий укус боли, глубокое растяжение, без которого она долго обходилась.              − Хорошо?              Она кивает.              − Да, − говорит она. − Очень хорошо.              Он начинает медленный ритм. Огонь распространяется по ее венам, тепловая ракета сосредоточена в месте соединения их тел, его бедра трутся о ее бедра.              Ее руки прижимаются к его груди, и она двигает их вперед, пока ее рот не накрывает его рот. Он скользит рукой по ее грудной клетке, пытаясь удержать ее в подвешенном состоянии над тканью, но она тянется к его пальцам.              − Драко, − говорит она, −я хочу почувствовать всего тебя.              На мгновение он колеблется, а затем тянет ее за бедра, проталкиваясь в нее еще глубже.              − О, − дышит она. − Ох.              Ткань черной ленты трется о ее живот, и он прижимается лицом к ее шее, его слова звучат приглушенно.              − Прости, − говорит он. − Трение болезненно? Я не знал, что ткань такая грубая.              Она качает головой.              − Нет, − говорит она. − Это идеально. Это прекрасно.              Его темп ускоряется, пальцы пробираются между ними и гладят ее, пока в ее мозгу не нарастает знакомое студенистое удовольствие. Он повторяет ее имя, Гермиона, Гермиона, Гермиона, как заклинание. Его рот всасывает синяк на ее шее, подталкивая ее к пропасти, пока она не взрывается со стоном.              − Блять, − дышит он, яростно двигая бедрами, пальцы оставляют маленькие полумесяцы на ее бедрах. − Мерлин, Гермиона.              Он целует ее, проводя языком по ее языку, прежде чем мягко прикусить ее нижнюю губу. Ее бедра прижимаются к его бедрам, удерживая его рядом, а впадинка у основания его шеи становится еще глубже.              − Черт, черт, − шепчет он. Мышцы его груди напрягаются. Она слегка отстраняется и некоторое время просто наблюдает за ним, за тем, как сходятся его брови. Его зубы впиваются в припухлость нижней губы, когда он снова, медленнее, входит в нее, пальцами массируя гребень ее бедра.              Она задерживается на мгновение, вжимаясь в его горло, а затем приподнимается, используя его грудь для опоры.              − Я люблю тебя, − шепчет она, и его улыбка разливается теплом по ее позвоночнику.              − Я знаю, − он сжимает ее бедро, пальцы танцуют по ее боку. Ее руки слетают с его плеч, бескостные, бесполезные, когда она отцепляется от него. − Я тоже люблю тебя, Гермиона.              − Я сделала тебе больно? Ты…              Он качает головой.              − Хороший вид боли, − он поднимает бровь. − Самый лучший вид.              ***              В тихий апрельский день Гермиона хоронит своих родителей. Это прекрасный день, на самом деле. Буйные пионы, легкий ветерок, кучерявые облака. Все совсем не так, как она ожидала. Ей больно, что их нет рядом, чтобы увидеть это.              Люди появляются на похоронах, как клещи, прячущиеся в древесине. Внезапно появляются дальние родственники, которые игнорировали ее письма, полные сочувствия. Она обнимает людей, мелькают лица. Она пожимает руки, ее пальцы рыхлые и холодные. Ее речь; она написала ее, но не может вспомнить слова и в итоге достает клочок бумаги, с которого стекают и размазываются чернила.              − Это утомительно, − шепчет она в какой-то момент. −Говорят, что похороны для живых, знаешь?              Драко проводит рукой по ее шее, пальцы теплые и мозолистые. В последнее время он варит зелья. Пока рано спрашивать, но ей интересно, думает ли он об этом как о будущей карьере.              − Кто это сказал? Толстой?              Она вжимается лицом в лацкан его пальто и фыркает.              − Нет, Роэлифф Бринкерхофф.              − О, − он гладит ее по спине, оставляя поцелуй на ее лбу. − Ну, я рад, что это был не Толстой. Я ненавижу его писанину.              Она смеется, громче, и ее щеки теплеют, когда люди поблизости поворачиваются к ней. Они стоят впереди, прямо между двумя гробами. Первые пригоршни грязи уже рассыпаны, но люди все еще собираются вокруг, выражая свое почтение.              Где-то она видела Панси, Тео и Блейза. Уизли тоже, всех. Их волосы рыжевато-красные среди похоронной черноты. Гарри тоже там, по его глазам и тону видно, что он извиняется, когда сжимает ее плечо. Все ее друзья пришли поддержать ее, даже те, кого она не может назвать друзьями в эти дни. На гробах лежат венки и цветы: паучьи лилии, прижатые к шипам пучков роз.              Нужно будет разобраться с делами. Решить конфликты, извиниться. Она могла представить себе обед или ужин через несколько недель, а может быть, и месяцев, с Блейзом, Тео и Панси. Рука Дракона ее руке под столом. Она могла представить их опущенные глаза, неловкую тишину в воздухе. Она не знает, что бы она сказала, смогла ли бы улыбнуться, простить их, полностью. Но она может представить себе будущее, где она простила их, где она сделала это для Драко. И, возможно, для себя тоже.              Толпа шуршит, шаги нарушают тишину, когда люди спускаются с холма и возвращаются к своим машинам. Скоро останутся только ведьмы и волшебники, ожидающие аппарирования. Она поворачивается, а Уизли уже там, ждут, чтобы обнять ее, прошептать свои соболезнования. Рон целует ее в щеку, отчего рука Драко застывает на ее плече. Джинни крепко обнимает ее. Панси, Тео и Блейз что-то бормочут Драко, а затем они осторожно прикасаются к ее плечу, каждый из них, и она не замирает и не напрягается.              Когда Гарри обнимает ее, он шепчет:              − Мне жаль, − и она отвечает ему натянутой улыбкой. − Я бы хотел зайти как-нибудь, − говорит он.              Она еще не ответила на его письмо. Она собиралась, но слова все время испарялись. Сейчас он выглядит таким серьезным, глаза ярко-зеленые под очками. Она ничего не говорит, но сжимает его пальцы. Она думает, что со временем у нее найдутся нужные слова для него.              Она поворачивается к гробам своих родителей, пробегая глазами по блестящим лакированным поверхностям. Рука Драко скользит по ее руке, и она ловит его улыбку. Комок в горле слегка смягчается. Несколько недель назад она была права, считая, что время невосполнимо: оно растекается крошечными трещинками на поверхности ее жизни, которые растут, растут и растут, пока однажды не разбивают стекло, удерживающее их вместе.              Время никогда нельзя было заменить, но если быть осторожным, то можно было потратить его с умом, вместе с тем, кого любишь.              И для Гермионы Грейнджер-Малфой этого было достаточно.