la emoción de nuestro amor

Конец всем моим сомнениям и страхам наступил именно в тот день. Но вернёмся все же в тот разговор на набережной, который я до сих пор помню практически дословно, хоть в три часа ночи разбуди — перескажу. — На самом деле все началось вот с этого кольца, — пальцами осторожно кручу нужное украшение с такой нежностью, что сам удивляюсь. Обычное серебряное кольцо с тремя выгравированными черными едва заметными точками. — Его тетя на новый год подарила года два назад, наверно. Сказала, что мне ещё рано ставить точку в любой сфере своей жизни. Потому что все ещё впереди, — слабо улыбаюсь, полностью уходя в прекрасное чувство ностальгии, заставляющее погрузиться в те теплые дни с головой. Внимание переключается на следующее кольцо, на котором едва можно заметить два бесцветных крыла. — А вот это я сам уже купил, на выставке редких птиц. Всегда хотел научиться летать. Он слушает внимательно, не перебивая и, кажется, даже стараясь дышать максимально тихо, чтобы не спугнуть эту атмосферу, которую я даже не могу описать какими-то определённым словами. Вернее, просто не все поймут. Потому что я все это назову без сомнений уютом. Да, мы, блять, стоим на холодной набережной, кстати, стоит заметить, Арсений Сергеевич специально встал, прикрывая меня от порывов ветра, собирается дождь, вокруг шумят машины и прохожие, но для меня всего этого нет. Для меня существует только тот факт, что человек напротив с интересом слушает историю о каждом украшении, стоит так, чтобы хоть немного согревать собой и просто дарит какую-то защиту. Вот это для меня уют. И плевать, что он учитель и у нас разница в десяток лет. От самого понятия, что ему интересно на душе становится по особенному тепло, и я уже не могу остановить рассказ ни о силуэте кошки на одном из браслетов, ни о корабле на обратной стороне кольца, который служит напоминанием об Алых парусах, говоря, что главное верить и обязательно дождешься. Иногда слова звучат слишком сумбурно, язык заплетается, но я слишком одухотворен, чтобы обращать на это внимание. — Ну и последнее, — речь, наконец доходит до моего «счастливого» кольца, на котором аккуратным тонким шрифтом выведена изящная семёрка. — Я считаю семь самой символичной цифрой. Ну, во-первых, 7 — это святое число наравне с 3, святая троица, и 12, количество апостолов. Семь дней недели. Семь смертных грехов. А относительно меня, я родился в 7 часов утра. Каждое 7 число 7 месяца у меня выдавалось счастливым. Да и в принципе часто на глаза эта цифра попадается. Но я ее на кольцо не по этой причине выбрал. А потому что семь одновременно показывает, что одна вещь одновременно может быть как олицетворением света, так и тьмы. Все серое. Закусываю губу, надеясь, что он поймет мое весьма необычное умозаключение, взятое из размышлений об одновременном участии цифры семь и в создании земли, и в теме касательно семи смертных грехов, что изначально приносит разрушение, а не созидание. — Я понял, о чем ты говоришь, Антон, — голос мужчины звучит тихо, но отдается приятными мурашками по всему. — Не думал, что у людей твоего возраста могут быть такие взрослые размышления. Да их и нет у людей твоего возраста. Ты очень мудрый, Антон. Шокировано поднимаю взгляд, сталкиваясь своим шумящим на ветру лесом со спокойной гладью его океана. Глаза в глаза. Слишком близко. Дыхание смешивается в одно целое, а я забываю как дышать. Потому что на краю эмоций уже. Он заставляет меня чувствовать слишком много. Первая холодная, даже ледяная капля падает мне прямо на нос, вырывая из запутанного мира мыслей, заставляя оторваться от восторженного созерцания едва заметных волн в спокойных глазах напротив. Арсений весь целиком в себя затягивает. Хочется оказаться в этом мире у него в голове. Кажется, там какая-то прекрасная планета, где все непонятно. — Идём в машину, я тебя домой отвезу, а то заболеешь ещё, — он отмирает первый, идя в направлении парковки, мне приходится направиться следом. Именно приходится, потому что, если честно, очень не хочется. Не хочется оставаться одному. Не хочется опять слышать эти страхи в своей голове. Не хочется опять терять тепло рядом. Не хочется закапывать себя с каждой минутой размышлений все ниже. Не хочется опять вникать в проблемы, которые я даже не могу сформулировать. Не хочется справляться с собой. — Ты вот про грехи сегодня сказал, — прерывает тишину в прогретом салоне его машины Попов, выезжая на заполненную проезжую часть. — Что вообще насчëт них думаешь? Может ли человек быть без единого греха? — Ну начать надо с того, что в принципе общепринятых и распространенных грехов 11, а не привычные нам 7 смертных, — уже не удивляюсь его вопросам, если честно. Мы же оба с изюминкой нюансов ебанцы в вопросах касательно философии или подобного. Кстати, про изюминку это я сам придумал, нравится такое название. — Поэтому в каждом есть грех. Возможно, не прям серьезный, но есть. Ложь же тоже грех. Поэтому грехи — это часть нашей жизни, которую надо принять. И опять этот его нечитаемый взгляд, из которого непонятно, думает он о том, с каким идиотом связался, или все-таки на полном серьёзе анализирует мои мысли, накладывая их на свои. До моего дома мы приезжаем слишком быстро. Я вижу перед собой знакомый с детства подъезд и окна своей квартиры на четвертом этаже, но сил открыть дверь, попадая в холод улицы нет. Уходить от Арсения нет никакого желания. С ним я чувствую себя живым и хоть немного интересным. Хочется просто повернуться к нему и сказать прямо в лицо, чтобы он не отпускал, попросить о спасении. И взять за руку, находя рядом с ним тепло и защиту. Спокойствие найти. Потому что дома меня никто не ждёт. Потому что у меня в принципе дома, как не просто крыши над головой нет. Дом ведь это ещё и защита, место, где душа покой находит и не боится. Не испытывает тревоги, а внутренности не сжимаются от неизвестного чувства, совершенно не похожего на позитивное. Рядом с Арсением я чувствую дом. Чувствую себя на своём месте. Потому что, кажется, хоть немного, но нужëн. Потому что он бы, наверно, ждал. Потому что Попов это покой для моего морального здоровья. Но я не позволю себя спасти. Я же парень, должен быть серьезным и самостоятельным, а не слабым куском жизни. — Спасибо за уделённое время и советы, Арсений Сергеевич. До следующего занятия, — улыбаюсь, отстегиваясь и открывая дверь. — До встречи, Шастун. Было приятно пообщаться, — ответная улыбка мужчины очень сильно греет душу. Ему не принесла дискомфорта наша встреча. Значит… Все не так плохо? Ладно, если с ним все не так плохо, то с моей головой плохо и даже очень. В общественном месте у меня получается отключать все происходящее в мыслях и просто плыть по течению. Но вот в тишине, не в уютной тишине, когда чувствуешь тепло человеческого тела рядом, а в гнетущей, такой, что стекла трещат от напряжения, я не могу отключиться от самого себя. Стены словно давят, медленно, но верно приближаясь друг к другу, чтобы сломать мне кости. Тут холодно настолько, что кончики пальцев мёрзнут. Потому что никто это место не греет. Первой по голове бьёт боязнь неизвестности. Я же не понимаю, что будет завтра, через год или вообще пять лет. Я не знаю, куда буду поступать и где работать. В принципе, кажется, не осознаю всей причинно-следственной связи событий в своей жизни. Не отдаю отчёта, а потом совершу большую ошибку. И буду сам в этом виноват, вот только не смогу её решить наверно. Каким я стану. Смогу ли вообще нести ответственность хотя бы за самого себя? А если я не оправдаю надежд тети? Разочарую её, разрушу ожидания. Паника подступает к горлу слишком быстро, я даже не успеваю снять кроссовки. Горло словно кто-то сжимает твёрдой хваткой, не давая вдохнуть. Перед глазами пелена, размывающая весь окружающий мир. Получается только беззвучно пытаться глотнуть ртом воздух, скатываясь по стеночке на пол и сжимая волосы в ладонях. Все время словно движется слишком быстро, хоть я и понимаю, что в реальности не изменилось ничего, а время течёт своим ходом. Мысли истерично сменяют друг друга, не давая опомниться. Дима, родители, школа, будущее, Оксана, книга, которую я вчера читал, соседский кот, авария на этой неделе, разборки в классе, Арсений Сергеевич… Арсений Сергеевич. Я устал противиться сам себе, что испытываемое абсолютно нормально, потому что чувствую ложь в каждом этом слове. Это не нормально, блин, что Попов вызывает у меня мурашки по коже с самого, блять, первого дня. Это не обычная реакция на знакомого, если хочется никогда не отпускать, я же к Диме такого не чувствую. Да я на Арсения Сергеевича минут на 10 залипнуть могу, потому что его чёртовы океановые глаза затянут. Меня к нему как магнитом, только оторваться уже никак будет, потому что слишком сильно. Слишком нужён. Слишком на крае ощущений. Я больше не могу так. Он нужен, к нему каждая клеточка тянется. Душа до срыва требует его рядом, потому что Арсений - спасение. Арсений - жизнь. Чувствую, как невидимая рука на горле разжимается, давая кислороду понемногу проникать в лёгкие. Я возвращаюсь в реальность, стараясь хоть как-то совладать с трясущимися руками. В квартире так же тихо, а из зеркала на меня смотрит мое отражение с красными белками глаз и каплями соленых слез на щеках. Самому от себя страшно становится, потому что не каждый человек медленно, но верно теряется сам в себе. Меня нет. Есть оболочка и какая-то хрень, которая каждый день вылезает изнутри, добивая меня. А я где-то там. За сердцем спрятался и пытаюсь хоть немного разобраться с избытком мыслей в голове. Несколько месяцев назад бывший друг сказал, что я общаюсь с окружающими только когда мне плохо. Но на самом деле, когда мне плохо, об этом не узнаёт никто. Однажды я проснусь от страшного сна, где улыбаюсь, но искренне.

***

Дима кажется уже подостывшим от гнева, поэтому я, рискуя собственной жизнью и отчасти носом, потому что вдруг он мне вмажет, после второго урока подсаживаюсь к нему в столовой, следя за реакцией. От первых поползновений в его сторону взрыва не происходит, и я воспринимаю это как шанс продолжить попытку игры в своеобразный "Сапёр". — Дим, — осторожно тыкаю его пальцем между рёбрами, чтобы Позов наконец оторвал взгляд от своего учебника по химии и обратил на меня внимание. — Я понимаю, что ты злишься, но я могу все объяснить... — Тох, мне не надо никаких объяснений, — он прерывает меня довольно резко, но без злости. В принципе выглядит как человек, познавший дзен. — Я не имею права винить тебя за твой выбор и в принципе за все, что ты делаешь. Это же твоя жизнь. Да, я вспылил тогда, но это просто потому что... непривычно. Мне нужно пару дней на то, чтобы до конца понять и принять полученную информацию, вот и все. Ну нравится тебе мужик, бывает. Это же не означает, что мне какой-то парень должен нравится. Пока что-то не причиняет моей личности вред, я не имею права за это осуждать. Понимаешь? — и смотрит ещё так, словно пятилетнего ребенка учит жизни. Хотя почему словно, так и есть. Я во многих жизненных аспектах ориентируюсь на когда-то сказанные Димой слова. Потому что даже если я и мудрый, то все равно мечтатель. А Позов реалист, к жизни подготовленный. Мне с друзьями повезло, за что я очень благодарен судьбе. Да, мы не всегда понимали друг друга, что-то скрывали, но в момент, когда мы будем особо нуждаться друг в друге, обязательно соберёмся вместе и поддержим. Без объяснения причин будем рядом. — Понимаю, — киваю, опуская взгляд в сероватый от старости стол, покрытый бесконечными щербинками и разводами на покрытии. — Просто... Ты важен для меня. Не хочу тебя терять... — слова выговаривать трудно, голос где-то внутри просто преломляется. Я же парень, должен быть сильным и не нуждаться ни в ком. Потому что я сам вывезу, так ведь? А привязанность - это проявление слабости, так все пацаны ещё с детского сада твердят. — Ты мне тоже дорог, Тох, — Дима наконец улыбается, словно знает, как мне сложно рассказать про собственные эмоции, и смотрит на время. — Кстати, у нас сейчас урок у твоего любимого Арсения Сергеевича в чёрной рубашке. Он физику сегодня заменяет. Наталья Игоревна на какую-то олимпиаду с детьми уехала. — Он сегодня в чёрной рубашке? — хмурю брови, пытаясь вспомнить, как Арсений выглядел на нашем уроке. Но в голову приходит только картинка его слегка серых от недосыпа глаз, в которых все равно царил такой покой, словно мужчина был уверен в происходящем на все сто. И волосы у него сегодня чутка растрёпанные были, но так по-домашнему это все выглядело, что хотелось как минимум трогательно умиляться ещё часов восемь, а как максимум прижать его к себе и расслабиться, слушая тишину. Но про черную рубашку не помню. — Шаст, ты чего. У тебя же литература только что с ним была.. Задумываюсь, пытаясь вспомнить, в чем был литератор хотя бы на прошлом занятии, но в голове пусто. В голове только его глаза, тембр голоса и радость, что в тот урок он выглядел выспавшимся и весёлым. Но вот одежду, хоть убейте, не помню. Помню даже как у него в волосах запутался утренний солнечный лучик, заставляя пряди красиво отливать синевой, что очень подходило к его глазам. Помню то чувство идиллии в кабинете и тихое обсуждение книги. Я никогда не смотрел на его внешний вид, гораздо больше волнуясь за состояние учителя. Все стало только запутаннее. Нихрена конец не наступил.