дико, например

Таксист попадается молчаливый, по пути слушают радио и гудки других автомобилей. Игорь вертит в руках сотовый, хмурится в экран, открывает сообщения — пусто. Он должен быть довольным, давно от Пети добивался, чтобы тот не писал ему сообщения без надобности. Но… Игорь почему-то недоволен. Может потому, что Петя замолчал резко, может потому, что планы у них снова срывались из-за работы. И вроде бы срывались не полностью, но приятного всё равно мало. Москва в ноябре мерзкая и шумная — слякоть хлюпает под ногами, школьники и студенты перекрикиваются друг с другом на расстоянии двух метров. Игорь Москву не любит: не сидит в нём этот город. На родной Питер не похож ни людьми, ни шумом. Вспоминается, как полгода назад они таскались на пляж в Хосте: из ментовского санатория полчаса пешей ходьбы, резиновые шлёпанцы всё время натирали, а от гомона вокруг болела голова. Петя жаловался, что они как пенсионеры, ещё и не в Европе, не в Азии, не в Турции. Игорь просто был рад оказаться на солнце и в тепле. Его даже почти не бесили снующие туда-сюда дети и штабные крысы, каждый вечер завывающие их с Петей выпить. Пишет: «Приехал. Во сколько тебя ждать?». Игорь прикусывает нижнюю губу. Писать ещё не решается: всё равно ему ничего не расскажут, не объяснят. Немой уговор — про работу не трепаться, обходиться только грубыми плевками, мягкими углами. В пять вечера Игорь выходит за продуктами в ближайший супермаркет без названия. Пихает в корзину охлаждённое филе курицы, банку кукурузы, докторскую колбасу, пиво. Какие-то мелочи из овощей и фруктов, соевый соус и кетчуп. Упаковку пельменей. На кассе берёт два Дирола, три упаковки презервативов и банку Нутеллы. Хмурая кассирша просит у него паспорт. Игорь достаёт из внутреннего кармана удостоверение, а через пять минут выходит из магазина и неторопливо идёт домой. Конец ноября в Москве колючий, холодный и пахнет почти как декабрь. Улицы потихоньку начинают украшать разноцветными гирляндами. В кофейнях готовят предновогодние напитки, пестрят надписи про кленовые сиропы, имбирные печенья, кайенские перцы. Игорь всё время чихает от запаха корицы. Петя в этот день домой не возвращается. И на следующий тоже. Они видятся только в следующий понедельник. Игорь видит, как полицейские достают тело из люка на Трёхгорке. В нём едва можно узнать Петю Хазина: вздувшийся вонючий труп, изуродованный неделей в канализации. Глаза пустые, блёклые. Пальто испачкано, местами изъедено грызунами. Только часы блестят как прежде. Игорю так хочется дотронуться до него по-настоящему: убрать волосы со лба, поправить водолазку на шее, провести костяшками по щеке. Так хочется взять за руку, за тёплую, слегка шершавую. Снова посмотреть вместе тупую комедию по СТС, снова поиграть в настольный хоккей в Хосте и привезти к себе домой. Хотя бы раз. — Узнаёте? — спрашивает у него старлей с красным от мороза носом. Игорь кивает головой. Узнаёт. Даже слишком хорошо. В Лобню вызывается ехать сам. Спорит с полканом в участке почти десять минут — тот коллегу из Петербурга не хочет пускать. Не нужен он там, своим-то надо премии выписывать за удачные захваты и палки закрывать. Договариваются на том, что он заменит одного отгульного, Игорю выдают его экипировку и отправляют с остальными. В форменной куртке жарко, нужно было настаивать, чтобы разрешили быть в своём пальто. Всё равно на улице толком не стоять. Игоря определяют вместе со снайпером в соседнюю девятиэтажку. Старший лейтенант с красными щеками пишет смс не то дочери, не то жене. Следом ему прилетает звонок. Он недовольно цокает, смотрит на винтовку в руках. Игорь кладёт руку ему на плечо. — Я в Питере из ваших. Иди. Поговори. Кесарю кесарево, Богу божье. А Игорю что? Из противоположного окна доносится крик: «Идите нахуй». Капитан, который объяснял им план в бобике, кричит в мегафон: «Сопротивление бесполезно. Сдайтесь сейчас». Настаивает на чистосердечном. Из окна Горюнова слышны выстрелы. Капитан снова берётся за мегафон, но не успевает и слова сказать. Горюнов светит лицом — красное, пьяное, злое. Игорь жмёт на курок. Марать руки оказывается не жалко. И Горюнова Илью Львовича ему тоже не жалко. Игорь пишет рапорт: подозреваемый убит при попытке захвата — оказывал сопротивление, сам действовал исходя из обстоятельств, готов понести ответственность. Слова выходят из него легко, будто кто-то проколол иголкой и выпустил воздух. Будто это и не значит ничего. А оно и не значит. Игорь знает, что ему ничего не будет за ублюдка ни от его мёртвых родственников, ни от коллег, ни от общественников. Кому есть дело до Лобни и бывших зеков? Тучный полкан жмёт ему руку: — Спасибо за содействие. И криво улыбается своими тонкими губами. В зубах у него застряла зелень из недоеденного бутерброда. В кабинете пахнет кислым потом, чёрным чаем и колбасой. Игорь сдержанно кивает. Чужая ладонь влажная и неприятная. Свою после рукопожатия хочется отмыть дочиста, а лучше кожу снять, для надёжности. Он прощается с полканом и ещё десять минут стоит в туалете и трёт руки, пока костяшки не краснеют от горячей воды. Идти ему некуда. Он возвращается обратно в Петину квартиру. На похороны он не приходит. Смотрит скупой репортаж по телевизору, почти сорок минут сверлит окно диалога с матерью Пети. Сообщение так и не отправляет, оставляет записку на столе — ключи от квартиры лежат в почтовом ящике. Петя говорил, у неё есть запасные. Из Москвы уезжает в спешке, чудом запрыгивает в последний вагон поезда, несколько часов трясётся вместе с бабульками до Твери, а потом с теми же бабульками до московского вокзала. Побег радости ему не приносит, возвращение домой тоже. Всё вообще как-то резко становится серым, как будто кто-то яркость закрутил до минимума. Игорь возвращается в Питер, кутается в косуху, сдвигает дурацкую кепку на глаза. Новый рабочий день едва ли сулит хоть что-то хорошее, но ему нет до этого дела. Прокопенко докладывается неохотно. Объяснение у него получается дурацким и неправдоподобным, про свадьбу бывшего однокурсника и случайное сообщение московского приятеля, показавшееся уж очень подозрительным. — Вечно тебя, Игорь, несёт в какие-то жопы, — говорит он. — Ну неужели Москва без тебя бы не справилась? Ну доложился бы куда следует да и погнал бы домой. Игорь пожимает плечами. Признаваться Прокопенко, что за кого-то беспокоился, отчего-то стыдно. Особенно, что за мужчину. Особенно, что за Петю. Дорабатывает день на автомате: сортирует папки на рабочем столе, дописывает рапорт трёхмесячной давности, выбрасывает исписанные ручки и старые черновики. Фролов хочет пошутить, что отпуск слишком хорошо дал в голову, но случайно пересекается с ним взглядом и молчит. У себя Игорь оказывается неожиданно рано, в половину восьмого вечера. В домашнем холодильнике мышь повесилась: молоко скисло ещё неделю назад, плесень хлеб доедает. Только взбитые сливки одиноко стоят на полке рядом с тетрапаком. Игорь глотает слюну, тянет руку к баллончику. Трясёт рядом с ухом, выливает в рот. Сливки раньше были сладкие, сейчас абсолютно безвкусные. Он облизывает губы, думает, что должен чувствовать. Не чувствует ничего. Хлопает дверцей холодильника, специи сверху ходят ходуном. Тащит с собой сливки, безразлично разглядывает колонки и проигрыватель — за полторы недели в Москве запылились. Нужно вытереть. Он бросает себя рядом с подоконником, смотрит на стоящую рядом с туалетом дверь. Прозрачная пластиковая ручка бликует на солнце. Игорь нащупывает в кармане телефон Пети, достаёт его впервые после Москвы. Жмёт боковую кнопку — не реагирует. Игорь вливает в себя ещё немного безвкусных взбитых сливок, тяжело поднимается на ноги. Шлёпает к столу в углу комнаты, раскидывает старые материалы по казино, сточенные карандаши и исписанные ручки. Под ворохом канцелярского мусора находится старая Петина зарядка (оставил в последнюю поездку в Финку «на всякий случай»). Вот он и появился, этот самый случай. Игорь невесело усмехается, втыкает вилку в розетку, гипнотизирует экран, пока тот не включается. Батарейка на экране мигает ему красным светом. Смотрит на неё, как под гипнозом, пока экран не гаснет, а затем ещё раз нажимает на него. Батарейка всё так же висит, вперёд не продвигается ни на йоту. Спустя ещё минуту экран вновь темнеет, а затем загорается логотипом Эппл. Пароль от чужого телефона вводит на автомате, вспоминает про чужие пальцы, про шесть цифр кода. Смотрит на локскрин телефона — фотография чёрной мазератти. Хочет заблокировать снова, но тут ему прилетает уведомление. Пропущенные от абонента Игорь Гром. А дальше чужая жизнь засасывает его внезапно и надолго. Он пролистывает фотографии, видеозаписи. Смотрит чаты в вотсапе, сообщения в инстаграме. Слова в чужом телефоне — ядовитые змеиные укусы. Игорь пролистывает сообщения от матери, сообщения от Нины, сообщения от бывших коллег: где забрать товар, кому отдать, перед кем прогнуться. А знал ли Игорь, кто на самом деле Петя Хазин? Он разглядывает безвкусные сообщения очередной Марины — ресницы-хлопушки, дутые губы, взгляд сытой хищницы. Игорю тошно, Игорю мерзко, но он продолжает запихивать в себя информацию. Размазывает эту грязь по разодранной груди, пытается засунуть её поглубже, к сердцу-лёгким. Чтобы окончательно всё сгнило, умерло и никогда не воскресло. Забирается в Signal. Из последнего там Денис Сергеевич. Имя это ни о чём не говорит, Петя не рассказывал. Чат с ним начинается с угрозы. «Ваши наших кроют», — пишет Денис Сергеевич и присылает видеозапись. Игорь не открывает, пролистывает диалог вверх. Видит сообщения про внезапные ночные заказы, про требования быть послушным. Про отца Петиного, про генеральскую дочку Ксюшу. Включает видеозапись: Петя кричит, кичится отцом Ксюши, своим отцом. Пока ему под нос не суют ксиву с мерзкой ухмылкой. Игорь кривит рот, снова возвращается к последнему видео. Запись из шкафа в московской квартире. Петя сидит на Игоре сверху, придерживает его за волосы, стонет, сжимает плечи. Игорь смотрит, как его пальцы исчезают во рту Пети, как слюна течёт по чужому подбородку. Звук записывался плохо, слышно, как что-то шуршит в шкафу, как они с Петей тяжело дышат. Он не знает, в какие из выходных это было, но хорошо помнит, что днём с улицы доносились детские крики и сигналки машин, что кровать у Пети дома скрипела слишком громко, что с кухни всё время шуршало радио или подкасты с ютьюба. — Блять, — шипит Петя с экрана телефона, когда Игорь кусает его за плечо. Царапает его затылок короткими ногтями, запрокидывает голову с негромким стоном. Видео заканчивается, а Денис Сергеевич в сообщении пишет: «Заднеприводных в полиции не жалуют». Ни тебя, Петя. Ни твоего питерского опера. В Игоре нет слёз. Все кончились, когда хоронили отца с матерью, утекли и не вернулись. Да и мальчики не плачут. Что бы ему Петя про это сказал? Раз, два, три — ну-ка сопли подотри? Или просто врезал бы ему по носу? Поставил напротив бутылку водки? Думать об этом нет сил. Игорь срывает грушу с потолка и разбивает кулаки об стену. Костяшки кровят. Потом в ванной смывает ошмётки штукатурки холодной водой. Телефон Пети валяется на полу рядом с розеткой. За окном темнеет. Ночь не успокаивает и не лечит. Игорь вылетает из дома, несётся, не разбирая направления. В глазах горят огни Петербурга: аккуратные вывески, яркие фонари, фары встречных машин, новогодние украшения. Лёгкие сдавливает изнутри, когда он выбегает на пустой пляж и падает лицом в песок. Высовывает язык, как собака, дышит тяжело и громко. В ушах шумит кровь и накатывающие к берегу волны. Во рту сухо. К языку липнет песок. Игорь заваливается на спину. На улице холодно. Петербург не радует погодой и солнцем, на работе не радуют коллеги, а в квартире не радует пустой холодильник. Кровь шумит, но он всё ещё слышит, как вода наплывает на берег, как кричит одинокая чайка над головой. Лёгкие горят, но уже не так сильно. Игорь переворачивается на бок и плюётся. В руках он сжимает телефон Пети Хазина. Кесарю кесарево, Богу божие. Игорю — вонь водорослей и рыбьих кишок. Игорю — тяжесть пистолета в нагрудной кобуре. Игорю — холодный город, служба в ментовке в ближайшие лет тридцать и стабильная пенсия, если революция не ебанёт. Игорю — пожизненный срок на тоску и рана в груди размером с небольшую чёрную дыру. Разбитый телефон Пети Хазина остаётся валяться на песке, когда Игорь уходит с пляжа. К утру вода доползёт до него и заберёт к себе, на дно реки, к другому мусору и изуродованным трупам. К утру Игорь дойдёт до участка и узнает, что к нему приставили нового напарника. А пока Игорь заходит домой, ложится на диван, поленившись накрыться пледом. Он засыпает и во сне снова убивает Илью Горюнова: голыми руками душит его, выдавливает глаза, ломает ему пальцы. Он слушает, как Горюнову плохо, как тот воет от боли. Игорю ни жарко ни холодно от него — ему никак. Раз за разом он стреляет ему в голову, топит в реке, перерезает горло. Ладони покрывает липкая бордовая кровь, нос забивает запах скисших щей из квартиры Горюнова и плесени из ванной. В конце Игорь поворачивает голову и видит гнилое тело Пети Хазина, сидящее напротив. Его изъеденные червями губы растянуты в улыбке. — Игорь Константинович, значит. Наслышан.