Колыбельная мертвецов

      Мама никогда не смеялась. Сначала Берт решил, будто она слова «смех» не знала. Но однажды ему рассказали правду. Дело в нем — в человеке под землей! - Под деревом на холме, куда твоя мама ходит каждый день, лежит страшный человек, когда-то укравший ее улыбку. С тех пор она принадлежит ему. Я и ты должны вернуть маме ее отобранную жизнь, — так сказал ему отец. Другие матери широко улыбались во время игр со своими детьми на солнечных улицах Шиганшины, жмурились, смеялись, откровенно наслаждались моментами близости. «Проклятый колдун! Если бы отец разрешил добраться до тебе, я бы уже давно…» — гнев бурлил в крови при мысли о загадочном мужчине, чье имя ему так и не назвали, как бы не просил. Много раз он думал, чтобы сделал, столкнись они лицом к лицу… Но мысли каждый раз обрывались в самый волнительный момент. Несмотря на кипящую агрессию, Берт не знал как поступить с злейшим своим врагом. Если тот человек настолько опасен, вряд ли ребенок навредит ему. Отец мог бы помочь. Да точно… Они вместе выкопали бы его среди ночи и… Например, сожгли? Как вампиров и колдунов из легенд! Очистительный огонь должен сработать! Берт торопился по дороге домой, но не устоял перед желанием остановиться и наблюдать как взрослые с отпрысками играют в «Найди меня». Его ровесники и дети помладше отыскивали родителей за заборами и калитками, дикой порослью у старых нежилых домов, прячущимися в тени струй фонтана. Он с тоской оглядывался кругом. В подстрекающие к ничего неделанию летние деньки мамы тихонько посматривали из окон и с нежностью посмеивались над неуклюжестью любимых деток, носящихся то тут — то там. Где-то в окнах одноэтажного дома женщина тянула руки к малышу, сделавшему свой первый шаг. Услышав радостный ее смех, Берт поспешил уйти. Чувство глубокой обиды уже очень давно пустило корни в юной душе. Самые суровые родительницы на его памяти выдавливали из себя задорный звук. А мама Берта лишь слегка растягивала уголки губ, но никогда ее глаза не светились радостью, лишь какой-то меланхоличной, усталой нежностью. Все из-за злого колдуна под землей! — Мама-а! Смотри-смотри! Он беспокойной птицей влетел на крыльцо дома и чуть не врезался в задумчивую женщину с лоханью свежевыстиранного белья. Немного воды выплеснулось на юбку. Женщина сжала сухие губы и нахмурилась. На этот раз она смотрела на сына с мрачным недовольством. Берт вытянул пухлые ручонки, крепко сжимавшие неумело сплетенный венок из подвядших маргариток. Часть лепестков осыпалась по дороге. Небрежные пучки полевой травы, торчащие со всех сторон, не предавали изделию красоты.       Соседка Мари, его ровесница, научила, что самодельный подарок обрадует любую, станет проявлением любви и восхищения дарителя. Мальчик работал с мечтой о чуде, повторяя за руками подруги нехитрое плетение. Воображал, как загорятся мамины темные глаза, и щеки покраснеют прямо как у сидящей напротив Мари. Всякий раз, когда представлял эту картину, сердце начинало биться чаще. Мама непременно обрадуется! В тот раз друзья просидели на холме под раскидистым дубом до самого полудня. Берт наотрез отказался забрать венок, сделанный подругой, почему-то смущенно лепетавшей о каких-то дополнительных тренировках. Пропустил ее слова о том, что дела его рук еще далеки от совершенства. Хотел обрадовать маму результатом собственного труда и не послушал девочку.       Теперь, глядя в потемневшие глаза матери, Берт вспомнил о словах Мари и успел пожалел о своей самоуверенности. «Лучше бы я взял ее цветы». — Вот… Это тебе, — промямлил мальчик, протягивая неряшливый венок любимой маме. — Откуда цветы? Мамин голос вдруг понизился на две октавы. Берт вжал голову в плечи. Во взгляде женщины перед ним проснулось что-то страшное, такое, чего за все семь лет жизни он ни разу не видел. — Откуда цветы? — повторила она. Треск дерева в стоявшей тишине показался оглушительным. Плечи ребенка задрожали. Края лохани надломились. Он сглотнул подступающий к горлу ужас, когда увидел кровь текущую по длинным материнским пальцам, испещренным старыми шрамами и мозолями. Ее лицо не дрогнуло, словно она вовсе не ощущала боли, при этом выглядело устрашающе спокойным. — Откуда… В третий раз повторять было не надо. Мама никогда не смотрела на него ТАКИМ взглядом. Почему вместо обещанной Мари радости он получил лишь злость? Берт ответил сбивающимся голосом. С каждым словом в груди разрасталась тихая паника: — Эти цветы я взял под д-дубом на холме! С-с ма-маленького камня, под которым спит человек. Ему они не нужны. Под пристальным и внезапно совершенно чужим взглядом несчастный сын ощутил желание защититься. Снова. Мама всегда думает о колдуне! «Неужели ей плевать на меня?!» Будто второе дыхание открылось. Мальчик затараторил со всей появившейся смелостью и чувством собственной правоты: — Он же никогда их не увидит. Он спит! Ему все равно! И так будет всегда! Я просто хотел… Берт не закончил говорить. Мать со всех ног бросилась мимо него за дверь и скрылась за домом, да так быстро, что ее сын едва успел заметить мелькнувший подол кремовой юбки. Увядший венок опадал на крыльцо, раздираемый трясущимися пальцами плачущего ребенка. — Чтоб ты еще бесконечность раз сдох, проклятый колдун!       В месте, усыпанном трупами так, что не видать ни клочка земли, где с алой луны вечно текли реки густой крови, а воздух провонял ими насквозь, сидела, обняв колени, одинокая исхудавшая фигура. Любой, кто мог раньше знать это существо, с первого раза бы ни за что не догадался кто перед ним. Острый подбородок медленно поднялся к небу, отросшие волосы с проседью упали с бесцветных глаз, в которых не было ничего, кроме пустоты. Истресканые как у старца губы вяло открылись и раздался шепот по-мужски низкий, но тихий, словно легкий ветер: — Прости, малец, я не смогу, даже если очень захочу. И мир вздрогнул, будто одного этого было достаточно, чтобы вывести вселенную из равновесия. Потусторонние крики, от которых зашлось бы сердце самого черствого из людей, приглушили звучание едва слышных слов. Останки мертвецов зашевелились, заскребли друг друга оторванными руками. Раздались вязкие хлюпанья расплющенных голов, будто у тех еще осталась связь с легкими. Обезглавленные тела, лишенные конечностей, сталкивались в агонической возне, объятые нескончаемым ужасом, катились с гор из таких же трупов. Единственное целое здесь существо отпустило колени, встало на четвереньки, поползло между вопящими кусками мяса, наклоняясь ближе, чтобы хриплый, успокаивающий напев точно достиг страждущие ошметки долины. Миновала вечность. На чадящее кровью пространство опустилась тишина. Мертвецы умолкли до первого звука, готового вырваться из неосторожного рта. Существо легло спиной на кашу из растерзанной плоти, безразлично уставилось в того же оттенка небо. Почему-то сегодня оно забыло правило: в этом месте лучше вовсе не говорить. «Как же я… Устал».