Авдотья Романовна

      Коляска стучит по мощёной улице по огромным лужам, превратившимся за дни дождей в настоящие реки, пронизывающие насквозь весь Петербург. Дунечка ужасно не любила, когда шёл дождь. Коляску трясёт уже четвертый час, отчего Дуня давно уже чувствует себя не слишком хорошо. Это её состояние началось ещё утром у матушки, где после заявления Разумихина о том, что ему необходимо забрать Дуню в город на несколько дней, Пётр Петрович очень возмутился и долго ещё пыхтел, желая, чтобы его слушали и делали так, как он говорит. Лужин бранился, говоря о том, что ему пришлось отложить все дела в городе и приехать сюда, в скромное именьице Пульхерии Александровны, что с утра он узнаёт о письме и этим же утром Дуню увозит его адресат и что это уже неприлично, чтобы невесту увозили «прямо из-под венца» (хотя о венце, по сути дела, разговора ещё не было), причём без согласия на то жениха. Авдотья Романовна выслушала всё спокойно, думая только о последней новости, о том, что Алёна Ивановна жива, и сделала так, как задумала сразу — уехала с Дмитрием Прокофьевичем в город после окончания и без того натянутого завтрака.       Долго сидеть в молчании не пришлось: Разумихин сам начал говорить.       — Ну что, Авдотья Романовна, можно вас поздравить? — стараясь придать голосу весёлости, спросил Дмитрий, улыбаясь сидящей напротив него Дуне.       — С чем? — рассеянно спросила Дунечка, подняв отрешённый взгляд на Разумихина.       — Ну как же? Такое событие! Замужество — шутка ли!       Дунечка промолчала и отвела взгляд к окошку.       — А мне, знаете, списки попались. Гляжу, «Раскольникова», так и улыбался весь день, как дурак, ей-богу, — через несколько времени снова заговорил Дмитрий Прокофьевич.       — Что же вас так развеселило? — не отрывая взгляда от окна, спросила Дуня.       — А что вас увижу, Авдотья Романовна, ведь сколько не видались, — просто ответил Разумихин, заметив за собой, что долго уже смотрит на Дунечку. Дуня же, в свою очередь, отняла взгляд от окошка и посмотрела в ответ на Дмитрия, улыбаясь. Если бы Дмитрий пригляделся или не позволил бы себе такой расслабленности в нерабочей обстановке, то легко бы приметил чутким глазом, что улыбка Авдотьи Романовны и вовсе не была похожа на нечто искреннее.       — Я тоже рада вас видеть, Дмитрий Прокофьевич, — всё ещё улыбаясь, ответила Дуня и довольно скоро вновь увела взгляд.       На сердце было тяжело оттого, что ей приходилось подозревать близкого друга, не доверять, ставить под сомнение каждое слово и быть предельно внимательной ко всем действиям Дмитрия Прокофьевича. Если бы Дунечка осталась одна, то точно теперь же заплакала бы.       — А что Родька? Кончил курс? — перебив ход мыслей Дуни, спросил Разумихин всё ещё весело. Или, по крайней мере, стараясь казаться весёлым.       — Родя маменьке теперь помогает, — коротко ответила Дунечка, так и не посмотрев на Дмитрия Прокофьевича.       — А вы почему в городе были, Авдотья Романовна?       Несколько времени слышно было только стук колёс и плесканье луж под ними. Дунечка подняла недоверчивый взгляд на Разумихина.       — Ведь я работала, Дмитрий Прокофьевич, вы ведь сами мне помогали, помните? — как можно спокойнее ответила Дуня, чувствуя, как громко колотится сердце. Разумихин вдруг ударил себя по лбу и рассмеялся.       — Точно, помню-помню! Чего только ни придумывали, чтобы вас взяли, — сквозь смех проговорил Дмитрий.       Дуня, опустив глаза, улыбнулась. Дмитрий и правда очень ей тогда помог устроиться переводами. Он ходил в редакцию договариваться, уговаривал, придумывал мужской псевдоним, сам потом носил переводы, уверяя, что это не переводчик не ладит с законом, а что просто он не может прийти по причине болезни или от другой работы. Разумихин всеми силами старался оградить Дунечку от работы гувернанткой, хитрым образом вытянув из Родиона подробную историю её прошлой работы у Господина N, распустившего после произошедшего дурной слух о Дуне.       — О, вот и приехали, — весело сказал Дмитрий Прокофьевич, выглянув в окошко остановившейся коляски. Разумихин спрыгнул с порожка.       — Авдотья Романовна, позвольте ручку, — протянув свою руку, чтобы помочь Дунечке спуститься, наигранно галантно проговорил Дмитрий Прокофьевич, улыбаясь. Дуня подала.       Остановились они у большой двери, ведущей в контору, которую Разумихин открыл, пропуская Дунечку внутрь. Разумихин вписал что-то в журнал у дежурного и довольно скоро вернулся. Пройдя лестницу, ведущую наверх, и несколько коридоров, Дунечка и не заметила, как оказалась в кабинете. Не заметила не столько по рассеянности или увлечению чем-то, сколько от волнения. Она до того распереживалась, что страшно побледнела и чуть не тряслась, стоя теперь возле двери. Разумихин поддержал её под локоть и отвёл к креслу, куда после усадил Дуню.       — Авдотья Романовна, что вы… Побледнели… Сейчас, я дам воды, — обеспокоенно заговорил Разумихин и уже через мгновение стоял возле Дунечки со стаканом, внимательно наблюдая за тем, как она пьёт.       — Я что-то… Нехорошо себя чувствую, — тихо проговорила Дуня, крутя в руках уже пустой стакан, — спасибо.       Повисла тишина.       — Дмитрий Прокофьевич, — начала она спустя несколько времени молчания, что Разумихин даже остановился у стола вместе со стаканом, который он не успел ещё вернуть на место. Дуня, увидев и его внимание, и замешательство, как-то стушевались и опустила глаза, — скажите, это было задержание? — аккуратно спросила Дунечка и посмотрела с опаской на Разумихина.       Дмитрий Прокофьевич улыбнулся.       — Никак нет-с, — смеясь, ответил он и снова подошёл к Дуне, не выпуская из рук стакан, — я только задам несколько вопросов и отпущу вас. То есть, я хотел сказать… — Дмитрий Прокофьевич вдруг смутился слова «отпущу» и, боясь, что Дуня обидится за него, попытался было объяснить, но запутался, стушевался и замолчал. Авдотья Романовна, впервые за всё время, улыбнулась.       — Как скажете, — согласилась она, весело глядя на Разумихина, и вскоре пересела на стул возле его стола, вернувшись к бывшему волнению. «А может… Может, сознаться?.. Взять и рассказать всё прямо теперь, всё, до последнего словечка, как было, и дело с концом. Каким концом только… Это ведь… Под суд, на каторгу…» Ну вы дали маху, Авдотья Романовна. Нет, конечно, на каторгу вы не отправитесь, но разве ж мало других наказаний? «Что маменька? — с ужасом думала Дунечка. — Она ведь с ума сойдёт… Разве только сказать, что… Но почувствует, её разве обманешь… А Родя? Он ведь так и не доучится, так и останется всю жизнь бедным бывшим студентом… Нет, не для того, не для того я…»       — Авдотья Романовна, что-то вы совсем поникли, цветик, — перебил ход её мыслей Дмитрий Прокофьевич, заставив Дуню вздрогнуть.       — Я так не люблю дождь, — рассеянно проговорила Дуня, кажется, не сразу осознав того, что ей сказал Разумихин.       — А чего его не любить? Он себе работает, мы себе. Вы же не презираете булошника за то, что он булошник?       — Я никого не презираю, — смутившись, ответила Дуня.       — Совсем никого? — зацепился Дмитрий Прокофьевич, полностью погрузившись в работу. Он даже листа не достал, решив, что всё запомнит на память, чтобы не смущать бумагой Авдотью Романовну.       — Совсем.       — Алёну Ивановну много кто не любил... — задумчиво проговорил Разумихин, опустив глаза куда-то в стол. — А вы работали у ней? — вдруг подняв глаза, спросил Дмитрий.       — Я помогала ей с хозяйством. Лизаветы часто не было и я готовила, убирала немного… Иногда, я нечасто приходила, — объяснила Дуня, чувствуя, что, может, сболтнула лишнего.       — А вечером у неё были тогда?       Разумихин задал этот вопрос не просто так. У него уже был некоторый материал, он несколько раз был на месте и подметил несколько деталей. Была у него ещё одна карта, о существовании которой говорить Дуне он пока не собирался, а вопрос задал только с целью проверить, лжёт она ему или нет, а если нет, то как по реакции говорит правду.       — Была, тоже готовила что-то, — ответила Дуня, давно уже не глядя на Разумихина. Дунечка никак не могла унять рук, всё время порываясь потеребить подол или какую-нибудь рюшку.       — И, стало быть, только помочь зашли?       — Да, то есть… Нет, я принесла заклад, — после этих слов Дуня снова побледнела и сбито выдохнула.       — Воды?       — Нет-нет, спасибо…       — Хорошо, а заклад зачем принесли?       — Хотела деньги достать, чтобы к маменьке поехать и немного отложить на венчание, — Дунечка побледнела ещё крепче.       «Догадается, догадается, точно поди догадается, ежели ещё сам всё не знает» — крутилось в голове у Дуни.       — В котором, говорите, часу?       Дунечка подняла глаза на Разумихина, силясь вспомнить, когда она говорила о времени.       — В восьмом, — тихо ответила Дуня.       Дмитрий Прокофьевич вдруг перегнулся через стол и едва коснулся рукой лба Дунечки.       — Авдотья Романовна, да вас жар бьёт, — испуганно проговорил он, заглядывая Дуне в глаза. — Вон красные какие глаза у вас… Давайте-ка домой, я вас теперь же отвезу.