Неожиданность.

Писк будильника больно ударил по ушам, заставляя Цзян Чэна нахмуриться. Рука невидяще начала блуждать по тумбочке в поисках телефона, чтобы заглушить сирену, обозначающую, что пора вставать. Успешно шлёпнув по экрану у него удалось создать тишину, потому он облегченно вздохнул, накрывая ладонью лицо. Он не успел даже встать, а уже устал. Такие мысли посещают его каждое утро и он корит себя за это. Понимание того, что кому-то живется намного тяжелее, чем ему — даёт ему хоть какую-то мнимую мотивацию вставать по утрам и делать хоть что-то. Именно поэтому, полежав всего минуту, он отнимает руку от глаз, открывая их, все равно немного хмурясь. Он тяжко встает и, поправив шелковый халат, направляется дальше по коридору своей квартиры, огибая так и не убранный вчера штатив, шаркая тапочками по ламинату. Он заходит на кухню, хмурясь сильнее от солнца, светящего прямо в глаза. Он ненавидел тот факт, что кухня — место, где он проводит большинство своего времени, попивая в тишине вино — находится на солнечной стороне. Цзян Чэн хотел бы, что бы здесь всегда была темнота, не мозолящая глаза и не осуждающая его за слабости. Цзян Чэн подошел к плите, привычными движениями хватая в руки турку и ставя на легкий огонь, заваривая себе кофе, чтобы хоть немного взбодриться. Он проходит к холодильнику и, открыв его, стоит пару секунд в раздумьях о сегодняшнем завтраке. Он безразличным взглядом огибает оставленный Вэй Усянем торт, вытаскивая купленные вчера яблоки и бананы. Из верхнего ящика он достаёт кастрюльку, в которую наливает молоко, одновременно с тем включая плиту на средний огонь. Когда молоко закипело, Цзян Чэн быстро справился с тем, чтобы засыпать туда кашу и принялся за мелкую нарезку фруктов, прерываясь на помешивание содержимого кастрюли. Из-за того, что он был сосредоточен, он не заметил, как по коридору послышались ленивые шажки. — Цзюцзю…? От звука чужого голоса Цзян Чэн тут же повернулся в сторону двери: в проеме стоял трехлетний малыш в желтой пижамке. Одной рукой он сжимал подмышкой игрушечную собаку, а другой сонно потирал глаза. — Ты уже встал? Только хотел идти к тебе. Ребенок кивнул и протопал к своему привычному месту за столом, с трудом забираясь на высокий стул. Обычно он делал это с легкостью, но сейчас он был сонным, да и игрушка в руках определенно мешала. Цзян Чэн беззлобно закатил глаза и подошел к Цзинь Лину, помогая ему, немного придерживая за спинку: — Цзинь Лин, давай Фею сюда, — когда малыш уселся, он протянул руку, пододвигая еще один стул вплотную к стулу ребенка. Цзинь Лин доверчиво и всё так же с закрытыми спросонья глазами передал свою игрушку в надежные руки, зная зачем. Старший, придвинув стул, надежно посадил игрушку рядом с мальчиком. Фея была любимой игрушкой Цзинь Лина, во-первых потому, что он он очень любил собак, а во-вторых, потому что ее ему подарил его цзюцзю (но, если честно, он никому и никогда в этом не признается). Игрушка была довольно большой, буквально одного роста с Цзинь Лином и настолько пушистой, что казалось - рядом сидит еще один ребенок, одетый в костюмчик. Когда Цзинь Лин смог продрать глаза, завтрак был уже готов. Он лишь недовольно скривился и посмотрел на своего цзюцзю, что стоял к нему спиной и заваривал для него его любимый малиновый чай. Хоть мужчина и не смотрел на него, он всё же произнес: — Я чувствую твой недовольный взгляд, сопляк. Давай ешь, это вообще-то очень полезная каша, — спиной он чувствовал всё то же недовольство. Видимо, ребенка такой аргумент не впечатлил, поэтому Цзян Чэн решил пойти тузами, — Ты же хочешь вырасти большим, сильным и красивым? Если будешь кушать эту кашу — непременно таким и станешь. Несмотря на то, что до этого Цзинь Лин отнекивался, в итоге каша ему очень понравилась. С удовольствием доедая и даже соскребая остатки ложечкой, он поднял глаза на цзюцзю. Мужчина одной рукой держал чашку, а другой подпирал лицо, купаясь в лучах утреннего солнца. Он доверчиво прикрыл глаза, подставляя свои щеки с еле заметными веснушками, под нежные лучики. Волосы цзюцзю дома никогда не заплетал и это всегда казалось Цзинь Лину истинной роскошью — касаться их. Он любил тихими вечерами (когда старший был свободен, а не закрывался в своей комнате), запускать свои маленькие ручки в чужие локоны. Волосы цзюцзю были очень мягкими и казалось, что они никогда не путаются, в отличии от того же Вэй Усяня. У того они когда-то тоже были длинными, но непослушными и вьющимися. Именно по этой причине он всё время ныл по поводу того, что нашел очередной клубок. И когда Вэй Усянь состриг свою длину до каре — все вздохнули с облегчением. Цзинь Лин любил волосы цзюцзю, а особенно любил их заплетать. Он часто тренировался, пытаясь создать для старшего всё более и более вычурные образы и даже если они были нелепы — Цзян Чэн никогда их не расплетал. Сейчас же эти локоны так же купались в лучах только появившегося солнышка, что терялись в этих волосах цвета вороного крыла. Но тут же Цзинь Лин встряхнул головой и заметил, что у его цзюцзю в руках лишь чашка кофе. Он часто это замечал и никогда не решался спросить волнующий его вопрос, но сегодня черт потянул его за язык произнести: — Цзюцзю, почему ты не завтракаешь? Цзян Чэн, немного не ожидавший такого вопроса, сразу нахмурил до этого расслабленное лицо и медленно открыл глаза. Он пару секунду смотрел на него, прежде чем снисходительно улыбнулся и сказал: — Я уже слишком взрослый, чтобы кушать каши, Цзинь Лин. Ребёнок сначала нахмурился, отзеркаливая мимику человека напротив, а потом, улыбнувшись, пролепетал: — Точно! Цзюцзю уже большой, сильный и красивый, тебе не нужно больше кушать каши. Довольный своим выводом Цзинь Лин гордо встал и понёс тарелку в мойку, так и не заметив пустые глаза своего цзюцзю, направленные в сторону окна. __________ Когда посуда была вымыта, Цзян Чэн отправил Цзинь Лина одеваться и сам направился в свою комнату, чтобы тоже собраться. Сегодня должен был быть относительно простой день, потому он не торопился, медленно собирая в сумку нужные тетради для заметок. Когда он застегнул на ней молнию, его телефон издал звук входящего сообщения. Цзян Чэн глянул через плечо на экран телефона, где высветилась иконка с глупым лицом Вэй Усяня. От: Идиот. Хэй, Чэн-чэн! Короче, я такое узнал от Не Хуайсана, не поверишь! Сегодня будет типо какая-то проверка??? Сам не знаю в чем суть, но вроде бы универ просит всех сегодня прийти нарядными. Цзян Чэн фыркнул и начал печатать в ответ:

От: Вы

Что за проверка? Мы что, в пионерском лагере «Солнышко»?

Сообщение от Вэй Усяня не заставило себя долго ждать: От: Идиот. Да если бы я знал! Просто Не Хуайсан знает какого-то парня, так вот у него есть брат, у которого есть девушка и вот её лучшая подруга — староста какой-то там группы. Она сказала, что ей сказали в деканате, а потом эта информация цепочкой дошла до меня и вот я передаю тебе. Мы-то с А-Саном вчера провели отличный вечер, в отличии от тебя, зануда😛 мог бы послушать эту увлекательную историю из первых уст, если бы с нами пошел Цзян Чэн потер пальцами переносицу. Вэй Усянь никогда не умел говорить коротко и ясно, преобразовывая даже самую простейшую информацию в многочасовой монолог, при этом отвлекаясь и начиная рассказывать новые истории, так и не закончив старые.

От: Вы.

А с кем бы я по-твоему А-Лина оставил? Ты же знаешь… ладно, не важно. В любом случае, давай поторопись, нам на первую пару пора.

Так и не дождавшись ответа, он встал, подходя к шкафу-купе, сразу раздумывая о том, что могло быть «нарядным». Большинство его вещей было чёрного цвета с преобладанием любимого фиолетового. Он сразу отбросил вариант каких-либо спортивок или же вещей с цепями, которых было ох как достаточно в его гардеробе. Его взгляд упал на свитер, купленный совсем недавно и он уверенным движением взял его с полки. Цзян Чэн не особо задумываясь взялся за атласный пояс халатика, распуская его, позволяя ткани съехать с плеч и упасть у его ног. И только когда прозвучал шорох ткани он краем глаза посмотрел на зеркало, стоящее в углу комнаты. Оно было в полный рост и потому сейчас, в лучах утреннего солнца он мог бы увидеть всё свое тело во всей красе, но… именно от этой мысли его пробила неизведанная дрожь, а тревога в груди начала нарастать. Он не хочет этого, но все же случайно мажет взглядом по отражению. Омерзительно. Цзян Чэн отворачивается и нервно вздыхает, накидывая через голову фиолетовый свитер. Он бегает взглядом по полке и сразу выхватывает первые попавшиеся штаны, благо, отлично вписывающиеся в номинацию «нарядно». Он не успевает даже подумать о ситуации, произошедшей пару секунд назад, как телефон мигает от приходящих сообщений и привлекает его внимание. На экране всплывают всё новые и новые сообщения с сайта, который Цзян Чэн позволяет себе открыть только ночью. Пробежавшись глазами по некоторым сообщениям, содержащим хоть и грязную, но похвалу — он натянуто улыбается, запихивает телефон в задний карман брюк и, закинув сумку на плечо, выходит в коридор со словами: — Цзинь Лин, у тебя есть 30 секунд, чтобы выйти и обуться, иначе я поеду без тебя. Сразу послышалось копошение и топот маленьких ног, направляющихся к входной двери. Мальчик на ходу пытался надеть свитер, несмотря на то, что в руках у него был рюкзачок всё того же любимого жёлтого цвета. Уже обувшийся Цзян Чэн стоял и наблюдал за этой сценой скрестив на груди руки, но когда через минуту пыхтения всё продолжались, а предмет одежды всё еще не был надет, мужчина со вздохом и, возможно совсем чуть-чуть закатив глаза, произнёс: — Цзинь Лин. Малыш так и замер с поднятыми вверх руками и наполовину одетой кофточкой, что закрывала ему весь обзор. Он услышал шорох и звук, означающий, что цзюцзю присел перед ним на колени. Тут же мальчик почувствовал как из руки забрали рюкзачок и поставили на пол, а после — как рукава натянули на ладошки и, отыскав горло, просунули голову, потянув вниз за подол свитера. Запыхавшийся Цзинь Лин, прежде не видящий мир из-за желтой ткани, медленно открыл глаза и посмотрел на дядю, что со спокойным видом начал приглаживать его взбившиеся из-за суеты волосы. Приведя ребенка в порядок, Цзян Чэн встал и протянул Цзинь Лину руку: — Идем. Малыш уверенно вложил свою маленькую ладошку в чужую и, улыбнувшись своей ясной улыбкой, просиял: — Ага! ___________ Цзян Чэн благополучно завёз Цзинь Лина в садик, а после поехал в университет. Припарковавшись на стоянке, прилежащей к главному корпусу, он, изящно спустив рукав, посмотрел на дорогие часы на запястье. Взглянув на время, Цзян Чэн понял, что приехал достаточно рано, но мыслей о пропуске не было, ведь первая пара была довольно-таки интересным для него предметом. С этой мыслью он привычно вышел из автомобиля и, заблокировав его, направился по зеленому скверу, ведущему к главному входу университета. Омега шел неспешно, наслаждаясь еще безлюдным пейзажем, и еще пока нежным солнцем, что отражалось от окон стеклянного здания. Погода была прекрасной и ведь немудрено — на то и весна. Весна воодушевляет и дарит силы на то, что давно хотелось реализовать. Это пора вдохновения, влюбленности, новых планов и надежд. Пора года, когда всё вокруг расцветает, играет новыми красками, давая природе проснутся и начать всё с начала. Но еще эта пора известна тем, что в это время года расцветают еще и омеги. Цзян Чэн чуть не споткнулся, только подумав об этом. Он ненавидит весну. Всей своей душой, богом клянется, ненавидит. Именно в это время тело тебе не подвластно и инстинкты берут верх, как бы ты не хотел предотвратить или прекратить это. А прекратить Цзян Чэн хотел, всё бы отдал за это. Он ненавидит течки. Он ненавидит эту нужду. Он ненавидит альф. Как и, собственно, ненавидит омег. А больше всего он ненавидит се… Прийти в себя его заставило осознание, что он уже дошел до нужной аудитории и просто смотрел в деревянное покрытие двери. Он смотрел на неё, но мысли были где-то не здесь. Цзян Чэн правда не хотел думать ни о чем подобном. Он просто хотел… отдохнуть. Взявшись за ручку двери, он уверенно отворил ее и сделал первый шаг в помещение, чуть-чуть жмурясь от яркого света, проходящего сквозь панорамные окна. Когда глаза привыкли, Цзян Чэн окинул взглядом аудиторию, сразу же замечая единственного находившегося там человека в такую рань. Этим человеком был учитель Лань, его преподаватель музыки. Мужчина стоял с прикрытыми глазами и, оперевшись о свой стол поясницей, пальцами настукивал одному ему известную мелодию. В уютной тишине было слышна только эта мелодия, ведь… дыхание Цзян Чэна замерло. Учитель Лань был красив. Не сказать, что он раньше не замечал, он просто не придавал этому большого значения. Почти пол университета талдычило об этом и в основном это были наивные омеги, ведущиеся только на внешность. Цзян Чэну же было всё равно. Было. Но сейчас, в лучах раннего солнца он может с уверенность сказать — альфа красив. Именно в этот момент Лань Сичэнь открывает глаза и, замечая его присутствие, смотрит на него с вежливой и теплой улыбкой. Цзян Чэн же на это отвел взгляд, приходя в себя. Он ненавидит весну. Он ненавидит эти инстинкты. — Доброе утро, учитель Лань, — произнес он, направляясь к своей парте у окна, чтобы положить вещи. — Доброе утро, Цзян Ваньинь, — теплота в голосе этого мужчины расслабляла и это Цзян Чэн тоже начинал ненавидеть. _____________ Когда он снял верхнюю одежду и уже приготовился к занятию, на его телефон неожиданно пришло сообщение от Вэй Усяня: От: Идиот. Надеюсь ты принарядился красивенько, А-Чэн👁👄👁 Знаешь, мы с А-Саном решили немного помочь тебе, поэтому оставляем твою прекрасную задницу (наверняка в тех самых черных брюках) и учителя Ланя наедине. Смотри, не подведи наши старания✨ Возмущению Цзян Чэна не было предела. Он не знал как сейчас реагировать и что ответить, но он точно знал, что определенная идиотская рожа будет набита в ближайшем времени. А еще он понимал, что всё это очередное подшучивание. Да кто, черт возьми, посмотрит на его задницу? Даже если на нем, как и угадал Вэй Усянь, те самые чёрные брюки. Он со злостью спрятал обратно телефон, поднимая глаза на учителя, что оказывается всё это время наблюдал за ним. Омега мысленно немного стушевался, но не показал этого и гордо подошел к своей скрипке, привычными движениями становясь в стойку. На самом деле… скрипку он тоже ненавидел. Он занимался этим делом сколько себя помнил и занимался бы, если бы кое-что не произошло на выпуске из старшей школы. По правде говоря, он просто уже так долго играет на скрипке, что не думает, что умеет хоть что-нибудь еще делать в этом мире. Скрипка была его отдушиной, она же и была его проклятием. Но он хотя бы здесь мог показать, что стоит чего-то, пока… Лань Сичэнь не произнёс следующие слова: — Не хотели бы вы научиться игре на другом инструменте? Ах. Ну, конечно. Как он мог подумать, что он… — Другой инструмент? А что, на этом я уже не справляюсь? — он с силой сжал корпус инструмента и поднял взгляд на учителя. Мужчина растерялся на секунду, но тут же, что-то поняв, уверено сказал, что его игра… прекрасна. Он заверил Цзян Чэна, что поможет ему в любом случае, ведь это хороший шанс отложить скрипку хотя бы на время. И Цзян Чэн согласился, но когда пришло время выбрать в каком именно инструменте он хотел бы себя попробовать — он растерялся. — Боюсь, это плохая идея. Я не наделен талантом даже в этом, — показал он на скрипку, — да и кроме этих струн я не знаю ничего. Не думаю, что в других смогу разобраться, учитель Лань, — он сильнее сжал инструмент и тогда… Учитель предложил ему выбрать то, что могло бы быть без струн и тогда… у него в голове сразу предстал образ брата, что на отлично справился с флейтой, играя на ней так, словно он посвятил ей жизнь так же, как Цзян Чэн — скрипке. Вот только загвоздка была в том, что Вэй Усянь за всю жизнь флейты и раза в руки не брал, а выглядел как профессионал. Отец точно будет гордится им, когда узнает. А Цзян Чэн… ему просто было интересно, сможет ли он так же? Он выбрал флейту и, со стыдом, отказался от такой же самой, на которой играл Вэй Усянь, чтобы иметь хоть каплю гордости и независимости в выборе. Он был так воодушевлён и, честно признаться, немного смущен в глубине души поступком Лань Сичэня — он предложил ему сыграть на собственной флейте, которая очень много для него значит. Он принял инструмент из чужих рук и, взяв его, попытался понять как же с ней работать. Цзян Чэн был правда серьезно настроен на предстоящее обучение до тех пор, пока… не почувствовал на своем затылке дыхание стоящего позади него сильного альфы. Его тело в секунду замерло и, черт, когда мужчина аккуратно произнёс: — Могу я коснуться…? … омежий мозг на этом моменте перестал рационально функционировать. Он не мог додумать, о чем же именно спросил альфа, но тело начало действовать за него, моля: коснись. Его железы начали испускать легкий запах, завлекающий самца, а поясница немного выгнулась, выпячивая ягодицы напоказ. Дыхание участилось, а самому ему оставалось лишь растеряно смотреть в пол, не понимая, что происходит и словно… ожидать действий альфы. Он молился Богам, чтобы его длинный свитер прикрывал бесстыдство, которое вытворяет его тело, но одновременно с тем, он думал: смотри на меня, любуйся, хвали… … но он почувствовал, как альфа отступил на шаг назад и именно в этот момент Цзян Чэн почувствовал укол где-то в районе груди. И, конечно, его омега внутри него не хотела сдаваться — он, ведомый каким-то неизведанным чувством, повернулся и приказным тоном прошептал: — Можете коснуться… В его голове набатом билась животная похоть и радость за то, что его, наконец, заметили, но… когда он взглянул в глаза мужчины напротив, он увидел лишь непонимание, растерянность и… еще что-то, но это уже не имело для него никакого значения. Цзян Чэну хотелось рассмеяться. Снова он оказался слишком наивен, предполагая, что… а что он предполагал? О чем он думал вообще? В этот момент его внутренний омега чуть не издал всхлип, но Цзян Чэн как всегда подавил эмоции, не давая вырваться и звуку из своей израненой души. Сейчас он должен продолжить заниматься, учиться игре на флейте, не позволять себе расслабиться, уважать учителя; потом пойти на другие пары, где тоже нужно постараться, чтобы быть достойным; потом где-то на периферии дня сломать ноги Вэй Усяню; потом поехать за племянником в детский сад, поиграть с ним, накормить и уложить спать; и только потом, когда-нибудь в темноте ночи, когда никто не будет его видеть, он сможет позволить себе дать слабину, но только не надолго, ведь потом — следующий день, когда всё начнется по-новой. Он, взяв себя в руки, уверенно посмотрел на учителя и сказал: — Покажите уже как держать это сяо, учитель Лань. После этого всё оставшееся время они провели за теорией: учитель подробно всё объяснял, а Цзян Чэн кропотливо записывал и следил за профессиональными движениями этого человека. Когда время пары подошло к концу, омега уже взял вещи и собирался выходить. Он посмотрел на учителя и лишь на секунду задержал на нём взгляд, потом вежливо поклонившись, он попрощался и вышел. За ту самую секунду, что он смотрел в глаза учителя — он видел тот взгляд. Тот взгляд, что был полон непонимания, растерянности и… отвращения. Да, наверняка это было оно, как же иначе? Брови Цзян Чэна надломились, но он продолжил идти по коридору. И тут он заметил, что его походка сопровождалась цоканьем каблуков. Черт, он еще и так глупо оделся сегодня, урод. Что же учитель Лань о нем подумал, глядя на него такого? В другом конце коридора замаячила красная худи — это точно мог быть только один идиот. Тот, завидев его сразу замахал рукой в приветствии. Цзян Чэн бы обошел его сейчас десятой дорогой, ведь настроения встречать его не было совершенно, но к сожалению судьба всегда была строга к нему — коридор был всего один. Когда он подошел уже близко, тот заговорил: — Ну, как все прошло? Учителю Ланю понравилось? — ехидно улыбаясь, спросил Вэй Усянь, наблюдая, как его брат направляется к нему с видом привычной грозовой тучки. Но прежнее ехидство ту же развеялось: его улыбка опустилась, а глаза приняли взволнованный вид, когда он увидел тот самый взгляд своего брата. Он неуверенно начал: — Цзян Чэн? Но окликнутый омега лишь уверенным шагом прошёл мимо, не желая начинать разговор. Вэй Усянь успел ухватиться за рукав чужого свитера, останавливая его. Цзян Чэн стоял, так и не повернувшись к нему, хотя Вэй Усянь продолжал держать его за рукав. Сам же владелец красной худи оглядел брата и не мог не сказать других слов, кроме как: прекрасен. Нежный пурпурный свитер, те самые чёрные брюки, что невозможно обтягивали упругие бёдра, подчеркивая ягодицы, а на ногах — пара изысканных ботинок на каблучке. Цзян Чэн был очень красив и это не только потому, что сегодня Вэй Усянь хотел «помочь» брату, обманув его и сказав одеться попрезентабельней. На самом деле он просто хотел, чтобы его брат наконец вылез из кокона и сделал первые шаги к тому, чтобы наладить свою одинокую жизнь. Цзян Чэн правда был красив, обаятелен, сексуален, но… — Повеселился, Вэй Усянь? — …в тот момент, когда Цзян Чэн всё же повернулся к нему — все слова вылетели из головы Вэй Усяня, потому что этот сломанный взгляд и надломанный голос брата он никогда не мог выносить. — А вот мне нихрена не весело. Понравилось ли учителю Ланю? Да что ты можешь понимать… От неожиданности он отпустил рукав чужого свитера и это дало возможность Цзян Чэну, бросив на него последний взгляд, уйти. Вэй Усяню оставалось лишь смотреть ему в след, думая о том, что обещал себе больше не причинять боли собственному брату, но он облажался. Хотел как лучше, получилось как всегда. ______________ Весь оставшийся день Цзян Чэн провёл в апатии: просидел две пары, на которых изо всех сил старался заработать хорошие оценки, чтобы не потерять стипендию; перекусил в соседнем кафе, взяв лишь тарелку салата; как раз вовремя заехал за Цзинь Лином в детский сад, чтобы тот не начал истерить (такое уже было, когда он и Вэй Усянь немного опоздали, а ребенок подумал, что за ним никто уже не придёт). По пути домой Цзинь Лин неугомонно рассказывал о своих приключениях, сидя в детском кресле на заднем сиденьи и телепая ножками. Цзян Чэн правда внимательно его слушал и поддерживал беседу с ребенком. Он никогда в жизни не смел игнорировать Цзинь Лина. Какое бы плохое настроение у него не было, он всегда будет стараться для него. И когда они приехали домой, он сразу же отправил Цзинь Лина мыть руки и переодеться в домашнее, пока сам прошествовал на кухню, чтобы приготовить ужин. Даже несмотря на то, что есть ему совершенно не хотелось, он должен был. Поужинали они быстро, Цзинь Лин никогда не любил еду в детском саду, но зато боготворил стряпню своего цзюцзю. Ужин всегда был для него долгожданным. Поблагодарив старшего за еду и чмокнув его в щеку, малыш с помощью специальной лесенки поставил тарелку в мойку и потопал в свою комнату, чтобы поиграть в какую-то там новую игру на телефоне. Когда Цзинь Лин вышел из кухни, Цзян Чэн наконец остался наедине с собой. Легкая улыбка, которую он натягивал весь день опустилась и спина, что он держал гордо, теперь согнулась. Он сидел в тусклом свете кухни и сверлил взглядом руку, что держала вилку. Цзян Чэн сам не знал сколько просидел в таком положении, но когда наконец пришел в себя, то глубоко вздохнул и отодвинул тарелку. Есть не хотелось совершенно. Он поставил остатки в холодильник и отправился в свою комнату, закрывая дверь на замок. То, чем он сейчас собирался заняться было очередным его потайным секретом. Секретов он хранил много и о них не знал никто, даже его родной брат. Этот секрет был настолько грязным и отвратительным, что у Цзян Чэна и язык бы никогда не повернулся об этом кому-нибудь рассказать. Но ему это нужно было. Правда, нужно. Именно в эти моменты он мог… почувствовать себя кем-то. Кем-то, кого хвалят; кем-то, кого ждут; кем-то, кем восхищаются. Он прекрасно понимает, что это самообман, но… хотя бы так он может хоть что-то почувствовать. Его душа давно сгорела дотла, оставив лишь тлеющий пепел, что совсем его не греет, а наоборот — жжется так, что иногда до слёз невыносимо. Он устал. Он правда устал. Как бы не была спокойна его жизнь сейчас — какие-то воспоминания прошлого съедают его заживо, не давая более эмоциям проявляться. Цзян Чэн правда не помнит, каково это — искренне удивляться, расстраиваться или даже просто улыбаться. Он правда… очень устал, истощен до глубины своего тлеющего пепла. Привычными движениями Цзян Чэн опустился на колени перед кроватью и там, в ящике на замке, он находит атрибуты на сегодняшний вечер. Он садится на кровать снимает с себя всё, оставаясь полностью нагим. Натягивает на ноги колготки, стараясь сделать это побыстрее и… переходит к главному: вылив на ладони лубрикант, он разогревает его и берет в руки круглую пробку, растирая жидкость по ней. Цзян Чэн становится на колени и выгибает спинку, одной рукой раздвигая половинки ягодиц, а другой пристраивает предмет ко входу. Он смотрит в стену около кровати и хмурит брови, когда чувствует, как пробка проникает в его нутро. Омега издает тихий звук, зарываясь лицом в сгиб локтя и засовывая её глубже. Когда пробка оказывается внутри — он уверенно встает на ноги. Конечно, шевелиться с ней не особо удобно, но ему нужно еще кое-что сделать. Цзян Чэн подходит к тому самому зеркалу в углу комнаты и берет плед, лежащий рядом. Он секунду смотрит на свое тело и с шёпотом: — Ну только глянь на себя… — накидывает ткань на зеркало, не желая видеть свое отражение, когда всё начнется. ______________ Трансляция проходила как обычно, пока в чате не всплыло роковое сообщение: Зачислено: 200 юаней От: First_Jade «Ты так прекрасен… словами не описать насколько мила моему сердцу твоя стать. Твоё тело — прекраснее любой из написанных картин, да и повторить такое вряд ли кто сможет, хотя я бы даже не посмел. В моих силах лишь только воспевание каждого дюйма твоего тела и, быть может, с твоего позволения, хотел бы я познать всю страсть твоей прелестной души. Ты такой молодец, умничка, такой хороший и так превосходно стараешься, верно?» Ох, Боже. Не сказать, что он раньше не получал подобных сообщений, просто… сегодня выдался и вправду тяжелый день. Тяжелый день, в котором были разочарования, а он устал, правда устал разочаровываться. Всё, что его сейчас волнует — это его стоящий колом член и задница, что дрожит от желания. Всё, чего он сейчас хочет — это чтобы альфа продолжал, ведь его слова заставляют его сейчас… чувствовать. По телу пробежала дрожь и он позволил какой-то эгоистичной части себя взять над ним верх. Он как умалишенный стал исключать другие аккаунты с трансляции, оставляя его и Нефрита наедине. Цзян Чэн расставляет ноги перед экраном своего ноутбука, перед альфой, которого и в лицо-то не видел. Он дразнит себя перед неизвестным, представляя, что этот человек сейчас полностью сосредоточен на нем, даже если это не так. Он представляет, что мужчина смотрит на него, любуется им, восхищается им. А слова этого альфы… они подбрасывают его на месте, не давая собрать мысли в кучу. В душе бьется жилка: самообман, самообман, самообман… Но он правда хочет верить. От: First_Jade «Конечно, мой драгоценный.» «Детка.» «Раздвинь ножки, прелесть. Покажи какой ты красивый.» И Цзян Чэн исполняет. У него нет возможности, ведь всё, о чем он может думать — это наслаждение. Наслаждение, которое доставляет ему этот альфа. Смотри на меня… Думает он. Любуйся мной… Хочется выстонать. Скажи, что… От: First_Jade «Ты такой красивый…» Цзян Чэну не требуется много времени, чтобы кончить, с разрешения альфы. Он пытается собрать себя воедино, скрутившись в клубочек и унять послеоргазменную дрожь. Он на самом деле… готов улыбнуться. Мысли сейчас невозможно собрать до кучи, он почти не соображает, но в голове плавает мысль о том, что этот человек и правда сделал что-то невозможное. В душе Цзян Чэна немного потеплело, ведь альфа говорил так, словно от всей души. Возможно Цзян Чэн ему и вправду понра… Закончить мысль ему не дало сообщение, пришедшее от Нефрита: »…хорошая выдалась игра, денег у меня достаточно, можешь потратить их на новый телефон…» Ах, точно. Игра. Как он мог забыть. В голове громом раздался стальной женский голос: — Ты только глянь на себя. Кто на тебя, на такую дрянь посмотрит. Цзян Чэн сжался на полу своей комнаты, все силы неожиданно покинули его. Нефрит что-то там еще писал, но у него не было ни желания, ни сил отвечать. Сквозь пелену в глазах он еле-еле натыкал нужные буквы на клавиатуре и, отключив трансляцию, отбросил уже и так разбитый телефон. В душе было… ничего. Цзян Чэн, на самом деле привык к этому, но иногда… совсем иногда, вот в такие моменты осознание этого бьет по нему сильнее всего. Пустота в душе, тишина в голове. И где-то на задворках этой тишины воспоминания, пульсируя в висках, транслируют ему всё тот же властный голос: — Не будь тряпкой, не плачь. И именно из-за этого Цзян Чэн не в силах больше удерживать кристаллики слез, что начали потихоньку стекать по его абсолютно равнодушному лицу. Эмоций нет, сил нет. Всё, что ему остается — это прошептать в пустоту комнаты: — Прости, мама…