Неожиданность.

Новый день встретил Лань Сичэня неожиданной легкостью в теле. Он открыл глаза и вперился глазами в будильник, стоящий на тумбе: проснулся он как всегда по расписанию. Мужчина растянулся на своей белоснежной кровати, потягиваясь, чтобы разбудить мышцы, что всё еще держали в себе толику расслабленности. Так и не добившись желаемой бодрости в теле — он встал, шествуя на кухню и начиная готовить себе скромный завтрак: нежный омлет, овощной салат и чашку малинового сладкого чая. По устоявшимся клише — он, сильный и уже не молодой альфа по утрам пьет крепкий кофе, но эта история явно не про Лань Сичэня. Кофе ему всегда было трудно пить, он казался ему слишком крепким и его вкусовые рецепторы, воспринимающие лишь легкие привкусы — били тревогу. Даже когда он заходил в какое-то кафе, он предпочитал сладенькие латте. Иронично то, что вчера он хлестал крепчайший коньяк как воду, а какой-то там кофе и капли выпить не мог. Почему-то его рецепторы решили учтиво прикрыть глаза на его очевидный алкоголизм. Думать о произошедшем вчера вечером Лань Сичэнь себе запрещал. Даже не потому, что ему было стыдно или что-то в этом роде, просто… это казалось чем-то странным. Он не мог описать свои чувства или своё поведение, просто всё разом накатило: усталость, разочарование, скука и он решил, что это определенно-таки действующий способ расслабляться. Сегодня он чувствует себя достаточно лучше, чем вчера — а это уже хороший звоночек. С одной стороны Лань Сичэня колола совесть: использует какого-то мальчишку как предмет своих извращенных фантазий, что всегда хотел воплотить, но из-за консервативности воспитания и помыслить о подобном в жизни не смел. Этот юноша… был обычным, если можно так сказать. Ну, сколько еще таких на просторах интернета? Правильно, несметное количество, но ему посчастливилось попасть именно на него. И именно НянЧэн побуждает в Лань Сичэне те животные чувства, что он так давно хотел выпустить, всё скрывая их в клетке благопристойности, не давая черноте своих помыслов поглотить его. Ведь… шуфу всю жизнь его учил праведности, говорил о ней. Говорил не раз и не два, а он… сплошное сорокалетнее разочарование. Справившись с омлетом и запив малиновым чаем, Лань Сичэнь довольно-таки быстро справился со сбором на работу. Машинальными движениями он снова спустился на парковку, снова завел машину, снова как раз вовремя подъехал к главному корпусу университета. Он достал телефон из кармана пиджака и понял, что снова приехал раньше. Снова всё как обычно. Снова всё как каждый день. И только он собирался нажать кнопку лифта, как сзади послышался голос: — Лань Сичэнь, доброе утро! Он повернулся и к нему навстречу из главного зала направлялся пухленький мужчина — это был декан их факультета, господин Шэнь Хэпин. Лань Сичэнь вежливо поклонился, с дежурной улыбкой произнося: — Доброе утро, господин Шэнь. У вас ко мне какой-то вопрос? Этот мужчина ему никогда не нравился. Он был слишком заводным, но в то же время практически не имел никакого отношения к их факультету: он ничего никогда не делал. Лань Сичэня раздражают такие персонажи, которые умеют лишь давать никому не нужные задания, не принимая в этом никакого участия, будучи лишь посредником между верхушкой университета и преподавателями. Он вечно высказывался в стиле «поди туда, не знаю куда; принеси то, не знаю что». Но как бы Лань Сичэнь не хотел высказаться, сейчас он мог лишь по-доброму улыбаться. — Эх, Господин Лань, вот пролетел еще один учебный год и через каких-то два с половиной месяца нам с вами предоставится честь… Ах, еще достопочтенный господин Шэнь никогда не умел говорить по-существу, начиная подобные многочасовые тирады. —…организовать прощальный концерт. Лань Сичэнь поднял на него глаза. Какой к чёрту концерт за два с половиной месяца? — Что, простите…? — он нахмурился. — Понимаете, господин Лань, в этом году выпускается мой замечательный и талантливый внук… — ага, тот самый внук, который на протяжении четырех лет был на занятиях Лань Сичэня от силы пару раз, — И я хотел бы, чтобы наша кафедра дала жару! — Весело смеясь, произнёс старик. — Поэтому, поручаю вам организацию концерта! Как же Лань Сичэнь его ненавидит. — Наш ректор высоко оценил мою идею и даже огласил желание прийти, поэтому выберите лучших студентов из каждой группы и пришлите список мне на почту! Ну, все, мне пора, — произнёс господин Шэнь и, приободряющее похлопав Лань Сичэня по плечу, вразвалочку потопал в сторону столовой. Лань Сичэнь так остался стоять, не произнося и слова, лишь с силой сжав свою сумку в руке. Конечно, это возможно — организовать концерт за такое короткое время, но это будет сделано в спешке и маловероятно, что студенты будут этим довольны. У них сейчас другие заботы по-поводу учебы: подготовка экзаменов, сдача курсовых работ, практика в конце-то концов. А теперь его студентам придется работать до седьмого пота, просто потому что какой-то старик придумал себе очередное развлечение. Тяжело выдохнув, Лань Сичэнь нажимает кнопку лифта и пока тот едет пытается придумать кого выбрать для участия в концерте. Череду его раздумий прерывает звук прибывшего лифта и когда двери открываются — ответ на вопрос Лань Сичэня предстаёт перед ним собственной персоной. В кабине лифта одиноко стоит Цзян Ваньинь, держа в руках телефон и листая новостную ленту. Юноша не заметил его, поэтому Лань Сичэнь, сделав шаг, решает объявить о своем присутствии: — Доброе утро, Цзян Ваньинь. Юноша резко поднимает голову и, завидев своего преподавателя музыки, вежливо кланяется, произнося: — Доброе утро, учитель Лань. Лань Сичэнь учтиво улыбается ему и нажимает на кнопку своего этажа. Мельком он замечает, что Цзян Ваньинь должен будет выходить на этаж ниже. На самом деле, внутри него все еще кипела злость на всю эту ситуацию и человека, что стал всему этому причиной. Поэтому он решил, что придумает что сказать Цзян Ваньиню попозже: этот человек требует особого подхода, ведь Лань Сичэнь понимает, что не просто же так юноша больше не выступает на сцене и смотрит на скрипку с хоть и прикрытой, но болью где-то в глубине своих голубых глаз. Он отходит к задней стенке лифта, тем самым ненарочно оглядывая Цзян Ваньиня. Сегодня его вид более свободный, нежели вчера: сейчас на нем привычная черная кожанка, под которой была темно-фиолетовая футболка, заправленная в узкие джинсы, а на ногах — массивные ботинки такого же черного цвета. На голове заплетён привычный пучок, но сегодня он был немного небрежен, что добавляло в его антураж дерзости, каким и был сам Цзян Ваньинь. Лань Сичэнь клянется, что у него не было намерений, но чужие джинсы были слишком обтягивающими. Настолько, что его взгляд на мгновение — всего лишь на мгновение! — задержался на чужих упругих ягодицах… Да что же с ним такое в последнее время! Приди в себя, Лань Сичэнь! Он переводит взгляд на левую стенку, стараясь не смотреть на чужую фигуру и тут же его взгляд замечает часы и думает: «О, нет. Декан задержал его и сейчас будет самый большой приток студентов.» Как только он произнёс это в своей голове — двери лифта открылись и в итак узкое помещение начало заползать огромное количество студентов, спешащих на свои пары. Цзян Ваньинь спешно засовывает телефон в карман узких джинс и отступает на шаг назад, давая пространство другим. Он делает еще шаг, ведь студенты всё заходят и заходят внутрь, забиваясь в бедную кабину лифта, как селедки в консерву. Цзян Ваньинь делает еще один широкий шаг назад, еле-еле избежав чужой ноги, что чуть не наступила на его новые мартинсы — но юноша не рассчитал, что помещение лифта окажется настолько маленьким, что через три шага он столкнется спиной с чьей-то сильной грудью. Цзян Чэн спешно поворачивается, чтобы кинуть раздраженное «извините», как… встречается с чужим мощным кадыком, а поднимая глаза выше — с прекрасным лицом своего преподавателя музыки. Будучи в такой близости, он ненароком вдыхает его запах и… теряется. Запах терпкий, классический, истинно мужской, что где-то на периферии отдаёт сандалом. Омега отворачивается и все же кидает раздражённо-задушенное «извините». И умирает, когда чувствует, как мужчина наклоняется к нему и шепчет на ухо: — Ничего страшного, Цзян Ваньинь. Будьте осторожны. Альфа прижимается ближе и… на самом деле Цзян Чэн ненавидит чужие прикосновения. Ненавидит, когда кто-то влезает в его личное пространство, но сейчас… он чувствует себя совершенно спокойно. Хоть жилка и бьется в желании, чисто животном каком-то, коего раньше никогда не испытывал. Возможно и чувствовал, но лишь где-то в самых тяжелых временах пережитой в одиночестве течки, когда бедра неумолимо вскидываются вверх, а нутро жаждет узла и быть под защитой альфы… … и от этой мысли он сразу встрепенулся: какая нахуй защита?! Не нужна ему она, сам справится. Цзян Чэн выпрямляется, вздергивая подбородок: его омега так и жаждет показать этому альфе, что так просто его спина не согнется, но… он не подумал, что эти движения в узком пространстве череваты — он мало того, что стал ближе к чужому телу, так и потёрся о него, не замечая. В это же время Лань Сичэнь улетел в космос и вернулся обратно. После его слов Цзян Ваньинь заерзал и ох, лучше бы он этого не делал. Особенно в своих невозможных джинсах, что обтягивали те самые половинки, между которых сейчас пристроилось его естество. Он хотел бы отодвинутся, правда — не подобает так вести себя с учениками, но первым препятствием для этого действия была стена, а вторым — сладостный запах, исходящий от близстоящей омеги. Тело стало ватным и совсем не хотело шевелиться… хотя он врёт — хотелось. Его альфе хотелось обхватить своими ладонями чужие широкие бедра, потереться о них, желательно об обнаженный их вариант. В голове сразу предстала картинка, что никак не хотела погружаться: как же будут выглядеть эти бёдра, эта талия, если будет нагой? Можно ли такое вообще представить? Лань Сичэнь мог сказать уверенное «нет». Не только на то, что такую великолепную фигуру невозможно представить, а еще — нельзя ему, запрещено такое представлять. Боже, до чего он докатился? НянЧэн определенно свел его с ума и что, теперь он будет заглядываться на своих же студентов? Это ведь уму непостижимо. Лань Сичэнь был зол. Был зол на себя, на мысли, что посещали его голову, на толпу студентов, на ситуацию в которой они с Цзян Ваньинем снова оказались… но все эти мысли прерывались, когда из-за остановки лифта каждый раз чужие ягодицы проезжались по его паху вверх-вниз. Омега Цзян Ваньиня же выл, просился, ластился, но сам он стойко стоял, не позволяя себе более распущенности, которую допустил вчера, тем самым наверняка испортив их с учителем отношения. Цзян Чэн чувствует в запахе альфы горчинку злости и, несмотря на то, что это неумолимо заводит, у него на корке подсознания бьется мысль — не из-за него ли это? Может, учитель Лань поэтому и не в настроении, потому что стоит здесь… ну конечно, как же он сразу об этом не подумал: Альфе противно находится рядом с ним. Омега вскидывает голову и взглядом замечает, что на отметке этажей уже цифра девять и на следующем ему нужно выйти. Он, сжав кулаки, дожидается и когда двери открываются — вылетает из лифта, расталкивая спящих на ходу студентов на своем пути. С тяжелой отдышкой, он влетает в туалет и запирается в первой попавшейся кабинке. Цзян Чэн опускает стульчак и садится на него, сбрасывая рядом сумку и обхватывая ладонями голову, с силой сжимая волосы. Цзян Чэн с ужасом пытается осознать, что же только что произошло, изо все сил стараясь не замечать, насколько влажным было его нижнее белье и задняя часть джинс. __________ Лань Сичэнь ворвался в свой кабинет и грузно завалился в кресло, прикрывая глаза. Что же с ним творится? Он взглянул на потолок, пытаясь найти там где-то свои ответы на одному ему известные вопросы, но в данной ситуации — потолок точно не является лучшим собеседником. Мысли ходят ходуном в его голове, он не знает как собрать их в кучу и окончательно теряется, когда смотрит вниз. Он смотрит на свои светлые брюки, что надел сегодня утром и видит пятно от омежей смазки на своём паху. Это было ужасно, он не должен думать о том что… о его член только что терлась омега прекрасной наружности и что… потекла от него. Лань Сичэнь со всей силы опустил кулак на стол, от чего все предметы, стоявшие на поверхности пошатнулись. Этот омега — его студент. Студент. Да, красивый, обворожительный, его запах уже второй раз поражает его… но он —твой студент, Лань Сичэнь! Уму непостижимо: его возбуждает Цзян Ваньинь. На самом деле в этом не было ничего удивительного, ведь он довольно-таки привлекательный омега и любой бы альфа испытал подобное рядом с ним, но, черт, серьезно? У тебя встало на студента, Лань Сичэнь? Тебе сорок лет, а ведешь себя как подросток в первый гон… И тут Лань Сичэня прошибло молнией. Черт, точно. Гон. Он ведь совсем забыл. Лань Сичэнь оторвал взгляд от своей промежности и посмотрел на календарь, где на следующей неделе красным цветом отмечены даты его следующего гона. Мужчина тяжело выдохнул и прикрыл ладонью глаза. Теперь и нашелся ответ его поведению на данный момент: перед гоном каждый альфа чувствует животную жажду и всё только ухудшается с каждым днём до заветных чисел, потому альфам рекомендуют закрываться дома на этот период. Его никогда не мучала такая жажда — он был воспитан в консервативной семье, что чтила правила и умела держать себя в узде, но… видимо чем старше становится Сичэнь — тем хуже. Он правда не хочет оправдывать свои желания гоном, но другого объяснения он найти правда не может. Ему срочно нужно усмирить свою альфью сущность, иначе это может привести к тяжелым последствиям. __________ Цзян Чэн не знал сколько сидел в кабинке, пока не услышал стук в дверцу и голос своего старшего брата: — Цзян Чэн?.. Омега выдохнул и, выпутав пальцы из волос, что сжимал со всей силы, потянулся, чтобы открыть щеколду на двери. Он так и не поднимал взгляда, расплывчато смотря вниз. Перед ним появились излюбленные черно-красные баленсиаги Вэй Усяня и теперь он точно был уверен, что голос не был плодом его воображения. — Пришел наконец… — выдохнул он, наконец поднимая голову к брату и сразу встречая жалостливое выражение лица. Ох, как же он ненавидел, когда на него так смотрят, но сейчас у него не было сил на ругательства. Он наверняка выглядит ужасно: Цзян Чэн чувствовал, как волосы прилипли к лицу от пота, да и футболка липла к телу, не говоря уже про нижнее белье, что медленно, но верно, пропитывалось смазкой. Это было совершенно нормальное состояние для предтечной омеги — он это понимал и ненавидел одновременно. Тело омеги устроено так, что реагирует на альфу, особенно если он владеет сильной волей или если он в плохом настроении. Именно эти два компонента слились в альфе по имени Лань Сичэнь и Цзян Чэн… не понимал, как так вышло. Его омега словно с ума сошла. Время его течки еще не пришло, она должна была быть через месяц, не раньше, но… что-то произошло. Возможно, это просто ложная течка — такое тоже бывало, но случалось, если внутренняя омега полностью и добровольно принимает сильного самца. И Цзян Чэн правда не понимал, как такое могло произойти между ним и его преподавателем. Пока он раздумывал о причинах своего состояния, он не заметил, как Вэй Усянь присел на корточки перед ним и аккуратно вытирал сухими салфетками его лицо. Цзян Чэн прикрыл глаза и доверился чужим рукам. Брат, вытерев его лицо и шею, снял с него кожанку и накинул на его плечи свой бомбер, чтобы окутать другим запахом: родным, где смешивался запах только расцветающих виноградников и озер с лотосами, где они выросли, чтобы Цзян Чэн смог почувствовать себя лучше. Цзян Чэну и вправду полегчало, особенно после того, как Вэй Усянь вытянул из рюкзака бутылку воды и вручил ему. Он сразу же осушил ее и смог самостоятельно выкинуть в близстоящую мусорку, наконец сфокусировав своё зрение и усмирив сбившееся дыхание. Он даже смог встать, правда не без помощи Вэй Усяня, потому сразу пошатнулся: — Цзян Чэн, аккуратнее! Если поскользнёшься и разобьешь бошку об угол унитаза — это будет максимально глупая смерть, — ворчал тот, но всё равно надёжно поддерживал его за плечо и за талию. — Знаю, придурок. Но мне нужно на пары… — Сам ты придурок! Какие еще пары, ты себя видел? — Вэй Усянь окинул его взглядом и особенно выразительно намекнул ему на его заднюю часть, — я не говорю уже о запахе лотосов, что разит на всём этаже, Цзян Чэн. Тебе нужно домой… Цзян Чэн стряхнул его руку со своего плеча: — Я прекрасно и без тебя знаю! Но я должен… — Ничего ты не должен! С твоей стипендией ничего не произойдет, если ты один раз пропустишь! Давай-давай, пошли, отвезу тебя домой, — произнес Вэй Усянь и похлопал его по копчику, подбадривая. Цзян Чэну правда нужно было на пары, но… он устал. Чертовски устал и ничего не соображает из-за пелены в голове, поэтому, возможно, ничего не случится, если он один раз прогуляет, ведь так? Он доверился брату и позволил аккуратно вести себя до выхода из университета. Цзян Чэн правда пытался не отключаться, но когда Вэй Усянь усадил его на мягкое сиденье собственной машины — его веки стали неумолимо тяжелыми. Он спал последние дни от силы по часу из-за бессонницы, последний месяц вообще нормально не ел, лишь только днем перебивался салатом, не в силах запихнуть в себя и крошку, потому не удивительно, что его тело в конечном итоге не выдержало. Чуть-чуть Цзян Чэн пришел в себя, когда почувствовал, как его уложили на собственную кровать и кто-то долго и аккуратно гладил его по волосам. Приоткрыв глаза, он увидел Вэй Усяня, сидящего на краю его кровати в тишине. Хоть он и молчал, но глаза его говорили: «Я здесь, А-Чэн.» И больше Цзян Чэну ничего не нужно было. Поэтому, не заняло и пары секунд, как сознание потемнело и он снова заснул, погружаясь в сон, где ему снились события минувших дней… __________ Ему всего семь, но он уже понимает, что его родители его не любят. Хотя, мать, возможно и любит, но, к сожалению, совершенно не умеет этого показывать. А отец… отец действительно не любит его и этот факт разъедает его маленькое и тлеющее надеждой сердце. У него есть любимая сестра, что действительно заботится о нем, но иногда маленький Цзян Чэн думает, что доставляет ей слишком много проблем. А еще у него есть двоюродный брат — сын брата его отца. На самом деле, он никогда его еще не встречал, но ему много о нем рассказывали. Рассказывала мать, когда упрекала, что Вэй Усянь уже достиг чего-то, чего он сам еще не успел. Рассказывал отец, когда в очередной раз не спросил как дела у собственного сына, зато поведал ему как дела у его двоюродного брата, которого Цзян Чэн в глаза не видел. Рассказывала и сестра, которой выдался один шанс повстречать этого «удивительного» Вэй Усяня. А-Цзе тоже всё говорила о том, какой этот ребенок хороший и что Цзян Чэну определенно стоит познакомится с ним. Семилетний Цзян Чэн ненавидел Вэй Усяня. Как и ненавидел тот факт, что не достиг чего-то в свои-то семь; тот факт, что отец не знает про него ничего, но зато с радостью рассказывает всё про чужого ему ребенка; и тот факт, что даже А-Цзе «предала его». Он ребенок, он многое воспринимает в штыки — может сказать каждый взрослый, но… ему правда больно. И он все еще ненавидит Вэй Усяня, когда они всей семьей приезжают на его восьмилетие. День рождение этого «удивительного» пестрит красками и отовсюду слышится искренний смех взрослых и детей. У Вэй Усяня много друзей и он хочет, чтобы Цзян Чэн тоже им был, когда протягивает ему свою маленькую руку для взрослого рукопожатия. Он долго смотрит на чужую руку, но тут же слышит строгий голос отца: — Цзян Чэн, не будь грубым. Маленькое тельце застывает. Отец… никогда не приказывал ему. Он в принципе вообще с ним мало разговаривает, но чтобы обращаться к нему так… какая же, должно быть, Вэй Усянь важная персона, раз отец решил надавить на него перед ним. Но маленький Цзян Чэн не мог ничего другого сделать, кроме как протянуть руку и всё же пожать чужую. Он поднимает свои глаза и смотрит на мужчину с вопросом во взгляде: «я ведь не подвёл тебя, отец?». Но… …он видит, что взгляд его собственного отца направлен на другого ребёнка. Семилетний Цзян Чэн не понимает. Он не понимает, почему отец не смотрит на него. Почему он не смотрит на него так? Всё празднество прошло для Цзян Чэна не примечательно: он провел его в одиночестве, ковыряясь палкой в песке на берегу озера, где находился дом семьи Вэй. Он не чувствовал себя в своей тарелке, да и никто не обратил внимания на одинокого ребенка, сидящего у кромки воды. Заметили его только тогда, когда толпа детей в плавках побежала к воде, чтобы поплавать и отойти от жары. Тогда его А-Цзе подошла к нему и спросила своим нежным голосом: — А-Чэн, не хочешь искупаться? — на что он одобрительно кивнул головой, — отлично, я как раз захватила твои плавки. Пошли, переоденем тебя. Малыш положил свою ладошку в надежную ладонь старшей сестры и они направились в отведенную им комнату, чтобы переодеться. Сестра забрала его вещи и, погладив по голове, сказала идти к ребятам, а сама пошла в сторону старших девочек, что тоже пришли на празднество. Когда Цзян Чэн подошел к воде, он увидел, что все дети уже вышли из воды и побежали к столам с едой, где сидели их родители, что с радостью накладывали еду своим голодным от игр и неумолимой жары детям. Он перевел взгляд на берег и увидел… своего отца и Вэй Усяня, вместе строящих песочный замок. С ним отец никогда такого не делал и уж точно никогда не выглядел при этом таким счастливым. Маленькому Цзян Чэну больно. Он отворачивается и продолжает свой путь к воде, придерживаясь изначального плана — поплавать. Плавать он очень любил и довольно-таки был хорош в этом, потому что их дом тоже находился на берегу озера: он с самого детства плескался в воде и наловчился так, что стал самым быстрым, среди всех мальчишек на его районе. И сейчас он тоже хотел похвастаться перед всеми, потому как только зашёл в воду по ключицы — лёг на воду и проплыл пять движений излюбленным кролем. Он обернулся, чтобы посмотреть как ему в след будут смотреть удивленные глаза того же Вэй Усяня или отца, что наконец увидит, что его ребенок тоже чего-то да стоит, но… те двое так и сидели на берегу, смеясь, словно отец с сыном. Но это было не так, сын — вот он, в воде и хочет, чтобы папа просто посмотрел на него… Цзян Чэн опускает голову в воду, в попытке остудится и прохладная вода окутывает его маленькое тельце полностью. Он… и вправду любил нырять. Под водой — тихо и темно. Не слышно ничьих голосов и, тем более счастливых голосов его семьи, где нет его… Семилетний Цзян Чэн думает, что неплохо было бы остаться здесь навсегда. Он понимает, что это неправильно, но может, если он притворится утонувшим, то отец придет за ним и спасёт его? Так он и решает поступить. Он задерживает дыхание, расслабляет тело и позволяет воде держать его на плаву лицом вниз. Цзян Чэн ждёт тридцать секунд, ждет минуту, но… отец не приходит. Мальчик, забывшись, всхлипывает и тем самым глотает полный рот воды. Он давится и захлебывается. Цзян Чэн в ту же секунду понимает, что тонет по-настоящему. Что он оказывается под водой всё глубже и глубже, а лёгкие горят, пока горло жжёт от озерной воды. Семилетний Цзян Чэн понимает, что сейчас погибнет и никто за ним не придет. И только он думает закрыть глаза — как его резко хватают подмышками и тянут на поверхность. На подкорке почти отключившегося сознания Цзян Чэн думает: «Ура, папа спас его». И лишь секунда ему требуется, чтобы понять, что руки, что схватили его подмышками и вытащили из воды — были совсем не взрослыми. От этого осознания он открывает глаза и сквозь заложенные уши слышит чей-то детский голос: — Эй, Цзян Чэн, не отключайся! Нам нужно доплыть до берега, давай! Цзян Чэн же, ведомый голосом, помогает себя спасти, шевеля ногами и плывя к берегу. Чем ближе они были к суше, тем яснее становился его разум и как только он взглянул на спасителя, то чуть не встрепенулся: его спас Вэй Усянь. Тот плыл на спине и шевелил ногами, держа его подмышками и на спине, чтобы он больше не наглотался воды. Они подплыли к берегу и когда мальчик смог коснуться дна ногами и стать на ноги — увидел, что Цзян Чэн пришел в себя. Он сразу залепетал: — Тебе повезло, что я заметил как ты шел купаться. Дядя Цзян хотел пойти перекусить, но я, так как вспомнил, что ты в воде, решил тебя позвать. Я увидел, что ты барахтаешься и сразу бросился к тебе, — Цзян Чэн молча слушал его и кивнул сам себе. Отец его не заметил. Как будто это должно его удивить. Его семилетнее тельце дрожало от пережитого, но он сдержал эмоции и встал, прямо держа спину и уверенно смотря на Вэй Усяня: — Спасибо тебе. Мальчик выглядел удивленным, но тут же улыбнулся и похлопал младшего по плечу: — Не за что! Кстати, смотри, там на берегу уже собрались нас встречать, — Вэй Усянь указал вперед и Цзян Чэн перевел туда взгляд. И вправду: на берегу стояло много людей, что наверняка сбежались на произошедшее. Там были почти все взрослые, но ближе всех к воде стояли родители Вэй Усяня и родители Цзян Чэна. Мальчик в красных плавках, оторвавшись от него, сразу же побежал навстречу к своим маме и папе. Вэй Усяня крепко обняли родные руки и все скандировали во всё горло: «герой! герой!». Семилетний Цзян Чэн же — жалел, что не утонул. Но сейчас он мог лишь стыдливо отвести взгляд и направиться к своей семье, что стояла на берегу. Он старался не смотреть в разочарованные и разгневанные глаза матери или взволнованное и виноватое лицо сестры. Но зато Цзян Чэн перевел взгляд на отца и… конечно его глаза ничего не выражали, когда он смотрел на него. Когда он подошел, то старший мужчина заговорил: — Цзян Чэн, подойди сюда, — для мальчика это было неожиданно, поэтому он ускорился и через пару шагов оказался подле отца. Тот присел на одно колено в песок и, посмотрев на него немного строго, произнёс. — Поблагодари А-Сяня. Глаза Цзян Чэна заслезились. Он хотел, чтобы отец сказал ему что-нибудь другое. Что-угодно, но не это. Цзян Чэн просто хотел, чтобы хоть раз, хоть один единственный раз, хоть и на пороге смерти, но отец подумал о нем. — Незачем ему его благодарить, — плечи мальчика сжались, когда раздался стальной голос его матери. Она наверняка заметила то, чего Цзян Чэн хотел на самом деле. Она всегда словно читала его насквозь, заставляя чувствовать себя ужасно и всегда говорила то, что делало его состояние еще хуже, — Ты умеешь плавать. Незачем было устраивать этот спектакль, Цзян Чэн, если тебе просто захотелось внимания. Всё, что тогда смог выдавить из себя мальчик, это: — Да, матушка… прошу прощения. __________ Цзян Чэн вскакивает на кровати от этого кошмара от своих воспоминаний. Как всегда, его мать резка и точна в высказываниях настолько, что он хранит каждое воспоминание о них. Но она права. Он просто ненасытная шлюха, жаждущая чужого внимания и лелеющая надежду, что кому-то вообще будет до него дело. А он всего-то всю свою жизнь живет с осознанием, что чуть не умер буквально в нескольких метрах от своей семьи. Цзян Чэн встряхивает головой, чтобы окончательно проснуться и не загоняться, не успев даже встать. Он обращает внимание, что за окном только-только село солнце. Небо было фиолетово-синего цвета, и на небосводе виднелась только проснувшаяся луна. Похоже, он проспал целый день и, если честно, он не прочь еще поспать. Тут же краем уха он улавливает сопение возле себя, потому поворачивает голову и видит очаровательную картину: Вэй Усянь, свернувшись калачиком спал в обнимку с Цзинь Лином, которого обхватил как мягкую игрушку и пускал на него слюни. Сам же малыш хоть и хмурился во сне, но тоже одной ладошкой держался за чужую руку, а другой обхватил свою излюбленную Фею. Видимо, пока он спал, Вэй Усянь забрал Цзинь Лина из садика. О большем у Цзян Чэна не было настроения думать, да и эти двое спали настолько уютно, что его снова поклонило в сон. Он прилег обратно, повернувшись на бок, и разглядывал их, со смешком наблюдая, как Вэй Усянь во сне что-то бормочет, а маленький Цзинь Лин делает тоже самое, только без ругательств. Цзян Чэн смотрел на эту картину некоторое время и после, придвинувшись к ним, перекинул через них руку. Обнимая двоих «удивительных» людей, что дважды спасли «обычного» Цзян Чэна от смерти, он окунулся в сон с мыслями, что кому-то, всё же, есть до него дело.