__________
По пути к дому Цзян — он злился. И переживал. Сейчас, наверное, снова придется пытаться подбирать слова, чтобы не задеть брата еще сильнее, как он это делал всю свою жизнь. Рот его — враг его. Сколько бы раз он ни убеждался в этом, всё равно каждый раз хотелось дать себе по губам, да посильнее. У их Шицзе разговоры по душам получаются намного лучше, и следовало бы поехать ей, а не ему, но она ведь так старалась приготовить этот ужин, а он не хотел бы ее дергать… Да кому он врет, он просто инстинктивно почувствовал, что ему нужно к Цзян Чэну. Тот наверняка сейчас сидит темной тучкой в своей комнате, наверняка что-то рисует в скетчбуке, хотя рисовать ни черта не умеет, но так выпускает свои чувства. Наверняка слушает какую-нибудь дико грустную песню и смотрит, как по окну стекают капли, хотя сегодня нихрена не облачно, представляя себя в слезливом клипе… Вэй Усянь даже прыскает от смеха и высовывает руки из большого кармана удобной худи, в которую переоделся из своего красно-черного выпускного костюма. Он привычными движениями открывает ворота дома семьи Цзян и, шагая по двору, замечает, что свет в комнате его брата не горит. Что ж, наверное он спит или ловит грустинку в темноте. Его работа на сегодняшний вечер — растормошить своего любимого брата, поэтому он, нацепив самую яркую свою улыбку, врывается в чужую комнату с громким: — Хэй-хэй, Чэн-Чэн, чего киснешь? — он так и замер с раскинутыми в стороны руками, когда понял, что в комнате Цзян Чэна нет самого Цзян Чэна. Вэй Усянь, обиженно выпучив губу, опускает руки и уже собирается выйти из комнаты, как… замечает свой старый мяч на чужой кровати. — Что он здесь делает…? — он подходит к кровати и берет мяч в руки. Этот мяч прошел с ними многое с того момента, как его подарили ему на двенадцатилетие. Прошел огонь, воду и озёра у дома. Жаль только, что в последний раз, когда он видел этот мяч — он разбил им окно дома семьи Цзян, после чего удирал как прокаженный, когда услышал крики госпожи Юй. Предаваясь ностальгии и всё еще держа мяч в руках, он украдкой замечает, что на идеально застеленных простынях лежит маленькая белая коробочка, похожая на те, что обычно продаются в ювелирных магазинах. Открыв её, он увидел серебряный кулончик. Украшение совсем маленькое, нежное, точно во вкусе их Шицзе. И пока он рассматривал содержимое коробочки, то… заметил краем глаза что-то на столе. Он поднимает взгляд и видит скрипку на подставке. Дерево корпуса немного потрёпано временем, но видно, что об этом инструменте искренне заботились… Вэй Усянь узнаёт ту самую первую скрипку Цзян Чэна. — Что за… Он кладет коробочку и мяч обратно на кровать и решает подойти ближе к столу Цзян Чэна. — Наверное просто перебирает шкаф… — бормочет под нос Вэй Усянь, но тут же замирает. Почему-то на столе лежат четыре листика бумаги, сложенные вчетверо. «Почему-то» — хотелось бы подумать. Хотелось бы пройти мимо, подумав, что это, наверное, домашка, но… тело его застывает, когда на втором листике справа его глаза читают написанное красивым почерком Цзян Чэна: «Вэй Усяню». После — его прошибает животный страх. Он хватает листик и с бешеной скоростью раскрывает его, пробегаясь по строчкам. То, что было написано там — будет высечено на его сердце всю оставшуюся жизнь. — ЦЗЯН ЧЭН! — Вэй Усянь не дочитал до конца, потому что всё стало понятно. Он выбежал из комнаты, чуть не выбив дверь, и рванул на поиски брата. Винишь себя… С самого детства Вэй Усянь бил себя кулаком в грудь и с гордостью говорил «Не боюсь я ничего!» — и жил с этой мыслью, но… Вэй Усянь понял как ошибался, когда холод сковал его тело, когда он вбежал в кухню. Его сердце сперва замерло, а после — ломанулось в рёбра. Цзян Чэн. Его маленький и вечно хмурый диди. Тот, кто уже с самого детства складывал ручки на груди и фыркал, как взрослый. Тот, кто расстался со своими собаками ради их дружбы. Тот, кто обещал его от них впредь защищать. Тот, кто обладал столькими исключительными талантами, но совершенно не умел любить себя. И тот… кто был для Вэй Усяня дороже всех на свете. Он чуть его не потерял._________
— Господи, остановите его кто-нибудь, он же убьет его! — Быстрее, скорую! Толпа людей удивлённо ахала, но всё продолжала глазеть на то, как посреди улицы происходило жестокое избиение. Человек лежал на земле уже без сознания, всё его лицо было в синяках и крови, можно было даже заметить, что некоторых зубов у него уже недоставало. Все смотрели, как над избитым телом склонился худого телосложения юноша. Он сидел на чужой груди и, прижав коленями безвольные руки к земле, наносил безостановочные удары по лежачему. Смотрели, как около пары рядом стоял еще один высокий юноша. Он просто стоял и смотрел на это всего в шаге от происходящего. Правая сторона его лица была распухшей — ему тоже достался удар, однако на лице его не было ни единой эмоции. Он просто стоял и смотрел. И, возможно, хорошо присмотревшись, в глазах его можно было увидеть всепоглощающую вину. — …варь, …енавижу, — лишь отголосками слышалось безумное шипение человека, костяшки которого были в крови, а лицо избитого уже давно не было похоже на лицо. — Ты… заплатишь за это… Дальнейшие проклятья всё также невозможно было расслышать среди гомона подошедших зевак, однако когда скорая всё же подоспела, разнимать дерущихся выбежали и обычные школьники. — Это разве не Вэй Усянь из выпускников? — послышался голос в толпе, и все тут же завертели головами, выкрикивая: — Кто?… — с одной стороны толпы старались разглядеть происходящее. — Точно, тот самый, он ведь центральный нападающий в футбольной команде? — тут же воскликнул кто-то. — Точно, он! А разве он не в Америку собирался? Его же взя… — Да какая там Америка после такого-то? Он же его чуть не убил, — грубо перебил старшеклассник, улыбаясь. — Хотя, может и доброе дело сделал бы, избавив мир от этого придурка. Интересно, чем ему так насолил Вэнь Чао? Все тут же повернулись в сторону драки, ведь там огромный мужчина еле-еле удерживал юношу меньше него, да еще и омегу, что изо всех сил шипел, глядя на то, как на носилках уносят бессознательного, но еще живого альфу. Вэй Усяня держат хваткой под плечи, отчего ему остается лишь тянуть окровавленные руки и размахивать ногами, чтобы выбраться и добить жертву. Когда еле живого Вэнь Чао погрузили, человек из бригады скорой помощи уже собирался закрывать двери машины, как увидел того альфу, что так и стоял в стороне без единой эмоции. Он обратился к нему: — Молодой человек, вы друг потерпевшего? Поедете с ним? Однако на свой вопрос он не получил ответа ни словами, ни единственной хотя бы проскользнувшей на мгновение эмоцией. Хотя… — Как ты посмел, Чжулю, а?! — в нескольких метрах от них Вэй Усянь всё так же, словно отчаянное животное, пытался вырваться из хватки и продолжал рычать. — Я доверил тебе самое драгоценное, что у меня было! А ты! Ты—! На доселе не показывающем никаких эмоций лице проскользнула тень. Брови нахмурились, а плечи напряглись. Юноша не сел в карету скорой помощи. Он развернулся в противоположную сторону, поворачиваясь спиной и к машине, и к борющемуся омеге, направляясь прочь. Однако пока он не исчез в толпе, его спина всё продолжала встречать пропитанные горечью, злостью и отчаянием обвинения. Обвинения, что шли из глубины души и сердца человека, что чуть не потерял самое дорогое. Обвинения вместо слез. Обвинения, калечащие душу. «Он чуть не умер из-за тебя» Жаль, что в гуле толпы так и не стало понятно, кто из них это произнёс и к кому были обращены эти слова.__________
— А-Сянь, подай, пожалуйста, соль. Она вон в том ящике. Юноша тут же вынырнул из своих воспоминаний и, потянувшись за нужной вещью, протянул её сестре. Хоть он и заехал повидаться с А-Ли всего ненадолго, однако всё равно вызвался помочь ей с готовкой. Он, конечно, далёк до звания шеф-повара, поэтому не притрагивался к еде, а лишь подавал нужные ингредиенты. Девушка тихо поблагодарила его и снова повернулась к столешнице, пока сам Вэй Усянь грузно уселся на стул. Заметив его усталый вид, Цзян Яньли повернулась: — Тебя что-то беспокоит? Вэй Усянь тут же подобрался и покачал отрицательно головой: — Нет, Шицзе, что ты, просто… — улыбка была натянутой и выдавала его с потрохами. — Хотя неважно, не переживай. Если Цзян Чэн был точной копией госпожа Юй и по внешности, и по характеру, то, к сожалению, Цзян Яньли абсолютно точно переняла от неё худший навык — смотреть в корень проблемы. По этой причине по нему тут же пробежался острый взгляд. В нем не было злобы, конечно нет, но было такое пронзительно-безвыходное ощущение, словно тебя видят насквозь. Всё-таки быть хорошим вруном у них — семейное. — Шицзе, всё в по… — А-Сянь, — надо быть счастливчиком, либо же провинившимся, чтобы услышать от Цзян Яньли строгий тон. Он на девяносто девять процентов уверен, что относится сейчас ко вторым. — Не надо, пожалуйста. Не надо мне врать. Вэй Усяню стыдно, ведь брови его любимой Шицзе немного преломляются. Она расстроена из-за него, но если он расскажет, что его беспокоит, ей станет еще хуже. Он может только улыбнуться немного: — Не волнуйся, просто плохо себя чувствую. Голова кружится и усталость накатила. Наверное, зря мы с Цзян Чэном на прошлой неделе ту «Хиросиму» попробовали, — скривился он, высунув язык, словно ребенок, отчего сестра тут же расслабилась. Она расслабилась и с улыбкой сказала: — Кстати, как там А-Чэн? Мы виделись на прошлой неделе, но у меня совсем не было времени с ним нормально поговорить, — она повернулась к нему спиной, чтобы продолжить готовку. Вэй Усянь расплылся в хитрой улыбке: — Ооо, Шицзе, кажется наш Чэн-Чэн влюбился, — Цзян Яньли тут же повернулась, глядя на него недоуменно. — Да, и… Она перебила его: — А-Сянь, это… С ним… всё хорошо? В её взгляде снова проскальзывает беспокойство, и он её ох как понимает. Он тоже переживает, но… всю эту неделю обычно хмурый Цзян Чэн… улыбался? Конечно, эта «влюбленность» лишь его личные догадки, но заметить подобное, казалось, нетрудно. Его маленький и вечно насупившийся диди не замечает, как задерживается у зеркала подольше, поправляя причёску. Не замечает, как пробегает взглядом по коридору, полному студентов, словно выискивает кого-то. Не замечает, как настукивает пальцами мелодии, чего не делал все эти года. Не замечает, как взгляд его становится теплее, а складка меж бровей разглаживается. А еще не замечает, как на него украдкой смотрят карие глаза из толпы в ответ. Не замечает, как на уроке музыки бледные длинные пальцы нежно держат его руки, показывая, как правильно держать сяо. Не понимающую и теплую улыбку. А вот Вэй Усянь замечает. И от этого немного… непонятно на душе. — Думаю, да, — Яньли всё продолжает смотреть обеспокоенным взглядом, и он понимает, что именно она хочет узнать. — Шицзе, надеюсь, нам не о чем переживать. Я не могу тебе сказать, кто это, но… — Вэй Усянь улыбается. — Он хороший человек. Можем лишь искренне надеяться, что всё пройдёт хорошо. Девушка смотрит на него еще мгновение, но тут же отворачивается. — Надеяться, что всё пройдет хорошо..? Это всё, что нам остаётся? — Полагаю, что да… — выдохнул Вэй Усянь и откинулся на спинку стула. Он молчит, но слова так и хотят ринуться из уст, раскрыть в сердце томящиееся: «Я просто не знаю, что еще сделать. Я виню себя в случившемся каждый божий день, Шицзе. Иногда я просто боюсь смотреть ему в глаза, но я должен. Я больше не могу допустить ошибку. Я не могу…» Но он этого не говорит, ведь Шицзе наверняка чувствует то же самое. Он и вправду винит себя. Столько лет ближе него у Цзян Чэна не было никого, и он просто… не заметил? Да как он мог, ведь каждый взгляд, каждое движение его брата так и молило о помощи, а он просто так игнорировал это? Черт, он ведь даже позволил тому уроду приблизиться к Цзян Чэну, хоть и знал, что здесь что-то нечисто, но всё равно доверился какому-никакому, но другу. Тогда его мысли были заполнены лишь мыслями о футболе и собственном поступлении в университет США, куда его хотели взять из-за успехов в большом спорте. Тогда Вэй Усяню было достаточно фразы Цзян Чэна «Всё в порядке», как он не раздумывая поворачивался к нему спиной и бежал на футбольное поле, оставляя брата одного. И потом он жестоко поплатился за свою халатность. Конечно, они с Шицзе пролили немало слез. Да, Цзян Чэна спасли, но как же тяжело им было. Тяжело до сих пор. — Ты читала когда-нибудь…? — взглянул он на Шицзе. Она как раз принялась за нарезку овощей, но после этих слов её движения замедлились, а потом и вовсе остановились. Отложив нож, она не повернулась, а лишь тихо выдохнула. — Никогда, А-Сянь. Я не могу. Хотела бы сжечь этот лист. Все эти листы. Но… он написал это для нас, — она подняла на него взгляд, что был полон смирения, — А-Сянь, наш младший брат хотел умереть, а эти письма — крик его души, и я… я просто не могу прочитать это и допустить мысль, что могла его потерять. Я тоже не могу смотреть ему в глаза после всего, но… думаю ему хуже, чем нам. Мне очень больно от мысли, что он винит себя во всем, — она замолчала. — Винит, — выдыхает Вэй Усянь. — Хотя в письме просил этого не делать. — Шицзе смотрит на него с очевидным вопросом во взгляде, и он продолжает: — Я читал. Много раз. Столько, сколько достаточно, чтобы выучить наизусть. Мне тоже сложно смотреть ему в глаза, но я перебарываю это, вспоминая, зачем я это делаю. На самом деле, это немного сводит с ума и я, кажется, становлюсь для него гипер любвеобильной курицей-наседкой, но… — он берет кружку с кофе, что Шицзе сделала для него ранее, — я все время боюсь его потерять. Письмо Цзян Чэна — его ночной кошмар. Слова, что младший брат не мог произнести, что терзали его душу всю его такую недолгую жизнь — он выложил их все в том письме. Правда теперь… эти слова вырезаны тупым ножом на сердце Вэй Усяня. Цзян Яньли продолжает молчать еще некоторое время, и когда наконец набирается смелости, она начинает: — А-Сянь, я… — Мама! — но договорить ей не дает топот ребенка, вбежавшего на кухню. — Папа проиграл-проиграл! Он обещал сходить за новой игрушкой в магазин! — хвастался матери маленький Цзинь Лин. Шицзе улыбнулась и присела, чтобы заговорить с ребенком: — Правда? Уделал папу? — Да! — Цзинь Лин активно закивал головой. Его глаза засияли ярче, когда он показал пальцем в сторону Вэй Усяня, — Это всё Шишу! Он научил меня, как лучше играть в эту игру! И тут же из коридора послышался голос и в кухню зашел мужчина, опираясь о косяк двери и смотря на Вэй Усяня осуждающим взглядом: — Так вот оно что… Шишу научил, значит… — Цзинь Цзысюань приподнял бровь. Омега тут же заулыбался ярче, вскидывая горделиво подбородок: — Пфф, я почти его ничему не учил, так что удивительного в этом нет. Никто, кстати, не удивлен, что ты не смог обыграть трехлетнего ребенка, — Вэй Усянь насмешливо прищурился, глядя на покрасневшего от злости павлина. Тот тут же вскинул в его сторону руку, почти тыкая игровым джойстиком в лицо, и собрался уже начать тираду: — Ты—! Но хвала небесам, в жизни Цзинь Цзысюаня есть что-то важнее его павлиньего хвоста. И это «важное» и маленькое сейчас подбежало к его ноге и, посмотрев своими яркими глазами, пролепетало: — Папа, пошли за игрушкой. Вэй Усянь наблюдал за магией: уродливое лицо альфы тут же смягчилось, и не было ему никакого дела до обнаглевшего «шишу», а был лишь маленький ребенок и любимая жена, что произнесла: — Дорогой, идите, а я пока займусь ужином, — она положила ладонь на лицо любимого мужа, оставила поцелуй на его щеке и, присев, чмокнула лобик сына. Оба тут же одинаково покраснели и в унисон одинаково смущенно пропищали: — Мама! — А-Ли! Вэй Усяню оставалось лишь смотреть на эту уютную картину семьи. Он, конечно, все еще считает, что этот павлин недостоин и пальца его Шицзе, но… даже так он может признать, что из их семьи судьба к ним наиболее благосклонна.__________
На самом деле Вэй Усянь не понимает, как так вышло, что алкоголь дал по мозгам ему настолько сильно, что пришел в себя он сидящим на члене какого-то альфы. «Ну почему же какого-то» — подумалось в голове, — «это ведь тот самый…» — …Ванцзи? — тихо прошептал Вэй Усянь, и мужчина поднял взгляд, до этого занятый разглядыванием места их соединения. Вот только… медового цвета глаза были очевидно пьяны и мало что соображали. Однако альфа всё равно уверенно и даже немного больно сжимал его ягодицы, оттягивая половинки в стороны, чтобы насаживать омегу сильнее на себя. — А-ах! Стой! — вырвалось из уст Вэй Усяня, и он тут же вцепился пальцами в чужие плечи, пытаясь остановить всё это и вспомнить, как до этого дошло. Казалось, альфа покорно послушался и стал выжидающе смотреть на него стеклянным взглядом. Вэй Усянь огляделся: они были на заднем сиденье какого-то автомобиля. Как они здесь оказались, он помнит скудно — хотя голова и раскалывается, он все еще безбожно пьян, но перед глазами мелькают моменты того, как он заигрывал с Лань Ванцзи за каким-то столиком, шепча ему что-то на ухо. Потом момент, как они идут куда-то и, наконец, момент, когда они словно животные сливаются в поцелуе в этой самой машине. Его рубашка всё еще на нем, но расстёгнута, а штаны скинуты куда-то на пол. Что ж, Вэй Усянь, конечно, хотел побыстрее потерять девственность, но никогда не думал, что это получится… вот так. Член в заднице ощущался странно. Его сознание всё еще плавает и не собирается воспринимать информацию, но ему не остается ничего другого, кроме как действовать по наитию. Он взглянул назад, через плечо, и на пробу двинул бедрами. Чувствовалось сильное ощущение тяжести — член, по всей видимости, довольно-таки большой. Омега немного приподнялся и снова опустился, слушая скользкие чвоки откуда-то снизу и тяжелое дыхание в собственную щеку. Руки альфы сминали его половинки так сильно, что потом, подумал сразу Вэй Усянь, наверняка останутся синяки. Он снова повернулся к мужчине лицом и прижался своим лбом к чужому, дыша в самые губы несоображающему альфе: — Так… ах… ладно, раз именно тебе удалось сорвать мой ц-цветочек, — Вэй Усянь задыхался от ощущений и всё продолжал неловко шевелить бедрами, — возьми ответственность, альфа. Мужчина тоже тяжело дышал и продолжал молча пронзительно смотреть на него. Он всё испытывал терпение их обоих, лишь сминая в руках, если честно, не самую большую задницу Вэй Усяня. Он вообще был довольно-таки худым, но благодаря усиленным тренировкам его тело было хорошо поджарым. Но задницы у него всё равно не было. Что этот альфа там так долго наминает? Вэй Усянь хотел было уже возмутиться, но его моментально осенило, что этот альфа ведет себя так странно, словно… — Ты же знаешь, что нужно делать? — он немного отстранился от мужчины и взглянул на него чуть удивленным взглядом. Ну не может быть, что… — …первый, — прямо и коротко произнёс Лань Ванцзи, всё хмурясь. Вэй Усянь бы разозлился на такую тупую несправедливость — он планировал провести свой первый раз в страсти, где-нибудь в ахуеть каком дорогом номере, с ахуеть каким опытным альфой, — но… имеем, что имеем. И имеют сейчас его, на минуточку. — Первый так первый… вот же… — он оперся о плечи и сильнее поднял таз, поднимаясь на члене, надеясь дойти до головки и аккуратно опуститься снова, но… — Блять, где заканчивается твой член? Он что, метровый? Как я мог не заметить, что ты засунул в меня этот шлагбаум—Ай! Вэй Усянь тут же вскрикнул, потому что Лань Ванцзи сильным движением рук снова насадил его до упора. Голова омеги безвольно упала на чужое плечо, он чуть не захныкал: — Ч-что же ты… творишь… На что альфа выдохнул ему в шею, зарываясь в неё носом: — Тепло… — и продолжил сминать бёдра, переходя властными пальцами на талию, сжимая ее так же нетерпеливо. Вэй Усянь не знал, что делать. Ситуация до абсурда глупая. Такая, какая могла случиться только с ним. Они оба виноваты в происходящем: и он, что допустил такое, и этот — что в неадекват пьян. Омега понимал, что не сможет сейчас добиться от мужчины адекватного ответа или действия, поэтому оставалось лишь… закусить губу, уткнуться в альфью шею и прошептать: — Хорошо… ладно… трахай меня, Лань Ванцзи. Альфа, пребывающий в состоянии ловли вертолётов, словно этого и ожидал, поэтому, обхватив большими ладонями ягодицы омеги и хорошо упершись ногами в пол, стал вбиваться в нежное и ранее девственное нутро. — Не смей к-кончать в меня… — всё, что мог вымолвить омега между яростными шлепками. Он обхватил обеими руками плечи мужчины, прижавшись лицом к чужой шее и закусив идеально выглаженный ранее воротник, чтобы заглушить свои стоны. Вэй Усянь не знал, сколько это продолжалось. Он сам всё еще чувствовал себя на грани опьянения и сознание кружилось так, что не давало понять временные рамки, но спустя мучительную неизвестность Лань Ванцзи выполнил просьбу — он вынул член и рукой достиг пика, выплеснувшись на поясницу. Вэй Усянь тоже кончил, хотя удовлетворения нихрена не чувствовал. Зато мог чувствовать ягодицами большой узел, но… он не хотел поворачиваться и смотреть. Он сильнее зарылся носом в воротник альфы, запах которого немного да успокаивал. Белое семя неприятными каплями стало стекать по ягодицам… смешиваясь с тем, что вытекало из розовой дырочки. Зря Вэй Усянь не повернулся.__________
В ту ночь, а лучше сказать утро, он так и продолжал лежать на давно заснувшем альфе и думать о том, насколько сильно жизнь повернулась к нему задницей. Свою же задницу он решил отмыть дома, перед этим убравшись в салоне дорогой машины. Он аккуратно встал с мужчины и поморщился от беспорядка, но всё равно понимающе всё вычистил и даже натянул на Лань Ванцзи штаны. Он понимал, что они оба виноваты в случившемся. Даже можно сказать, что вины их нет, ведь ничего особенного не произошло. Такое может случится с каждым. Или Вэй Усянь просто изо всех сил хотел себя в этом убедить. Но он всё же заботливо уложил альфу на заднем сиденье машины и, убирая чуть длинные волосы с его лица, омега думал, что… он и вправду красив. Возможно, у них мог бы закрутиться хороший такой роман, но… Им немного не повезло. С этими мыслями Вэй Усянь тихо захлопнул дверь машины и огляделся: он находился на подземной парковке. Насколько он знает, при клубе не было подобных, поэтому вывод один — они каким-то образом уехали оттуда, оказались здесь, и… продолжили своё времяпрепровождение. Кожа Вэй Усяня покрылась мурашками от воспоминаний, но он отряхнулся и, бросив последний взгляд на машину со спящим внутри альфой, направился к выходу. Оказалось, что это была подземная парковка одной из знакомых ему новостроек, поэтому проблем с вызовом такси не должно было возникнуть. Он с облегчением обнаружил в кармане бананки телефон, хотя уже успел подумать, что потерял не только свою невинность, а еще и его. Такси быстро приехало и так же быстро доставило его к Цзян Чэну домой. И сначала Усянь напрягся — брата дома не было, но ему лишь оставалось надеяться на то, что Лань Сичэнь не был плодом его воображения и что он не вручил своего брата в руки какого-то незнакомца. Хотя наличие в том клубе Лань Ванцзи оставляет надежду, что всё-таки всё было так, как он помнит. При мысли о Лань Ванцзи омега нахмурил брови и направился в ванную, чтобы смыть с себя слой неприятно ощущающейся на коже тяжести клубной атмосферы и сполоснуться под струёй холодной воды, чтобы наконец протрезветь, потому что его всё еще шатало. А еще хотелось отмыться от всё еще ощущаемой спермы на ягодицах. И от ощущения чужих рук на своём теле. Он скривился и перед тем, как залезть в ванную, окинул своё отражение в зеркале взглядом и узрел совсем неприглядную картину. И вправду, хватка Лань Ванцзи была слишком отчаянной: бёдра и талия в синеватых отпечатках, синяках и потёках тех самых пресловутых белёсых следов, которые он не вытер до конца. Он лишь оперся лбом о холодный кафель и, заведя руку за спину, поморщился, ополоснув холодной водой ягодицы и… засовывая в себя палец. Что ж… он правда не винит Лань Ванцзи. И себя тоже винить не будет. Было и было. Что уж тут… поделать. Он попытался сполоснуть тело как можно быстрее и впрыгнуть в вещи Цзян Чэна, чтобы почувствовать себя лучше. Натянув воротник футболки на нос, он глубоко вдохнул родной запах и открыл дверь ванной, чтобы пойти полежать чуть-чуть в тишине и подумать. Но как только он поднял глаза — то встретился взглядом со стоящим на пороге квартиры младшим братом. Он хотел бы пойти отдохнуть, но улыбчивая маска уже была надета на лицо Вэй Усяня. Его диди тоже выглядит потрёпанным, он должен его выслушать и успокоить. Удостовериться, что Цзян Чэн в порядке — главное для него. Вот только… как жаль, что Вэй Усянь слишком часто забывает удостовериться, в порядке ли сам. И сколько бы ни кичился и ни прокручивал в голове строки из предсмертного письма Цзян Чэна — сам забывает главные слова, что хотел донести до него его младший брат. Слова «Береги себя, гэгэ», которым он совсем не следует.