__________
«Ты лучше всех справишься». Эта фраза отбивалась эхом в голове, пока он стоял на пороге гостиной и смотрел, как Цзян Ваньинь, привстав на носочки, пытается достать с полки фоторамку. На самом деле, Лань Сичэню в последнее время выпадает слишком много шансов смотреть на омегу вот так, сзади, когда можно проследить за изгибами тела, рассмотреть под разными углами и в разной одежде. Или даже без нее. В любом случае Цзян Ваньинь был привлекательным, и эта мысль, как бы Лань Сичэнь ни хотел отрицать, приходила в его голову всё чаще. Он был уже взрослым, самодостаточным человеком, способным трезво оценить происходящее в своей жизни, но… чего он точно не мог объяснить и оценить, так это почему этого человека в его жизни и мыслях стало так много. Цзян Ваньинь на протяжении всего этого года был его студентом, с которым они виделись с периодичностью два раза в неделю во время пар, где тоже не особо контактировали, так как юноша предпочитал тихо стоять в другом конце аудитории со своей скрипкой, пока сам Лань Сичэнь был занят обучением тех студентов, что действительно нуждались в его помощи. Цзян Ваньинь же словно тень приходил на занятия, играл самому себе знакомую мелодию, не ища от Лань Сичэня одобрения, потом складывал инструмент и так же тихо растворялся в толпе студентов, не особо привлекая его внимание. У Лань Сичэня и своих забот было полно: если не брать в расчёт вечные переживания о дяде, у него как у преподавателя было и есть множество обязанностей, которые он должен выполнять. Он каждый день разрывается между множеством студентов, каждому из которых нужно уделить внимание, натягивая сквозь боль улыбку, чтобы какой-либо из его любимых студентов не опустил, не дай бог, руки. И вот только сейчас Лань Сичэнь понимает, насколько сильно ему было плевать на Цзян Ваньиня, который не ждал от него внимания, не ждал той подбадривающей улыбки. Он по глупости полагал, что Цзян Ваньинь заносчив и горделив, воображая, что раз он уже умеет играть хорошо на инструменте, то ему и не нужно, чтобы Лань Сичэнь подходил к нему, но… Кажется, Лань Сичэнь где-то очень сильно ошибся. Не помог тогда, значит теперь он подойдет ближе и поможет. На самом деле, стоять вот так — губами всего в нескольких сантиметрах от чужого затылка — несколько волнующе, даже если это продлилось всего секунду. Воспоминания нахлынули и подбросили ему сначала момент, когда он вручил в руки Цзян Ваньиня Лебин и слишком увлекся, нарушая чужое личное пространство. Потом момент с толкучкой в лифте, когда омега был слишком близко к нему, дразня изголодавшегося альфу. И что тогда, что сейчас… Лань Сичэнь замечает очаровательную маленькую родинку на последнем позвонке шеи, что своей аккуратностью и правильностью не даёт отвести от себя взгляд. Но насладиться любованием ему дают лишь секунду — Цзян Ваньинь, только почувствовав чужое дыхание, отстраняется, с шоком в глазах глядя на него. Лань Сичэнь так и замирает на мгновенье, с рукой, что поднята вверх, тем самым нависая над омегой. Но всё-таки взяв себя в руки, он кончиками пальцев подцепляет рамку и, прежде чем передать её в чужие руки, решает посмотреть, что же так хотел увидеть Цзян Ваньинь. И взглянув, он тут же улыбается. Это была очень старая фотография, где были он, дядя и Ванцзи, стоящие на заднем дворике школы, где они решили сфотографироваться после его выпускного. Лань Сичэнь протянул рамку омеге: — Вы хотели посмотреть?… Цзян Ваньинь скрестил руки на груди и снова принялся хмурить свои брови: — Я и сам мог. Лань Сичэнь приподнял удивлённо брови. Что ж, и вправду этот омега очень упрям. Вместо того, чтобы поблагодарить или хотя бы промолчать, он тут же принялся выставлять свои иголки, словно ёжик. На самом деле Лань Сичэнь стал немного понимать этого человека — Цзян Ваньинь не любил выглядеть слабым. Возможно, не любил и быть таковым. Сколько бы он ни наблюдал, омега всегда выглядит напряженно, словно в любой миг ожидает нападения. Но иногда, в такие моменты, как сейчас, когда он тихо смотрит на фотографию самых дорогих Лань Сичэню людей — его плечи неосознанно расслабляются, а складка между бровями разглаживается. Что ж, возможно, чтобы добиться от Цзян Ваньиня большей открытости — ему нужно открыться самому. Он говорит ему о семье. Точнее о том, что от нее осталось, и видит взволнованный блеск в чужих глазах. Лань Сичэнь немного удивляется. Он бы тоже хотел чувствовать, но как жаль, что его сердце уже давно заросло терновником и покрылось грубой коркой. Он видит, как омега мнётся, словно не находит, что сказать, и Лань Сичэнь прекрасно его понимает. А ведь понимать Цзян Ваньиня у него почему-то получается лучше, чем себя. Не сказать, что этого человека очень просто читать, даже наоборот — его маска сложна, но… почему-то ему всё же легко смотреть сквозь неё, и именно этому феномену Лань Сичэнь хотел бы найти объяснение. Он видит, как в глазах Цзян Ваньиня проскальзывает волнение, и списывает это на лишь мнимое соболезнование в честь его родителей. Как жаль, что он слишком черств чувствами, чтобы понять, что волнуются о нем. Он решает пойти в наступление, так сказать, око за око: — А ваши родители есть на выпускной фотографии? — спрашивает он и видит, как искра в этих голубых глазах тухнет. Цзян Ваньинь старается не подавать виду, но всё же… — Нет. Никто не пришел. И фотографии. Её нет. Что ж, слышать подобное даже из чужих уст больно. Особенно больно продолжать с ним разговор, узнавать новое и допускать мысль, что такой красивый и сильный человек на деле может оказаться лишь ребёнком со сломанными мечтами. Когда Лань Сичэнь всё же предлагает Цзян Ваньиню участие в концерте — тут же встречает стену в виде взволнованного взгляда и нервно брошенного «нет». Лань Сичэнь правда понимает, причин может быть множество: от боязни сцены до простого нежелания, но… когда он слышит, почему же на самом деле — его тело покрывается мурашками. — …из-за травмы, либо же я действительно не был так хорош — причина не имеет значения. В итоге я занял лишь третье место и потому… не поступил на ваш факультет. Шрамы, понимает Лань Сичэнь. Те страшные шрамы, что покрывали бедра Цзян Ваньиня. Они всплывают сразу же перед глазами, и на секунду альфа даже может вспомнить, что футболка на чужом теле была приподнята, а шрамы не кончались лишь на бедре, переходя на талию и выше… Лань Сичэнь представить не может, что послужило им причиной, но может с уверенностью сказать, что это было больно. А еще больнее — от разбившейся на осколки чужой мечты, что вогналась этими самыми острыми кусками в чужое сердце и никак не могут его отпустить. Он видел это в движениях Цзян Ваньиня, в том, как он касается своей скрипки. Теперь он может дать примерную характеристику: юноша хочет всей душой, но ему больно, ему страшно привыкать к этому, ведь это может закончиться в любую секунду, только дай слабину. И поэтому он старается ее не давать и держится гордо, держа высоко подбородок и не давая никому усомниться в собственной силе. Что ж, Лань Сичэнь… был неправ насчет этого человека. — Но вы же любите музыку. — Люблю, — слышит горькое. — Всё еще? — заламывает Лань Сичэнь брови. — Всегда. Голос Цзян Ваньиня тверд, но тих, словно сам себе только что в этом признался. Лань Сичэнь… и вправду поражен. Поражен чужой стойкостью настолько, что не знает, что сейчас делать. И в какой-то момент он понимает, что… подобное чувство он испытывал в тот самый роковой день, когда его мать потеряла сознание на пороге их квартиры. Маленький Лань Сичэнь тогда не знал, что ему делать, не знал, как поступить. Он боялся сделать хоть что-то, ведь думал, что сделает только хуже. А в итоге его мать умерла. И сейчас, спустя столько лет, страх того, что если он ничего не сделает, то может случиться что-то непоправимое — поглощает его и проецируется на его действия. Он делает всё и до последнего, чтобы точно быть уверенным, что всё в порядке. Он преподаёт в университете, занимается бумажной работой до посинения. Он ездит к дяде в больницу каждую субботу, посвящая ему свой единственный выходной. Он любит своего брата и друзей, делая для них всё возможное. Вся эта ответственность и «должен-должен-должен» наложили на него несмываемое клеймо, от которого он отделаться не в силах. Оттого к своим сорока годам он перегорел. Пусть и перегорел, но даже сейчас он должен сделать хоть что-то, чтобы поддержать Цзян Ваньиня, а не сидеть сложа руки. Он не знает, что сказать, а просто встает, подходит к Цзян Ваньиню, садится рядом и берет чужие теплые ладони в свои. На секунду он даже отмечает, как изящны пальцы этого юноши, и как резко распахиваются от неожиданности чужие глаза, и как он с придыханием шепчет: — Лань… Но так же быстро, как Цзян Ваньинь выдернул свои ладони из его рук — так же быстро и потеплело на сердце Лань Сичэня, когда он увидел покрасневшие щеки омеги. Жаль только, что всё это — всего лишь инстинкты._________
К концу ужина Лань Сичэнь и вправду устал замечать периферическим зрением, как Да-гэ игриво шевелит бровями и какие лисьи взгляды на него кидает А-Яо. Правда, они слишком навязчиво намекали ему на кое-что, что сам Лань Сичэнь считал сущим бредом. Но тем не менее весь ужин он украдкой поглядывал на одного определенного омегу, что уж очень налегал на вино. Лань Сичэнь даже улыбнулся, когда заметил, как наливаются румянцем чужие щеки от выпитого алкоголя и с какой наивностью Цзян Ваньинь поправляет свои волосы, ненароком открывая вид на отчетливо выступающие в вороте свободной футболки ключицы. Альфа порыкивал где-то в глубине и фыркал, но Лань Сичэнь мог только с улыбкой смотреть на расслабившегося наконец молодого человека, что совсем недавно выглядел зашуганным, но гордым зверем. Лань Сичэнь осознавал, что он не выпил ни капли алкоголя, но его всё равно ведет от чужого присутствия. Он, конечно, списывает свое состояние на приближающийся гон и слишком долгое нахождение в одном пространстве с омегой, которого желает его альфа. Это влечение — не шутки, и Лань Сичэнь как никто другой понимает, что его глаза слишком часто бегают в сторону расслабленного омеги, который даже не представляет, что происходит сейчас у Лань Сичэня в голове. Цзян Ваньинь тихо смеется над очередной глупой шуткой Не Хуайсана, откидывает голову назад и открывает такую сладкую на вид шею, в которую хочется вгрызться и пометить, как свою, чтобы потом… Лань Сичэнь отчаянно пытается прийти в себя. Он тут же отворачивается, но краем уха всё равно слышит чужой глубокий голос, который отбивается в его сознании, и альфа в глубине рычит оттого, что хочет услышать, как этим голосом громко будут стонать… Лань Сичэнь снова мысленно даёт себе пощёчину. Нужно дотерпеть. Дотерпеть хотя бы до дома._________
Что ж, ушел он в спешке. Даже высказал свое желание довезти Цзян Ваньиня до дома, но даже сказав это — поспешил прикусить себе язык. Сам же понимал, что это не является целесообразным. Нет, конечно, он был в себе уверен — сорок лет уже ходит по этой земле, да и головкой он думает той, что надо. Он никогда бы в жизни не смел навредить омеге, тем более Цзян Ваньиню. Просто Лань Сичэнь… не хотел еще сильнее осквернять столь прекрасного молодого человека своими мыслями о непотребствах. Он хотел бы, чтобы это влечение побыстрее прошло, потому что понимает, что хотя он и в силах себя осознанно вести и держать себя в руках, Цзян Ваньинь же — наоборот, будет мучиться в течке потом, ведь связь выбранных очень сильна. Он не хочет, чтобы этот человек, что сейчас смотрит на него такими доверчивыми глазами, страдал. Омега ведь смотрит на него, пока его щеки пылают румянцем от выпитого алкоголя, и тихо произносит: — До свиданья, учитель Лань. Лань Сичэнь убегает из дома Не как можно быстрее. И лишь дома он позволяет себе упасть на холодную постель, что контрастирует с его разгорячившейся от возбуждения кожей и… закрыть руками глаза. Как бы он ни хотел, но столь светлый образ Цзян Ваньиня, когда его распущенные волосы ниспадают на румяное лицо, не может стать предметом его извращенных фантазий. Ему нужно что-то другое, чтобы выпустить пар. Кто-то другой… Кто-то… Лань Сичэнь тут же вскакивает и находит на прикроватной тумбе ноутбук. Он судорожными движениями набирает название уже знакомого сайта и… тут же хочет выкинуть этот бесполезный предмет техники с яблочком в своё панорамное окно. Аккаунт NyanCheng не в сети. Лань Сичэнь… расстроен, но не сломлен. Он с надеждой нажимает на окошко аккаунта и… понимает, что дурак дураком, раз раньше не додумывался зайти сюда. Как оказалось, этот сайт так же имеет фукцию что-то типа социальной сети. Раз ты зарегистрированный пользователь, у тебя может быть аккаунт, где ты можешь постить свои… фотографии. Лань Сичэнь судорожно выдыхает. Фотографий у НянЧэна было много. И видео тоже. Много. Альфа немного нетерпеливо открывает первую попавшуюся фотографию. На ней был абсолютно голый НянЧэн, что, широко раздвинув ноги и опустив руки к самому сокровенному, тянул за свои половинки, тем самым открывая всем вид на свою растянутую розовую дырочку, что даже издалека поблёскивала смазкой. Надпись над этой фотографией состояла лишь из смайликов, потому не так была важна, ведь… сама фотография говорит сама за себя. Лань Сичэнь и вправду взбудоражен. Ему нравится смотреть на НянЧэна, что словно является олицетворением всех его потайных желаний, которые за все его сорок лет жизни ему не удавалось воплотить. Следующая фотография сделана довольно необычно: камера направлена на омегу чуть снизу, пока сам НянЧэн сидит на стуле лицом к спинке и, расставив в стороны ноги и оттопырив попку, зажимает член, показывая себя во всей красе перед камерой. Лань Сичэнь даже слов подобрать не может, насколько прекрасна и тонка чужая талия, что переходит в сочные наливные ягодицы. А розовая дырочка… так и манит, так и хочет, чтобы её коснулись. Лань Сичэнь резко перелистывает и тут… запускается видео. Он видел много порнороликов за свою жизнь, множество повидал. И это не должно удивлять, но… НянЧэн на этом видео сидит очень близко к камере спиной и остервенело скачет на большом голубом напоминающем драконье естество фаллоимитаторе, похлюпывая смазкой и громко постанывая. Из-за близкого кадра Лань Сичэнь может отчетливо рассмотреть, как розовые стеночки обхватывают каждую выпуклость на огромной игрушке для плотских утех. НянЧэн опирается корпусом вперед и стоит на носочках, изо всех сил опуская свою прекрасную задницу на драконий член, чуть ли не задыхаясь в своих отчаянных стонах. Ранее Лань Сичэнь видел лишь, как этот омега засовывает в себя пальцы и маленький, размером со стирательтную резинку, вибратор, но такого он точно не ожидал увидеть. Склизкие звуки и сладостные стоны наполняют холодную комнату Лань Сичэня и он… не может больше сдерживать себя. Достав свой член и поставив это видео на повтор, он в тишине своей одинокой квартиры позволяет себе без зазрения совести осквернить хотя бы образ этого незнакомого ему молодого человека.__________
«Тебе нравится Сичэнь-гэ?» — Что? — Цзян Чэн разворачивается, но не находит позади себя того, кто произнес эти слова. Он не может вспомнить голоса, не может разглядеть сквозь туман хоть что-то. Он находится в каком-то темном месте, что наполнено плотной дымкой, которая затрудняет зрение и не дает осознать своё местонахождение. Всё, что он видит — это темнота. Темнота повсюду и… — Ай! — Цзян Чэн шипит, когда чувствует колющую боль в руке. Он тут же обхватывает кисть, подносит к лицу и видит, как по руке из царапины стекает кровь. Он хмурит брови, но в ту же секунду снова вскрикивает от боли, когда чувствует такую же в бедре. Цзян Чэн опускает голову и видит… большой осколок стекла, торчащий из ноги. Не успевает омега осознать, что происходит, как к тому осколку добавляются еще и еще. От маленьких до больших кусков стекла начинают протыкать левую сторону его тела от щиколотки до плеча. Все они зарываются глубоко, прорезая плоть и пуская по телу неизмеримую боль, но… Цзян Чэн больше её не чувствует. Но зато ощущает какое-то невыносимое чувство, когда узнает эту картину: точно так же выглядело его уродливое тело, когда он оступился. Он помнит это мгновенье, когда у него получилось открыть глаза и увидеть пол, залитый кровью, и… Вэй Усяня, что в истерике укачивал его на руках, успокаивал и просил не отключаться, пока не приедет скорая. Цзян Чэн помнит, как приоткрыл глаза и улыбнулся, глядя в залитое слезами лицо своего брата. Помнит, какое облегчение тогда почувствовал. Как оказалось, в тот день он всё же оказался кому-то нужен: Вэй Усянь, услышав, что Цзян Чэну стало плохо после выпускного, сразу же поехал его веселить, наверняка подумав, что брат просто приуныл от тяжелого дня, но… никак не ожидал найти его вот так. Лежащим на полу, в осколках разбитого окна и в собственной крови. По правде говоря они никогда больше не говорили на эту тему. Цзян Чэн лишь туманно помнит, как долго Вэй Усянь говорил с ним днями напролет, пока он был в состоянии овоща из-за эмоциональных потрясений и только пережитой операции, когда из его тела кропотливо доставали осколок за осколком, сшивая разорванную кожу. В те дни, когда он всё же пришел в себя — то чувствовал себя не лучше. Чувствовал себя так, словно он зашитая заплатками игрушка. Так же он чувствует себя по сей день. И сейчас, в этой необъятной темноте, он смотрит на себя, проткнутого этим стеклом, и понимает, почему Вэй Усянь долгое время не мог отойти. Ему бы тоже еще долго мерещилась такая отвратительная картина. И в самом деле игрушка… никому не нужная, брошенная… — Ну почему же брошенная, мой Лотос? Цзян Чэн замирает, когда чувствует холодный и такой знакомый шёпот около своего уха. Он хотел бы тут же развернуться и врезать по лицу, но он… не может пошевелиться. Омега чувствует, как чужие омерзительные руки скользят по его талии, очерчивают бедра и… залазят в штаны. Хотя эти руки и прошлись по осколкам, вдавливая их сильнее в плоть, — боль от происходящего сильнее, нежели от этого глупого стекла. — Прекрати… Он шепчет сорванно, но владелец такого знакомого голоса не останавливается, а грубо врывается пальцами в его нутро. — Такой раскрытый… Лотосовая шлюха походила по рукам, пока меня не было? Знакомый ранее теплый голос теперь отдавал ядом, от которого разрывалось сердце. — Кому ты такой нужен, а? Цзян Чэн не знает, что чувствовать. Происходи это в жизни — он бы тут же бросился ломать этому ублюдку нос, но здесь… здесь, в своем сне, он может позволить себе быть слабым. Хотя бы здесь он может дать слабину. Он всхлипывает: — Я… Не успевает он осознать, как его толкают вперед. Он падает на колени и тут же чувствует, как сильное тело прижимается сзади. Знакомый голос ставит его раком, грубо прижимая щекой к полу. — Посмотри, кем ты стал. Таким тебя родители точно не полюбят. Цзян Чэн тут же застывает, когда видит, что перед его носом стоят знакомые две пары ног. Он пристыженно поднимает глаза, пока его все еще прижимают сильной рукой к полу. Омега… тут же хочет завыть, когда видит осуждающий взгляд матери, видит отца, у которого… вместо лица ничего нет. Оно и понятно, ведь мать смотрела на него только так, а отец… Цзян Чэн никогда не знал, что же отец чувствует к нему. Легче представить его совсем без лица, нежели в очередной раз не встретить направленный в свою сторону взгляд. Что ж, теперь его сознание решило посмеяться над ним еще сильнее, унижая его прямо у них на глазах, вконец растаптывая его еле держащуюся на соплях душу. Цзян Чэн отвернулся от них, лбом зарываясь в пол, но… его резко и больно дергают за волосы, заставляя смотреть вверх. — Сознание, А-Чэн? — таким же ядовитым и непривычным голосом заговорило то, что приняло лицо его матери, — Это всё ты, сын. Это ты сделал с нами. Ты виноват. — Делаешь из нас монстров, — произнес равнодушным голосом отец без лица, — а сам не лучше. Можешь только обвинять нас в своей никчёмности. Цзян Чэн смотрел на них широко раскрытыми глазами и… из уголка его глаза всё-таки сорвалась хрустальная слезинка. Но не успела она достигнуть и середины его лица, как противный язык слизал её, проходясь по всей щеке и наконец показывая владельца того знакомого голоса. Выражение лица этого человека совсем не подходило той ядовитости голоса, потому что… лицо Вэнь Чжулю было в той ужасной гримасе всепоглощающей вины. Это выражение было на его лице, когда он разбил Цзян Чэна вдребезги, и это была в принципе единственная эмоция, которую он видел на лице альфы, не считая полнейшего равнодушия. — Ох, Лотос, твои слезы такие вкусные. Плачь больше. Изливай свою душу, а потом… — существо с лицом Вэнь Чжулю приблизилось вплотную, показывая клыки и выплёвывая слова, что были острее всех этих осколков в его теле, — сдохни, как последняя сука. Но даже так, знаешь… — Нам будет… — прошипела его «мать». — Плевать, — закончил «отец» и… Цзян Чэн только лишь через время понял, что остался один в этой темноте. Один, все еще истекающий кровью и стоящий на коленях. Он смотрит в эту темноту невидящим взглядом и понимает, что… даже в своем сознании нельзя давать слабину. Он пытается встать, хотя дрожащие руки и ноги еле-еле справляются с этой задачей. Встав на ноги, он чуть-чуть пошатывается и… не знает, что ему делать. Он просто стоит вот так в черноте своих мыслей, проткнутый осколками своих ошибок, чувств, слов, и кровоточит. Один. В темноте. Он лениво начинает вытаскивать осколки. Кровь течет сильнее, отчего уже трудно сказать, какого цвета была его одежда изначально. Он просто стоит и бездумно тянет за эти куски, отбрасывая их в сторону, не чувствуя более боли. И где-то на периферии сознания он думает о том, что хотел бы… чтобы кто-то… …что? Чтобы кто-то «что»? Придурок. Идиот. Урод. Никчемыш. Шлюха. Плохой сын. Плохой брат. Плохой… дядя. Что ты вообще сделал, чтобы хоть что-то заслужить? Что ты сделал, чтобы кто-то был здесь ради тебя? Что ты… — Что ж, надеюсь, сейчас вы в порядке. — А? — Цзян Чэн вскидывает голову и обнаруживает себя сидящим в светлой гостиной дома семьи Не, пока его ладони держат теплые руки Лань Сичэня, и нежный взгляд янтарных глаз направлен на него. — Что? — Цзян Чэн не понимает, что происходит. Он только что сидел в темноте, а теперь… картинка меняется, и даже если секунду назад он был в гостиной — теперь он уже на кухне у Лань Сичэня дома. — В этом нет вашей вины, — говорит Лань Сичэнь ему искренне, пока на кухне витает запах успокаивающего малинового чая. Картинка снова меняется, и Цзян Чэн не успевает понять, как оказывается в аудитории музыкального класса. Он держит в руках скрипку, а перед ним — Лань Сичэнь. Альфа стоит в лучах утреннего солнца, что подсвечивают чужую стать так, словно перед ним не человек, а небожитель, сошедший с небес и улыбающийся такой светлой улыбкой, будто она ярче самого солнца: — Ваша игра на скрипке прекрасна, — прозвучал бархатный голос и… Цзян Чэн так и застыл, глядя на эту картину. Мурашки бежали по его телу, а какой-то огонёк в теле отдавал потихоньку теплотой, разогревал тот пепел, что годами лежал никем не тронутый и ненужный. Руки сразу же зачесались, чтобы прикоснуться к струнам и излить песнь своего сердца, а глаза наполнились слезами облегчения от радости, что хоть что-то в нём все еще живо. Он хотел бы так много сказать, так много мыслей вертится в его голове, пока эти глаза цвета сладостного мёда смотрят на него, но всё же единственная мысль, что бьется набатом, так и поёт: «Тебе нравится Сичэнь-гэ?»_________
Цзян Чэн распахнул глаза, подорвался и тут же поморщился от головной боли. Что ж, выпили они вчера знатно. А еще сон такой странный приснился… хотя он уже и забыл, что там было. Он глянул в сторону, видя развалившегося и похрапывающего на другой части кровати Не Хуайсана. Омега во сне пускал слюни и просыпаться не планировал. Цзян Чэн тоже решил его не тревожить, потому тихонько оделся во вчерашнюю одежду, сложил бутылки в пакет и поставил, чтобы другой омега их по-тихому выкинул втайне от брата. Цзян Чэн аккуратно прикрыл за собой дверь, напоследок еще раз взглянув на друга и одними губами прошептав «спасибо». Тихо спустившись по лестнице, он уже собрался выходить из дома, как сзади послышался хриплый голос: — Не будешь завтракать? Цзян Чэн тут же повернулся и встретился взглядом с сонным Не Минцзюэ. Он как раз стоял в коридоре с чашкой, по всей видимости, собирался идти на кухню. — Я… — замялся Цзян Чэн, но мужчина опередил его твёрдым: — А ну бегом на кухню, — и сам пошел, не давая выбора, кроме как пойти за ним._________
Сидя на кухне и наблюдая, как этот взрослый альфа готовит ему завтрак — Цзян Чэн чувствовал себя неловко. Они в принципе с этим мужчиной общались всего одной фразой за всю жизнь, не считая конечно той ночи, которую он совсем не помнит. — Чай, кофе? — такой простой вопрос, но Не Минцзюэ разговаривает с ним так, словно проверяет его. — Кофе, — Цзян Чэн принимает правила игры, потому говорит это даже увереннее, чем произнес бы своё имя на вопрос «как тебя зовут?». Не Минцзюэ фыркает и произносит себе под нос лишь «этот дурак не любит кофе», но до Цзян Чэна так и не долетают эти слова. Так они и ютятся на кухне в тишине до тех пор, пока мужчина не ставит перед ним чашку с кофе и довольно-таки плотный завтрак, состоящий из салата и омлета с бутербродами. Цзян Чэн тихо поблагодарил за еду и принялся есть, иногда поднимая взгляд и… встречая чужой, направленный на себя. Проходили минуты, а мужчина всё продолжал попивать свой кофе и смотреть на него, отчего у Цзян Чэна задёргался глаз. И всё же, не выдержав столь пристального наблюдения, он начал: — Вы… — А-Цзюэ, почему ты так рано встал? — его перебил появившийся в дверях кухни сонный Цзинь Гуанъяо, что потирал кулаком глаз в попытках проснуться. Цзян Чэн понаблюдал, как ранее тихий и серьезный мужчина тут же подорвался к беременному мужу, чмокая в щёку и провожая к столу: — Это я должен спросить, почему ты не видишь десятый сон? Ты ведь сегодня плохо спал ночью, — Не Минцзюэ посадил омегу рядом с Цзян Чэном и тут же принялся за готовку еще одного завтрака. — Я решил, что детей нужно покормить, и пытался тебя не разбудить. Цзян Чэн тут же смутился, когда понял, что встретил Не Минцзюэ не случайно, что он не стал для него утренней обузой. Оказывается, мужчина специально встал, чтобы приготовить на него завтрак, а он уже подумал, что… Его мысли тут же прервало мягкое прикосновение к плечу и нежный голос: — Приятного аппетита, — улыбнулся ему Цзинь Гуанъяо, — Тебе хорошо спалось? Цзян Чэн хотел было ответить, но со стороны послышался насмешливый голос Не Минцзюэ: — Знаешь, малой, как говорят: на новом месте — приснись… — А-Цзюэ, — прыснул от смеха Цзинь Гуанъяо, но всё равно попытался состроить осуждающее выражение лица. Цзян Чэн же смотрел на них, не понимая, о чем же они, но всё же решил ответить: — Я хорошо спал, благодарю за гостеприимство, — он немного склонил голову в вежливом поклоне, но всё та же мягкая рука остановила его: — Что ты, не стоит. Впредь мы всегда будем тебе рады. Цзян Чэн, не ожидавший подобных слов, глупо улыбнулся. Ему и вправду приятно… — Это да, малой. Только давай договоримся, что в следующий раз вы с А-Саном будете греметь бутылками потише, — не отвлекаясь от плиты, улыбнулся через плечо Не Минцзюэ. Цзян Чэн снова покраснел от понимания, что Не Минцзюэ всё же был в курсе их вчерашней ночной пьянки, но… всё равно улыбался без тени осуждения. В этом доме такая приятная атмосфера, здесь такие хорошие люди, здесь ему так хорошо… Снова принимаясь за приготовленный для него завтрак, Цзян Чэн всё еще на краю сознания допускает мысль, что хотел бы быть частью подобного.