В попытке подняться с пола, Подболотников ступает на свою опорную ногу и она тут же отзывается болью в колене, выбивая из пострадавшего вымученное шипение. Хромыми — из-за травмы и сумасшедшей тряски — неустойчивыми шагами, он измеряет метраж вагонов, одной рукой держась за перекладины и поручни, а другой — за ушибленное место. Он открывает дверцу за дверцей, медленно — кажется, целую вечность — преодолевая воздушное сопротивление, пока не оказывается возле кабины машиниста.
Тук-тук.
Вопрошает металл двери — та сразу же лязгает замком, приглашая войти.
Тик-так.
Отзывается таймер, врезаясь в уши вошедшего.
Кабина встречает гостя едким, химозно-сладким запахом. Массивные клубы жгучего, скопившегося там дыма, безжалостно — будто давно желая свободы — опрокидываются на него из распахнутой дверцы, сперва визуально контрастируя с нетронутой атмосферой салона, а затем, теряя плотность, распрямляя все свои складки, расстилаются по длинному коридору пёстрым, вычурным фатином.
Лёгкие неприятно защекотало, вынудив рабочего согнуться в приступе кашля. Из-под дымовой завесы ему в идентичных спазмах вторит более грубый голос. После того, как Игорь дожидается полного рассеивания паров, становится возможным рассмотреть впереди сидящего хотя бы со спины.
— Уважаемые пассажиры, наша железнодорожная компания «Экспресс-доставка» рада приветствовать вас внутри состава. Приятной поездки, — булькающим хрипом отчеканивает приветственный спич машинист, повторно закашливаясь, — Вишь, оказывается я тоже зазубренными речами выпендриваться умею, — продолжает ёрничать он.
«Уважаемый пассажир», наконец, воочию видит персону, не дающую ему покоя столько времени. Зрелище заставляет ужаснуться: облезлые, обгоревшие руки за управлением, на изуродованных участках которых, средь множественных увечий, проскальзывают следы от сажи и мазута; растянутая, прожжённая майка, насквозь пропитанная запахами разносоставной химии и той самой, опостылевшей хвойной перегонки.
А ещё каска. Слегка иной формы и цвета, нежели у самого смотрящего, которая совершенно не вписывается в общий образ, являясь единственным уцелевшим атрибутом и не выцветшим пятном на измождённом теле.
— Это вы…
Водитель даже не оборачивается.
— Мы, — лишь снова ехидничает, не в силах оставить незамеченным такое обращение.
— Вы… Ты… В-вёл этот состав тогда… — почти утвердительно шепчет рабочий, — Это ты. Ты привёз меня сюда…
Подболотников, не получив ответа, нервно сглатывает неприятную, вяжущую горечь.
— Что случилось с этим маршрутом потом?
С водительского сидения жмут плечами.
— То же, что и с нами.
Инициатор вопроса решает продолжить попытки достучаться до собеседника, дабы нагнетающая обстановка не достигла своего пика.
— Значит, ты знаешь о существовании моего города…
На риторический вопрос и так не шибко разговорчивый строитель предпочитает вновь не отвечать, продолжая следить за дорогой.
— А это…
— Ты меня вопросами засыпать решил?
— Нет, просто…
— Взрывчатка, — флегматично, как всегда немногословно, но сурово припечатывает он.
Подболотников в удивлении таращится на таймер.
— К-как… И ты везёшь её в мой город?
Кажется, он даже не задумывается о том, что они сейчас буквально в полуметре и в нескольких минутах от смерти.
— Хочешь уничтожить его? Чтобы я точно домой не вернулся?
Для автомеханика такой голос — то же, что крик, хотя он просто слегка повысил тон. Сейчас этих двоих можно было бы перепутать уже на законных правах. Подболотников, кажется, всё ближе к стадии с ума схождения.
Катамаранов — наоборот, образец спокойствия. Отзеркаливание характеров работает на всю мощь.
— Успокойсь, — отдаёт команду водитель, не придав особого значения таким выпадам гостя, и тот послушно выполняет её, потихоньку отходя от шока, — Не парься о городе, мы протараним дальше конечной — к незаселённым пунктам. Лучше о себе побеспокойся, времени отъехать подальше от взрыва не будет — взлетишь.
— Но ты же тоже… — осознание действительности наконец настигает мужчину, — Мы вместе взорвёмся.
— А мне терять нечего. Мою жизнь ты уже забрал.
Отвечающий хотел бы сказать, что ему такая жизнь не нужна, закрепить высказывание всякими философскими речами, но посчитал своим долгом сравнять счёт:
— А ты мою душу… Мою личность, — он делает небольшую паузу, — Моё имя…
Оба понимают, что им нет смысла злиться друг на друга. Но так же понимают, что каждый из них заставил другого понести потери. Вот только, кажется, они квиты, и извиняться не за что, поэтому дальше какое-то время просто молчат.
Первым опять не выдерживает автомеханик.
— И всё-таки, зачем ты обрекаешь себя на погибель?
Катамаранов глубоко вздыхает.
— Если б я остался, — он таки сдаётся и, чуть оттаяв, объясняет уже без язвительности, — Я всё равно бы подорвался, а так хоть город спасу.
— Город, который тебя предал?
— Город, который создан моими родителями.
— Вот как…
— Вот так.
Значит, это и есть моя «худшая версия»… По крайней мере, так считают те странные люди из того странного города.
— Знаешь. Это достойно уважения. Не знаю, смог бы я так, или нет… Наверное, не смог. Мне бы попросту не хватило храбрости.
— Ну, значит, я могу ещё что-то, чего ты, приторный голосок, не можешь — хрипло и как-то совсем уж страдальчески усмехается строитель.
Подболотников смотрит на свою зеркальную версию и собрата по несчастью с полной серьёзностью и максимальной осознанностью.
— Это очень большое «что-то»… Я вряд ли бы решился так геройствовать, жертвуя жизнью. В одиночку. Вместе со всеми погибать не так страшно.
— Чего тогда увязался? Сидел бы дальше там — вместе со всеми, и в живых. А так пополнишь коллекцию моего трупа своим.
— Да потому что больше так не могу. Не мой это город, не нужен я там никому. Только как «правильная версия тебя». А дома, пусть и реальность не такая радужная, но всё по-настоящему…
— И ты для этого сюда запрыгнул?
— Да.
— Понимаю. Помереть дома — эт хорошая цель. Я вот далеко от дома помру.
Силы на то, чтобы выдавить колкость и ухмылку у Катамаранова ещё остались. Однако, кажется, делает он это без какой-либо злобы.
— Как подъезжать к Подболотску бум — с удовольствием тя на ходу выброшу.
У Подболотникова тоже в резерве находятся силы улыбнуться шутке, а вот для паники этим запасам уже совершенно неоткуда взяться, и уж тем более для попыток противостоять неизбежному, поэтому он, вместе с соседом, смиренно и завороженно наблюдает за тем, как они заезжают в туннель под динамичный треск колёс.
Химические пары уже заполонили вагон и сейчас их выталкивает обратно в кабину — они уделяют внимание всем областям помещения, плавно обволакивая каждую детальку оборудования. Машинист, игнорируя это, шмыгает покрасневшим носом и ведёт плечами — в кнопочках и рычажках на панели управления этой махины он ориентируется на ощупь.
— Знаешь чё?
— М-м?
— Сначала, увидев тебя — там, в городе — я тя возненавидел.
— Пожалуй, я осмелюсь сказать, что это было взаимно, — автомастер обмахивается найденной где-то под ногами газетой, будто от кострового дыма, что исходит из-под мирно потрескивающего полена, объятого пламенем костерка, который они вдвоём, уединившись где-то на природе у скромненького водоёма, разводят для пикника, а потом, за уютными, душевными посиделками, поджарят на нём свежепойманного карпа, а потом счастливые вернутся домой… Строитель усмехается, наблюдая за такой нелепой и бесперспективной картиной.
— Потом, когда ты стоял на вокзале, мне стало уже как-то наплевать на тебя.
— А сейчас? — Подболотников закрывает нос рукавом фуфайки, пытаясь дышать в него. Грубая материя впитывает в себя новые порывы вырывающегося наружу, неудержимого кашля.
— А щас я на тебя смотрю и вижу себя, ток не снаружи, а изнутри.
— Наверное, так выглядит облик одиночества.
— Да, его.
Слизистая глаз не выдерживает токсинов и те возвращаются обратно в атмосферу прозрачными дорожками слёз. Благо оба присутствующих здесь уже плохо видят лица друг друга, чтобы это заметить.
— Скипидар бушь? — дежурный вопрос, скорее из вежливости, чем из ожиданий получить положительный ответ.
— Давай.
Строитель открывает пробку и они с жадностью осушают остатки бутылки на двоих.
— Ну как?
— Горько… Но уже не так одиноко, — вялый смешок, — Сколько осталось?
— Пятнадцать.
— Минут?
— Двенадцать.
— Значит, секунд…
— Десять…
Катамаранов чувствует, как в такт с таймером барабанит его бешеное сердце. Как нещадно горит в груди. Как в горле першит от отравленных газов.
Девять.
Восемь.
Семь.
Свет слепит так, что приходится щуриться.
Шесть.
Пять.
Четыре.
Подболотников закрывает глаза. Взору предстают различные лица, мелькающие поочерёдно: его родители, его реальные друзья, но последнее, что он видит — ангельское лико прекрасной леди. Жаль, что она — единственная иллюзия из всех этих обличий, что в его родном городе её не существует, а в чужеземном он ей не нужен.
Три.
Два.
Один.
Поезд «Калуга-Подболотск» прибыл на второй путь ЖД станции «Катамарановская II».
Поезд «Москва-Катамарановск» прибудет на четвёртый путь через пятнадцать минут.
***
Катамаранов просыпается на лавке одного из привокзальных остановочных комплексов и тут же оголтело оглядывается по сторонам, в поисках опознавательных атрибутов, личностей, или мест, кои хоть как-то то могли бы намекнуть на обстоятельства десятисекундной давности — ничего. И никого.
Безотчётно ощупав себя с ног до головы и убедившись, что жив, относительно тёпл и мягок, он с полминуты сидит в попытках нормализовать сбившееся дыхание. Зудящие гланды, требуя к себе внимания, разражаются кашлем, выводя хозяина из таинственных дум обратно в реальность.
Мозг запоздало ловит сигналы от болевых рецепторов и взгляд строителя, поморщившегося от неприятных ощущений, опускается на покрасневшую ладонь — обморожение. Покалывания, вызванные нещадными морозами, добираются и до щёк, а опосля и до всего тела. С трудом согнув и разогнув пальцы, рабочий застёгивает ворот, на ходу вытерев нос рукавом. Он осторожно поворачивает голову на часы — десять утра.
— Трындец, — констатирует осевший голос. Рука прикладывается к сердцу, бутылка — к губам.
Гланды, истосковавшиеся по теплу, наконец получают дозу горячительного, совсем лениво — не так настойчиво, как в первый раз — выдав ещё одну порцию хриплого, но уже более благодарного кашля.
— Игорь!
***
Подболотников вскакивает с нижней части двухъярусной койки плацкартного вагона. В горле сильно пересохло из-за частого и глубокого втягивания воздуха ртом. Колено неприятно саднит. Когда он успел травмировать его? Наверное, неаккуратно стукнулся о перегородку между спальными местами.
В окно прорезаются слепящие солнечные лучи — чересчур интенсивные для января, они же освещают озадаченное лицо блондинки, что склоняется над проснувшимся с бутылкой воды, забавно щуря миловидное, но искренне обеспокоенное лицо — совсем как школьница.
— Вы в порядке?
***
Катамаранов не сразу узнаёт голос. Какое-то время он бездумно пялится перед собой, а потом разглядывает бегущего к нему из зала ожидания Иннокентия — одного.
— Привет! А ты чего здесь делаешь?
Только после того, как Игорь убеждается в материальности друга путём не особо бережного похлопывания по плечу, он, под возмущённые возгласы: «Бешеный», «Больно» и «Пальто запачкаешь», позволяет себе выдохнуть.
— Да я тут это… Задремал чуток.
— М-м, ясно. И как ты без перчаток ходишь, — ниишник смотрит на его покрасневшую ладонь, сжимающую бутыль, — У меня б уже давно рука отвалилась.
Рабочий жмёт плечами.
— Карманы ж есь.
— Ты какой-то неспокойный. В смысле, ты всегда неспокойный, но сейчас какой-то… Обеспокоенный… И выглядишь не оче… Ну, так себе.
Игорь усмехается.
— Нормальн сё. Сон прост уродский приснилсь, — а у самого пульс до сих пор молотит с той же силой и интенсивностью, с которой он вчера вколачивал в доски гвозди.
***
— Что ж за кошмар такой вам снился?
— Самый настоящий…
***
— О-о. Ох уж эти сны… Это ты ещё не знаешь, чего мне в тюрьмах Подболотска приснилось. Там такое было… Я Зинке рассказал — она не поверила, — учёный смеётся.
***
— Что, совсем жуть?
— Не то слово. Расскажу — испугаетесь.
— А вы попробуйте, — женщина звонко хихикает, — Я психологом работаю, мне интересна тема снов. Вы можете узнать столько всего о своём подсознании из сновидений.
— Правда?
— Да, так что если захотите поделиться — я только за.
— Что ж, хорошо, убедили. Но если что — я вас предупреждал, — рабочий, потихоньку приходя в себя, наконец позволяет себе улыбнуться в умиротворении.
***
— Я и тебе рассказать могу, ну, если хочешь…
— Я весь во внимании, — строитель скалится на букет в руках инженера, — А эт чё, мне? Водолаз, ты ж знаешь, я не люблю хризантемы.
— Ещё чего! Руки убери свои, я Зинку со стажировки встречать иду — это ей!
Катамаранов, довольный эффектом, начинает тихонько хохотать.
— Но ты можешь постоять со мной на рельсах, ну, то есть, около них, пока она не приехала.
— М-м, — рабочий трёт глаза, — Лады, — по дороге к железнодорожным путям, он лезет в карман, за двумя оставшимися с вечера папиросами. Закурить сейчас — второе по необходимости дело, после скипидара.
***
— А вы из Калуги едете?
— Да, в командировку — в Подболотск.
— Какое совпадение, я как раз оттуда.
— Здорово! Может, поможете обосноваться? У меня там совсем нет знакомых.
Игорь лишь кивает, смотря на простую, улыбчивую, открытую и милую барышню, буквально недавно казавшуюся недосягаемой.
Надо же, а в жизни она кажется ещё прекрасней.
***
Пока инженер, чуть не выронив и не растоптав свои цветы, несётся обниматься с лаборанткой, Катамаранов мирно докуривает своё табачное изделие, не сдерживая искренней улыбки за друга. Уж лучше Зинка, чем та непонятная белобрысая баба.
Его передёргивает от воспоминаний.
***
— Может, прогуляемся? Чего тут сидеть?
Подболотников кивает на автомате. Он решает глянуть в окно и резко замирает, наткнувшись на силуэт курящего человека. Тот буравит его в ответ, через толстое оконное стекло, своим черноглазым, бездонным взглядом. Какое-то время они существуют лишь во взглядах друг друга, после чего автомеханик жмурится и трясёт головой.
— Что такое?
— Н-ничего. Знаете, я тут подумал — холодновато на улице то, давайте лучше останемся здесь.
Ещё несколько долгих, тянущихся минут и двери закрываются. Раздаётся первый толчок — состав трогается с места. Подболотников смотрит в окно вновь — никого. Он облегчённо выдыхает и уже безмятежно прикрывает глаза — он наконец-то едет домой.
В окнах, как в телевизоре прокручивается чья-то жизнь. Суетливая жизнь малюсенького городка: кто-то из пешеходов быстрым шагом торопится на поезда; кто-то спокойно стоит с чемоданами, переступая с ноги на ногу, разминая подошвами снег; кто-то выжидающе смотрит на часы, оглядываясь по сторонам.
Где-то поодаль, на центральной площади вокзала, пытается разобраться со своим авто раздосадованный и запыхавшийся водитель такси.
— Помочь, начальник?
— О, какие люди! Привет, Игорюнь, ну помоги, будь другом!
— Вижу, долго копаешься с этой хреновиной, — подтверждает Катамаранов своё предположение смачным чихом, — О, правду говорю.
Он, как порядочный гражданин, бросает окурок в урну и с деловитым видом заглядывает в капот.
— Будь здоров! Долго — это не то слово! Замёрз уже весь, да и ты, я погляжу, тоже — как бы не простудился, в такую то погоду. Давай хоть чаем угощу, у меня в термосе припасён — сразу согреешься.
— Та у мня есть, — он выуживает излюбленную бутылку из грудного кармана, — Лучше всего греет. Но эт я потом — сначала машина, — важно подняв указательный палец вверх, произносит помощник.
— Ну, дело твоё! Как говорится: кувшин стоит, а колесо надуть надо.
— Эт точно. Ща, Федька, жди — сделаем! Ток есль по-быстрому, то могут быть косяки.
— Да Бог с ним, мне лишь бы завелась, правда — большего и не надо.
Катамаранов, хрустнув пальцами и потерев замёрзшие ладони, с энтузиазмом принимается чинить авто, почему-то уверенный, что сегодня косяков не будет.
