Докуда стекает нефть

- Я эту страну раком поставлю и выебу! После двух лет сухого закона на зоне Марка Владимировича, когда-то тренированного партийными пьянками, развезло бы и с полбокала винишка. Что уж говорить о марочном коньяке из мини-бара в стрельниковском кабинете. Красные пятна расцветают на заострившихся скулах бывшего президента, а ныне свежеоткинувшегося по УДО зэка Багдасарова. - Нагну. И вы-е-бу. Слышал меня, Стрельников? Скулить подо мной будет. Двадцати минут не прошло с того момента, как дверь в президентский кабинет распахнулась с полпинка и на пороге нарисовался худой растрепанный Марк Багдасаров в видавшем виды костюме. Не прошло - а Багдасаров уже в зюзю. Настолько, что кидается в целого президента угрозами. Такой же громкий, такой же борзый, как будто не было двух лет на зоне. Голос Стрельникова звучит глухо: - По беспределу, значит, пошел? Багдасаров щерит серебристый оскал. Свет от лампы в зеленом абажуре играет на фиксах. - По этапу я пошел, Гришенька. А теперь по понятиям буду. - Раком и выебать - это у нас теперь по понятиям? Свою же страну? - А это не моя страна. Была моей - я ее щадил. А она меня кинула. Никакой пощады теперь. Марк стучит крепким кулаком об стол. Стрельников вздрагивает и сглатывает. Коньяк плещет через край, заливает пальцы. Марк, пьяный и злой, на автомате тянется слизнуть ароматные капли с костяшек, а потом переводит немилосердно косящий от выпитого взгляд на Стрельникова. - Чего пыришься? - Ничего. Смотрю, подкачался на зоне. Багдасаров вытягивает руку и хвастливо растопыривает длинные узловатые пальцы с набитыми на костяшках мозолями. В его голосе слышно неприкрытое самодовольство. - Сотку на кулаках выжимаю. А ты пяток кило на жопе нажрал. Что, мягко в моем кресле сидеть? Стрельников беспокойно ерзает. Теперь щеки алеют у обоих, и как же удобно, что можно списать это на бухло и духоту в кабинете. - А что, не нравлюсь? Стрельников упирается локтями в стол и подается вперед, почти ложится грудью. Багдасаров зеркалит. - Сойдешь. Письменный стол узкий. Двое упираются лбами и тяжело сопят. - Во все дыры, - хрипло шепчет Марк. - В преемники пойдешь? - так же хрипло отзывается Стрельников. - При власти и без хлопот. - Хочешь, чтобы под тебя лег? Коньячное дыхание перемешивается в воздухе. Жалобно звякает бокал, когда Марк сметает его локтем со стола. - Хуй. Не лягу под тебя. - Войны хочешь? - Хочу. Марк рывком поднимается и нависает над Стрельниковым. А потом на удивление легко встает коленом на столешницу. Вторым. Ползет на четвереньках по столу, а изумленный Стрельников послушно подается назад, пока не вжимается спиной в спинку кресла. Рвано дышит. Марк сгребает в кулак горловину черной водолазки, рывком тянет Стрельникова на себя. В горле у того булькает спертый воздух. А Марк дергает рукой и Стрельников не успевает даже понять, откуда взялась заточка, которая острым концом упирается ему в живот сквозь пиджак и водолазку. - Знаешь, Гришенька, как человек от дырки в животе кончается? Я знаю. Марку всегда нравилось разбрасываться громкими фразами. Он обещал нормальную войну и нефть детям, и нес свою политическую пургу с экранов так уверенно, с накокаиненным блеском в косых глазах, что хрен его разберет, где пиздит, а где и правда станется с бесноватого кандидата и войну с Америкой развязать, и ваучеры нефтяных компаний раздать народу. Язык у Марка Багдасарова был подвешен хорошо во всех смыслах. И когда лозунги кидал, и когда прикусывал Гришу за мочку уха и нашептывал жаркие пошлости, обещал и то, и это, и черта в ступе. Только, в отличие от предвыборных клятв, эти обещания Марк всегда выполнял с лихвой. Обещал, что Стрельников скулить будет - Стрельников скулил. Обещал, что кончит под ним трижды, - Стрельников кончал, в третий раз почти насухую и закусывая костяшки пальцев до отметин. Марк с одинаковой страстью сообщал электорату о новой социальной программе по переселению нуждающихся в Обнинск и Стрельникову на ухо, какой он горячий и как охуенно, как правильно заполняет его внутри. Электорат обтекал лапшой с ушей, Стрельников просто тек. Кто его разберет, этого Марка Багдасарова, правда ли знает, как человек от дырки в животе умирает, а если знает, то откуда. Заточка давит сильнее. Стрельников не сдерживает сдавленного стона. На лбу испарина. Он бы и рад соврать, что от страха. - Тебе со мной дружить надо, М-марк. - Владимирович. - Ты не прихуел? - Прихуел. - У тебя после ходки ни бабла, ни связей. - Шантажируешь, сука? Гриша сам не понимает, когда, а, главное, как в два рывка расстегнул свой пиджак, не снимая перчаток. Край заточки подрагивает. Металл стучит о дерево, когда Марк разжимает кулак и роняет ее на паркет. Гриша рвет пиджак с плеч и подается вперед. Зубы стучат о зубы. Марк зло кусает нижнюю губу, оттягивает. Стрельников снова стонет, теперь открыто, во весь голос. - Меня тоже по понятиям ебать будешь? Марк спрыгивает на пол, рывком поднимает Стрельникова с кресла, разворачивает и толкает к столу. Гриша упирается в жесткий край. Марк нависает всем весом, вдавливает его в стол, вжимается грудью в спину. Стрельников не сдерживается. Позорно сдается здесь и сейчас, потирается бедрами и чуть не воет, когда чувствует, как Марк трется в ответ. Стоит у него на двенадцать часов. - Вообще не буду. Марк кусает его за ухо. - А я буду хорошим, - обещает Стрельников. - А я нет. Гриша впивается пальцами в столешницу. Под ложечкой что-то скручивает. Зубы стучат. - Что стучишь? - хрипло шепчет в ухо Марк, задевая губами. - Боишься, что без вазелина тебя пользовать буду, как на киче делают? - Я эти два года не трахался. Отвык. Марк замирает на нем, но это длится едва ли дольше секунды. Потом он с силой толкается и вдавливает Гришу в стол. - Не пизди. Думаешь, я тебя рядом со шмарой твоей по ящику не видел? - Нормально - не трахался. Марк зло фыркает. - Ты еще много что нормально не делал. Они оба знают, что именно Стрельников не делал. Не нанял адвокатов, не подмазал взятками, не проследил, чтобы бывший президент пошел как положено на спецзону, а не вместе с уголовниками. Гриша мог бы сказать, что, может, Марк не заметил, что в телеке рядом с бывшей женой он сидел в коляске, что примерно дохера бабла ушло на коновалов, которые его тащили с того света, а потом бились хотя бы за коляску, потом еще дохерее бабла - на то, чтобы залечь на дно от лютующих конкурентов, а потом еще война - не нормальная, как у Марка, а совсем по беспределу. Но Стрельников говорит только: - Не жалей. Марк прикусывает кожу на загривке, потом пониже - там, где колотится набухшая кровью вена на шее. - Штаны снимай. Гриша зубами стягивает перчатки, а потом дрожащими пальцами расстегивает брюки и чувствует, как за его спиной Марк шумно возится с собственными штанами и коротко матерится, когда пряжка ремня не поддается с первого раза. Чувствует горячие ладони на бедрах. - М-марк. Я скучал. Ягодицу обжигает хлестким шлепком. Гриша вздрагивает и гулко мычит. - Для тех, кто скучает, на зоне свиданки придумали. - Марк, пожалуйста. - Это правильно, Стрельников. Умоляй. Гриша с присвистом втягивает воздух сквозь сжатые зубы и бесстыдно прогибается в спине, когда чувствует, как Марк разводит ягодицы и трогает его на пробу сухими пальцами. И всхлипывает. Нет, Грише не показалось - всхлип раздается снова. Теплые губы прижимаются за ухом, усы покалывают кожу. Марк его… целует? - Марк… Марик. - Завали. - Марк, я не смог. Больничка, от банд других ховался… - Завали, Стрельников. - А потом не срослось как-то, Марк. Что бы ни накатило на Марка секундой раньше, схлынывает. Он зло припечатывает по бедру еще одним шлепком: жалящим, с оттяжечкой. - Не смей, - шипит он. - Не смей мне такое говорить! Не смей со мной так, Стрельников! Со мной так нельзя! Гриша слышит вязкий плевок, а потом пальцы Марка оказываются у него под носом и Гриша понимает без слов и послушно сплевывает сам. Чуть не воет, когда чувствует, как Марк протискивается сразу двумя. По одной только слюне это почти больно, но Гриша все равно подмахивает навстречу. Марк держит его поперек груди другой рукой и тычется носом в затылок. - Уебок сраный, - бормочет он. - Тварь. Урыл бы суку. Ты хоть скучал по мне, пидорас ты ебаный? - Неебанный. - Ща исправим. Марк двигает пальцами сразу резко и глубоко. Неловко с непривычки. Он тоже отвык. А когда-то ювелирно растягивал горячего всхлипывающего Гришу под себя и заставлял кончать в первый раз еще до того, как войдет. Гриша сжимает и разжимает кулаки, царапает столешницу. - Проси, Стрельников. - М-марк… - Владимирович. - Марк, сделай. Марк делает. Марк снова щедро сплевывает и размазывает слюну, водя головкой между ягодиц. Толкается. Рычит. Как бы он ни был зол, какие бы слова ни выплевывал, он дает Стрельникову пообвыкнуть прежде, чем начинает двигаться мелкими толчками, загоняя глубже, по самое основание. Гриша скулит. Марк хрипло дышит ему в шею. Толкается еще и еще, почти не выходя. Гриша утыкается лбом в твердое дерево и коротко стонет в такт толчкам. - Скучал, сука? - Скучал. Признание размалывает обоих вничто. Марк впивается ногтями в бедро. Гриша чувствует, как мускулы на спине сладко сводит. Он кончает первым, даже не потрогав себя, и растекается по столу, пока Марк беспорядочно толкается, сбиваясь с ритма и хрипя. Его хватает едва ли на полминуты дольше прежде, чем накрывает предоргазменной дрожью. - Гри-иш… Потом они молча подтягивают и застегивают брюки. Потом Марк опрокидывает залпом два по сто коньяка. Потом Стрельников ведет пьянющего Багдасарова в душ, в котором Марк устраивает форменную истерику, пока Гриша не согласится оставить его мыться одного, и в спальню, а тот заплетается ногами и языком, упирается, обещает устроить кузькину мать и норовит вырваться, чтобы ехать в дрянную гостишку, номер в которой обошелся в почти годовое жалованье зэка, выданное Марку вместе с личными вещами. Потом Марк падает спиной на широкую кровать с ортопедическим матрасом и раскидывает руки. Мокрая прядь волос липнет ко лбу. От хозяйского халата Марк упрямо отказался и вышел из душа в своем, пропахшем пыльным автобусом, коньяком, потом и свежим сексом. Стрельников наклоняется и бодается лбом в плечо. - Шмот помнется. Дай раздену, а? Марк воздевает руку к потолку и грозит указательным пальцем, но почти сразу же и вяло отмахивается - ладно, мол, давай. - Для справки, Стрельников. Я свое слово держу. Больше тебя трахать не буду. Разок выебал - но это потому, что ты напрашивался. - Как скажешь, Марк. - Владимирович. - Владимирович. Теперь только страну трахать будешь. - Ой, не пизди мне тут. Можно подумать, ты сам страну раком не имел. Имел, Стрельников. Пока я при власти был. Через меня имел, через мою протекцию. И сейчас имеешь. Только для электората чистеньким притворяешься. А я тебе не электорат. Со мной не прокатит. - Все меняется. И страна меняется. И люди. Я всякие там какие бы то ни было грабежи и прочее прекратил. Марк хмельно хихикает и тянется потрепать Гришу по макушке. - Ма-аладец. Хар-роший мальчик. Возьми, как говорится с полки пирожок. Но Стрельникову не до пирожков. Стрельников расстегивает пуговицу за пуговицей. Пальцы трясутся не то по пьяни, не то от свежего оргазма. Он задевает кожу и чувствует, как Марк под ним дергается как от разряда электрошокера. Гриша снова трогает. Марк закусывает губу. Гриша распахивает полы рубашки. И охает. Господи распроблядский боже, как же накатывает. Почему ж так накатывает-то от увиденного, что аж распирает. - Херасе. Сикстинская ты капелла. Марк приподнимается на локтях. - Что, нравится? Вместо ответа Гриша ведет подушечками пальцев по чернеющим в полутьме, а на самом деле сизым линиям. Марк и правда подкачался. Раньше он был просто тощий, с выступающими птичьими косточками, а теперь поджарый, жилистый, с кубиками пресса. Весь разукрашенный. Гриша присвистывает, когда читает наколки как книгу. Может, не врал Марк про дырку в животе. Может, и правда знает, как это. Может, своими руками этот самый живот и продырявил - и не один. - Нравится, Стрельников? - Нравится. - Нравится - целуй. Целуй каждую. Гриша целует. Гриша трогает языком воровские звезды и прижимается губами к крестам. Он делает это так же неловко, как когда у них все только-только начиналось, еще при мэрской должности Марка, до злосчастных выборов. Гриша тогда только и умел, что сухо неловко чмокать, где придется, а Марк фыркал и обещал устроить не только нормальную войну, но и нормальный мастер-класс. И устраивал. Влажно целовал, покусывал, разлизывал, оставлял засосы и следы зубов. Рот Марка умел быть везде и сразу. Грише и раньше казалось, что дай Багдасарову волю - заглотит целиком и не подавится. Марк на деле только подтвердил: да, заглатывает целиком и не давится. - Марк Владимирович? - Мм? - А докуда у тебя нефть стекает? - А ты хлебни и проверь. Гриша жадно припадает к вышке как и полагается президенту страны, которая сидит на нефтяной игле. Длинно и мокро вылизывает от подножия к верхушке. Чувствует, как в плечо упирается твердая ладонь и подталкивает вниз. Гриша послушно спускается. Лижет кожу над пупком. Прихватывает зубами выступающую тазовую косточку. Ведет кончиком языка по блядской дорожке. Марк снова толкает его в плечо. Гриша понимает. Гриша опускается пониже, облизывается и присасывается влажными губами у основания члена, едет вверх по стволу, задевает уздечку. - Блядь, Гриш… блядь. Рукой он нашаривает макушку Гриши и стискивает волосы в кулак. Раньше он шептал бы нежные пошлости, комментировал бы в деталях все, что Гриша делает, доводил словами: хорошо тебе, Стрельников, м? Хорошо криминалу власть в этом городе любить? “Марк, - бормотал Гриша, - ты чего такое говоришь, я ж без рук кончу” - “Кончи для своей власти, Стрельников”. Сейчас Марка хватает только на короткое грубое: - Отсоси. Грише этого хватает. Он втягивает губами головку и сразу же хрипит, когда Марк с силой толкается навстречу бедрами так, что упирается в глотку. Гриша так и не освоил фирменный багдасаровский трюк, что там такое нужно сделать с горлом, чтобы пропустить поглубже и сглотнуть, а сейчас и вовсе позабыл, что еще делать, кроме как ездить напряженными влажными губами вверх-вниз. Не то чтобы Марк жаловался. Не то чтобы эти два года баловали Марка хоть какими-то изысками. Гриша с пошлым звуком выпускает член из рта и подныривает пониже. Широко проходится языком по мошонке. И еще пониже. Кладет ладони на бедра и слегка надавливает. Ждет, что Марк, как раньше, с готовностью раздвинет ноги, чтобы Гриша мог впечататься губами в изнанку бедра, проехаться языком вверх, коснуться кончиком… Марк брыкается и отпрянывает. Утягивает за собой одеяло и прижимает к груди. Гриша хлопает ресницами. Видит, как Марк по-звериному наклоняет голову и дергает крыльями носа, как делал всегда, проверяя чуйкой опасность. - Марк, чего? - Не смей. Гриша тянется за ним, но Марк больно лягает его ногой и шарит рукой по кровати, как будто ищет что-то. Теперь Гриша понимает. - В кабинете она, Марк. Обронил ты. Ну тихо, тихо. Я не стану. Не надо меня больше пикой в бок. Он почти полчаса сидит рядом, то и дело пододвигаясь поближе, пока Марк не позволяет притереться плечом к плечу. - Марк, Марик. Я ж для тебя как хочешь. Ты скажи. Я тебя как котенка с ног до головы вылижу. - Иди на хуй, Стрельников. - Да я там был уже. - Тогда вопросов больше нет. Вопросы есть. Гриша легонько трогает босую ступню. Марк поджимает пальцы, но не отдергивается. Тогда Гриша на пробу поглаживает по выступающей косточке. Марк позволяет. А вот когда Гриша опускается и приникает к ступне губами, Марк снова вздрагивает. - Стр… Гриш… Гри-иш, ты чего выделываешь? - Ничего. - Стрельников, блядь, - шепчет Марк и комкает в кулак простыню. - Это ж зашквар. Этого даже с бабами не делают. - Спасибо, что просветил. Гриша мальчишескими поцелуями поднимается вверх по крепкой икре, чмокает в острую коленку. Слышит сдавленный скулеж. Поднимает взгляд и видит, как Марк прикусывает пальцы и прикрывает глаза, как подрагивают длинные темные ресницы. - Гриш. Не могу. Стрельников обнимает его за колени. Марк нашаривает его руку и тянет к себе. Гриша утыкается носом в изгиб шеи и сопит. - Это все херня, Марк. Можно руками, можно ртом, можно я снизу буду. - Ой, завали. Гриша сопит еще немного, а потом ляпает. - Я тебе малявы писал. - Пламенное, блядь, мерси, мне ж только маляв от милого дружка и не хватало. Бабла-то с адвокатами - жопой жуй. - Ну виноват я, Марк. - Меня на суде государственный адвокат защищал, Гриша. Государственный! Как и все государственное - хуевый, потому что нормальное растащили. Грише хватает ума не спросить в ответ, почему же так получилось и кто растащил. Вместо этого он чмокает Марка в шею. Переспрашивает: - Че, правда милый? - Тварь ты ебаная, Стрельников. Люблю тебя, суку такую, хоть и не за что. Гриша трогает его за коленку. - Не за что, Марк. А ты все равно люби. - Это как вести себя будешь. - Я буду хорошим. Таким хорошим, - снова повторяет Гриша. - А я - нет, - снова отзывается Марк. - Мне это подходит. - Что, Гришенька, весь бюджет уже спиздил, больше нечего, так до фразочек моих добрался? Гриша легонько толкает его плечом и чувствует толчок в ответ. - Марк Владимирович? - Чего тебе, уебок? - Чего там с нефтью-то? - Нормально все с нефтью. - Ну так я проверю, докуда течет? А то сам знаешь, экономика на ней, родной, только и держится. Багдасаров фыркает. - Хочешь каротаж сделать? Ты так с нефтяной иглы никогда не соскочишь, Стрельников. А экономику бы диверсифицировать надо. - Я див… дефл… я того самого, сделаю. По-разному будем, Марк Владимирович. А сейчас давай этот, как его… карт… корт… Дай пару баррелей откачать, короче, а? Марк наклоняется к Грише, тычется губами в висок и глубоко втягивает воздух, собирает носом запах. Признается: - Пиздец вкусный. - Так значит можно, Марк Владимирович? - Сегодня можно. Нефтеносный пласт у меня богатый. - Заебись. А завтра? - А до завтра дожить надо, Стрельников. Так что завали и иди бурить, пока с латеральной миграцией все нормально. Гриша криво лыбится и поглаживает Марка по колену, ласково треплет по бедру. Целует в плечо, в темнеющий сосок, в каждый кубик пресса. - Доживем, Марк Владимирович. Бля буду. В смысле, слово гаранта. Марк сначала молчит, а потом выдыхает и откидывается на подушку. - Значит, будем жить, Стрельников. - Будем жить, Марик. - Владимирович. - И я тебя тоже. - Стрельников, умоляю, просто соси и не умничай. И Гриша не умничает. Гриша присасывается к скважине, как и положено человеку на его посту, и качает, качает, качает нефть.