***
У них не так много правил в доме. Большая часть торжественно зачитывается еще квартирной хозяйкой, едва они заезжают, затаскивают – Олег затаскивает, дай сюда, Серёг, дай, не выпендривайся, – тощие, почти невесомые, круто расписанные Сережкой еще в десятом классе рюкзаки через порог. Не превращать дом в помойку, говорит хозяйка в первую очередь. Олег успевает уже наследить в узком чистеньком коридоре, принести питерскую слякоть с собой на кедах. Сережины – и вовсе рваные, вытирай, не вытирай о придверный коврик, не поможет. Не с подошв, так с босых ног, насквозь промокших, натечет. Серегу в горячую ванную бы засунуть поскорее и подержать там, пока не отогреется, думает Олег обеспокоенно, поэтому кивает ожидающей хозяйке торопливо. Согласны, на все согласны. Самому Олегу в общем-то предупреждения о соблюдении чистоты и не нужны. Детдомовская, а затем и солдатская необходимость аккуратно размещать вещи на чертовски узком пятачке личного пространства в подкорку въелась. А чтобы за Сережей его погрызенные акварельные карандаши и выцветшие футболки с пола собрать, большого труда и не нужно. Олегу не в тягость. Не злить соседей. Не беспокойтесь, говорит Олег хозяйке, мирные мы, спокойные, дружелюбные, да, Сереж? Сережа смотрит исподлобья, плечом к плечу притирается – замерз, устал, все еще не верит, что Олег к нему из армии вернулся, с собой забрал. Вместе со всеми альбомами, кодами и тараканами в голове. Кажется, вот-вот кусаться обреченно начнет. Как в детстве. Зубами в руку, в плечо, в шею обидчика, когда держат крепко и больно, не пнешь и не вывернешься. Жить-то хочется. А потом появляется Олег, и Сереже больше не нужно кусаться, чтобы себя защитить. Олег за двоих обидчиков бьет. Вот и сейчас Олег улыбается за двоих. Хозяйка от его улыбки смягчается, смотрит по-матерински, совсем как воспитательница Татьяна Михайловна. Даже рассказывает коротко, что к Евгеньичу – ну, с шестого дед – можно за чаем бегать, если кончится, у него коллекция целая. А к Марьпалне – через пролет квартира – лучше даже не соваться. Ведьма. Прожует и косточки не выплюнет. Правило Друзей не водить – вообще лишнее. Единственный друг Олега – лучший, один такой в огромном мире – в эту же квартиру заселяется. Даже сейчас, стоя вместе с ним перед хозяйкой, дышит в ухо горячо, волнуясь за успех переговоров, и пальцы не снимает со шлевки на чужих джинсах. Как впился мелким рыжим клещом незаметно, так и держится. Цепляется. У Олега в груди теплеет от одной только мысли. Кто вот ему еще может быть здесь нужен? Остальные правила устанавливает сам Сережа в процессе их совместной жизни. У Олега-то правила какие. Говори сразу, Серый, если нужна помощь. Кушай нормально, Серый. Пожалуйста. А так можешь хоть пинаться во сне, хоть зубную щетку мою брать. Фу, говорит Сережа, фу, Олег. У него с правилами сложнее все. У него в целом в голове все сложнее, чем у Олега, запутаннее. Давай открывать окно только целиком, если нужно проветрить, просит Сережа однажды Правило появляется после того, как какой-то совершенно безбашенный голубь – они в Питере все не от мира сего – влетает с размаху в открытую Олегом – покурить, Серега, да недалеко я высовываюсь – ненормально узкую форточку. Застревает, бьется и едва не вывихивает огромные крылья. Олег тогда едва не прожигает хозяйский линолеум забытой сигаретой, потому что голубь вопит во все горло, как заправский банши, и требует достать его немедленно, вотсейчаспрям, у примчавшегося Сереги все руки по локоть тут же оказываются расцарапаны птичьими когтями – и непонятно, кого в первую очередь-то спасать. Сережа беспардонно мажет по ладоням Олега алыми разводами, заглядывает в глаза и просит не ловить больше птиц таким варварским способом – да не ловил я, из него даже шашлыка нормального не выйдет, я шучу, Сереж, чего ты. Забытый, пришедший уже в себя голубь на подоконнике мстительно спихивает лапой на пол банку из-под сметаны, которую Олег использует как пепельницу. Оставлять хотя бы один источник света ночью. Это даже не обсуждается – Олег знает все сам. Они больше не в детдоме, Олега теперь никто не гонит прочь посреди ночи с чужой кровати, не вытряхивает из Серегиного хлипкого одеяла и Серегиных тонких рук. Не тащит к директору под Серегин испуганный, задушенный вой. Олег вырывается тогда молча и яростно из рук воспитателей, вдвоем держат обычно, – Сережа, Сережа, да дайте его хоть с собой забрать, а потом куда угодно ведите, Сереж, дай руку, я здесь. И не надо никому судорожно объяснять, что только его чудовища из Сережиных кошмаров и боятся. Света за ночь от таких экспериментов нагорает, конечно, прилично – Олег даже думает в щитке подкрутить, ради благого дела, разумеется. Но Марьпална – та самая – его за хулигана принимает, с веником наперевес кидается в атаку. Веником по спине – больно. Зато Сережа не вскакивает ночью, не вырывается из чужих рук скользким ужом, мокрый от пота и дрожащий, и не бежит лихорадочно включать свет по всей квартире. Сережа руками и ногами оплетает, как дикий плющ, во сне, не отпускает. Уйдешь – заберут, Олеженька. С ним жарко и без одеяла, у Олега даже во рту капли пота оказываются. Сережа высыпается. Улыбается. Кого Олег обманывает. Он и на жертвы похлеще оплаты длинных счетов за электричество ради Сережи готов. Последнее Сережино правило – «не бросай меня». Да, вот так, ножом по горлу, пулей в грудь. Олег даже задыхается от неожиданности, когда слышит эту чушь. Они пытаются посмотреть какую-то глупую комедию на крошечном хозяйском телевизоре. Серега с внезапно пробудившимся ехидством комментирует несмешные шутки на экране, Олег фыркает в ответ лениво с его коленей – острые, даже накинутый сверху плед не смягчает. Марьпална вежливо стучит по батарее сверху как раз тогда, когда рука Олега скользит лениво под плед, под Сережину теплую коленку. Дважды стучит. – Доброй ночи желает, – вздыхает Сережа философски. – Милая женщина, – а потом почти без паузы. – Не бросай меня, ладно? – Ты кому, Марьпалне? – глупо переспрашивает Олег. Ай да он, шутник из него тот ещё. Просто с чего бы Серому такое говорить, он вроде и так знает, что… В наступившей тишине персонаж на экране ухитряется смешно пошутить в пустоту. Притихший Сережа, кажется, пытается сердито и упрямо спихнуть чужую голову со своих ног и сбежать. Олег давит сильнее – коленки под его затылком напрягаются нервно – ловит теплую ладонь Сережи в свою. – Умный же вроде, – говорит он мягко. – Сергей Разумовский, гений. А иногда как сморозишь, Серег. Да и я с тобой… не лучше. Сережу сгрести в охапку – движение отработанное. Рыжие волосы в нос, в рот лезут, Олег больше кусает, чем целует, где-то за ухом, ловит ладонью зарождающуюся в чужой груди вибрацию неуверенного смеха, прячет в кулак бережно. – Ты в человеческий разговор умеешь? – интересуется Сережа – уже почти успокоенно, почти весело. Вопреки словам льнет, носом о щеку трется ласково. А смотрит так благодарно из-под взлохмаченных волос, что у Олега сердце заходится бешено. – Или только кусаться? Правило «не бросай» не обсуждается больше ни разу. Сережа Олегу верит – сразу, тут же, полностью. А Олег не позволяет себе обманываться насчет одностороннего действия неписаного завета. Он Сережу не бросит – скорее руку самому себе отгрызет за одну только мысль. Но Серый однажды станет знаменитым – как они вместе мечтали, как вместе планировали – и тогда Олегу придется перестать тянуть его на дно.***
Среди их домашних правил нет ни одного про бережное отношение к продуктам питания. Это и так подразумевается. В их детдоме кормят кое-как, мясо и овощи и вовсе на вес золота, а о свежих фруктах лучше и не заикаться. – Откуда у тебя апельсин зимой? – спрашивает Сережка – тринадцать лет, руки в бледных веснушках, небесные глазищи на пол-лица. – Откуда у тебя вообще апельсин? Апельсин по размерам больше на мандарин похож, но Сережа на него как на сокровище смотрит. Нюхает, даже к носу прижимает, чтобы ближе. – Да погоди, Серый, – Олег апельсин отбирает. Сережа отдавать не хочет – но это же Олег, Олегу можно, Олег пусть забирает. Сережа все сокровища отдаст добровольно. – Помыть надо. Олег апельсин не ворует. Он вообще за конфетами для Сережи выходит – на две-три Коровки на развес в бумажных обертках у него сэкономленной мелочи найдется. Коровки Сережа любит, они сладкие, сахарные. Смеется, жалуясь весело, что к зубам только липнут. Под ногами хрустит тонкий питерский ледок, Сережка, лишенный прогулок за сон на уроке, просит не задерживаться до темноты. В Питере в чужие парадные заходить опасно. Но Олега просят – мальчик, милый, помоги с пакетом, такой взрослый, сам уже гуляешь, у меня сын, как ты, почти – Олег отказать не может. Женщина на пороге квартиры роется в пакетах, сует ему апельсин. Олег отказывается почти, но апельсин рыжий, как Сережины волосы, ложится в руку удобно и пахнет так, что кружится голова. Сережины волосы вкуснее пахнут. Сережка историю появления апельсина слушает серьезно. Они забираются под лестницу, где хранится постельное белье из прачечной, забиваются между пыльных мешков, переплетаясь ногами, разбитыми коленками, и Олег апельсин для Сережи чистит. Сережка и сам бы справился – с апельсином-то уж – но у Олега гиперзабота, у Олега «дай мне, тут ножом нужно», у Олега ножик, в конце концов, кривоватый, блестящий, с крепкой ручкой. – Я бы не донес, – честно признается Сережа. У него такие глаза жадные, что Олег едва мимо апельсина ножом не чиркает, себе по пальцу – вот веселье было бы. Грейпфрут уж тогда, не апельсин. – Ну, может, если тебе бы нес только. А так сам бы съел, прямо там, рядом с квартирой. – Вот и ешь давай, – заявляет Олег безапелляционно. – Тебе ж принес. Впервые в жизни нормально заполняя их общий холодильник в съемной квартире, Сережа горько говорит о количестве голодающих детей в Питере – и во всем мире – об уважении к еде, к тем, кто заботится о том, чтобы продукты в приличном виде оказывались на прилавках магазинов, к производителям, к природе наконец. Олег серьезно кивает тогда, соглашаясь. А теперь вот сидит перед натужно гудящим холодильником на корточках и, как ответственная домохозяйка, пытается определить, кто из них еду-то и не уважал должным образом. За собой он такого грешка в упор не припоминает, кстати. Сережа в комнату влетает взъерошенным вихрем – спотыкается на пороге, чуть не заваливает хозяйский линялый пуфик, который Олег уже раза три посреди ночи принимал за пробравшуюся в дом лохматую собаку. Серый – два. И один раз за домового. И даже после этого ни у кого из них не хватило духу это исчадие ада хотя бы в дальний угол задвинуть. – Пиджак, – заявляет Сережа так, будто это объясняет вообще все, над чем они оба могли размышлять в последнее время. – Тебе точно пойдет пиджак, Олег, Олежа. В платяной шкаф он ломится с таким энтузиазмом, будто надеется найти там вход в Нарнию или по меньшей мере хотя бы одного завалявшегося фавна. Олег даже от гипнотизирования холодильника отвлекается, разглядывает вопросительно худую Серегину спину – лопатки вразлет, как птичьи крылья. Ему, наверное, стоит уже подумать, откуда добывать фавнов, если их в шкафу, не дай боже, не окажется. И чем связывать для транспортировки. Недра шкафа Сережа инспектирует долго и упорно, хотя что там вообще можно потерять среди пары футболок и трех свитеров. Два из свитеров – Олега, Сережа одежду с воротом не любит, жалуется, что душит. Но все равно периодически таскает и свой, и чужие по очереди. Олег не выдерживает, поднимается с пола – за пять минут обстановка в холодильнике хуже не станет, ну, не должна во всяком случае – Сережу отодвигает мягко плечом: – Что потерял? На выуженные на дневной свет пиджаки они оба смотрят минуту мрачно. Пиджаки эти словно из какой-то другой жизни – надетые только раз, на выпускной из школы и утащенные после с собой как единственная более-менее парадная одежда. Велики тогда были, большие, несуразные. Сережа тонул в рукавах, Олег подворачивал старательно, и ему, и себе, закалывал булавками что-то – ровно стой, Сереж, уколю. Больно? Можешь меня уколоть, чтобы честно, на, держи. Сейчас – Олег не уверен, что налезут хотя бы на локоть, даже если очень уговаривать. На Серегу – еще может быть, у него как у птички плечи, узкие и острые. Олегу убивать обычно хочется при одном взгляде на эти плечи. Всех, кто посмеет рядом оказаться с недобрыми намерениями. Убивать людей нельзя, наставительно, говорит Сережа, даже самых последних. А мучаться, натягивая на плечи угрожающе потрескивающий пиджак, значит, можно, думает Олег угрюмо, пытаясь попасть в рукав. Пиджак жмет везде, где можно и, кажется, даже немного там, где нельзя. Мрачно отцепляя кулон от пестрящего катышками ворота, Олег даже открывает рот: ну, Серый, ну это издевательство какое-то, – но Сережа смотрит так взволнованно, что Олег мгновенно передумывает разочаровывать его. Что бы эта рыжая макушка там не напридумывала. – Погладить бы их надо, – говорит он только, капитулируя, и Сережа сияет в ответ. – Как из задницы. – Некогда, Олежа. Они ограничиваются только тем, что Сережа Олега гладит – вместо пиджаков, Олегу нужнее – по предплечью. То ли терапевтическая мера, то ли проявление благодарности. А потом сразу командует «одеваться торжественно». Для себя под «торжественностью» Сережа, как оказывается, понимает натянутый поверх застиранной футболки пиджак. Зато в кеды подбирает целые носки, босиком не идет, молодец. Носки вообще-то Олега – Олег не протестует. Но из пиджака и футболки Сережу вытряхивает молча, впихивает в руки их единственную – одну на двоих, Олегу маловата, на Сереже топорщится – белую рубашку. – А это не слишком? – заикается Серега, но умолкает, поймав красноречивый взгляд. Кто тут торжественности хотел? Терпи теперь. – Какой план? – интересуется Олег, пока Сережа – самостоятельный – пыхтит над вредной пуговицей на запястье и котом шипит на попытки помочь. – Я должен быть готов к неожиданностям? К неприятностям? Сережа улыбается ему, сдувает с глаз волосы. Он красивый, как с музейной картины сошел, даже в жестком пиджаке и старых кедах. Олег любуется честно. – Если только такси для тебя – неприятность.***
Поездку на такси через вечерний, дышащий летним зноем Питер – с Сережей, особенно с Сережей – Олег неприятностью назвать при всем желании не может. Сережа дает ему один наушник, включает треки, которые никогда не слушает по собственной воле, – зато знает, что слушает Олег, – и всю дорогу глазеет на Питер в окно. В окно со стороны Олега. Наваливается на плечо, сплетает их пальцы на сиденье незаметно. Сережины волосы горят огнем, щеки – тоже, Олег ухом чувствует. Он носом – в рыжину, как самое родное, пахнущую, у самой шеи зарывается – да к черту эту торжественность, такси, Сереж, давай домой? Могу даже в пиджаке этом остаться, если хочешь. Сережа на провокацию предсказуемо не ведется, ухо об Олегово плечо чешет. Щекотно ему, видите ли. – Как платить будем? – Олег практичный берет верх над Олегом-романтиком. – Радикальные варианты не прокатят, сразу говорю. Сережа улыбается хитро, по запястью его гладит теплой лапкой – Волков Олег, ты какого обо мне мнения вообще. Расплачивается за такси сам, фокусник фигов, Олег только бровь вскидывает – так у нас деньги есть, что ли, купим картошки на обратном пути, лук еще, кстати, кончился, а я думал нормальное что-нибудь на ужин приготовить. – Какая картошка? – смеется Сережа. Олега цепляет за кончики пальцев, тянет за собой упрямым буксиром. – У меня получше предложение есть. Тебе понравится. В детдомовской характеристике Олега красиво написано про прекрасную коммуникабельность, способность располагать к себе людей, исключительную сообразительность. А еще про умение приспосабливаться мгновенно к любой обстановке – стрессовой, непривычной, чужой. Враждебной. «Мальчик – как рыба в воде, куда ни забрось». В Сережиной характеристике подобное директор их детского дома и под дулом пистолета не написал бы. Неправда потому что. Именно поэтому Сережа в их тандеме ведет ровно до того момента, пока они паровозиком не перешагивают порог пафосного питерского ресторана – название сливается в одну внушительную слитную полосу из раскаленного золота. А потом роли меняются. Сережа спотыкается на полушаге, замирает неуверенно прямо посреди роскошного, залитого приветливым светом огней зала. Олег, отвлекшийся на деловито снующих с подносами официантов, налетает сзади, не успев затормозить, придерживает Сережу за локоть бережно. – Серый, ты чего? – заглянуть обеспокоенно в глаза, чтобы испугаться, – зрачки у Сережи чуть ли не всю радужку заполняют, взгляд застывший. Откровенно паникующий. Олег оценивает обстановку мгновенно, спиной, собой закрывает под завязку набитый зал. Сережу за плечи держит осторожно. – Людей много? Хочешь, давай уйдем? Пирожное тебе куплю в Метрополе – и домой, идет? Хостес с высоким хвостом гладких темных волос и такими же высокими, будто из камня вытесанными скулами вырастает перед ними словно из-под земли. Бейджик блестит на мгновение Дамокловым мечом – хочешь не хочешь, придется отвечать. – У вас забронирован столик? Пока Олег быстро соображает, нужно ли Серегу срочно спасать, тот отмирает, улыбается даже вымученно: – Д-да… на Сергея. Разумовского. Молодец, говорит самостоятельному Сергею Разумовскому Олег одними губами, когда девушка, быстро просчитав что-то про себя, ведет их на второй этаж по стеклянной лестнице, молодец, Сережа. Окрыленный маленькой победой над внутренней тревожностью, оттаивающий от ступора Сережа на звание молодца соглашается великодушно. Встряхивается, подтягивает к себе меню – книжища чуть ли не со столик размером – делает, кажется, вид, что вчитывается. Хотя, может, и правда интересно ему. – Что это за слово? – смеется он, приходит в себя наконец, когда они вдвоем за столиком остаются. – Никогда не думал, что меня так грубо поставит на место меню ресторана. В меню все цены начинаются от таких чисел, которых, по нескромному мнению Олега, еда стоить не может. Дома он давно берет за привычку складывать квитанции с начислениями за жилищно-коммунальные услуги в верхний ящик подвесного шкафа, за пузатую банку с чищеным чесноком. Сережа туда не заглядывает – не кофе и не конфеты, не интересно – значит, не найдет. Олег сам своей обязанностью выбирает заботиться о своевременной оплате счетов, думать о том, откуда деньги взять. Возможно, ему и не следует так Сережу опекать, защищать от необходимости сидеть над бумажками, подсчитывая разницу доходов и расходов, бюджет выделять на продукты на месяц. Сережа не маленький, не беззащитный больше. Его квитанции не напугают. Да что там. Олегу на это «возможно» честно плевать. Его Сережа пусть работает над своим чудесным, всех бедствий лишенным – Олег знает точно – будущим потихоньку и не переживает ни о чем лишнем. Олег позаботится. – Олег, ты что будешь? – Сережу за гигантским меню почти не видно, только рыжая макушка торчит. – Ты вроде картошку хотел, здесь есть что-то похожее. Двигайся давай ко мне, а то ты как в другой галактике там, будем выбирать. У них долг за прошлый месяц перед квартирной хозяйкой – уже не в полную стоимость, конечно, – Сережа не в курсе. Олег сбивает сумму упрямо, выторговывает одномесячную скидку в обмен на качественно подлатанную крышу на даче. С крышей самого дома дела идут хорошо. Крыша сарая проваливается прямо под Олегом. Олег валится в курятник под крики хозяйки, пачкает кожанку в помете, отшибает локти. Куры бегают вокруг него в птичьей истерике и, кажется, пытаются убить. Сереже знать необязательно. Про кур уж точно. – Тебе не нравится, – отмечает Сережа огорченно, когда Олег послушно придвигает свой стул к нему, рассматривает подозрительно цены в меню и салфетки в кружавчиках на столе, разве что не принюхивается. – Все… слишком, да? Олег терпеть не может Сережу расстраивать. Расстроенный Сережа будто становится на несколько лет младше. На несколько лет беспомощнее. Когда Сережу обижали в детдоме, Олег всегда приходил на помощь. Но кто придет на помощь, если Сережу обидит Олег. И все же кто-то из них двоих должен сохранять трезвую голову. Хорошо, Олег из них двоих должен сохранять трезвую голову. – Нравится, – говорит он осторожно, честно. Ему в целом нравится везде, где есть Сережа. – Но здесь все слишком дорого, Серый. Мы одно блюдо из этого меню потянем разве что только с ограблением. Сережа переворачивает страницу меню так резко, что она мнется в его руках, и подошедший официант смотрит на казенное имущество с ясно различимой ноткой обеспокоенности. – Не стану вас торопить, – говорит он умиротворяюще. – Вы всегда сможете позвать… – Мы выбрали, – сообщает Сережа с вызовом, тычет пальцем в основное меню явно наобум, и Олег поднимает руки ладонями вверх – все, сдаюсь, дело твое, но хоть хлеба попроси. – Это. Два. Пожалуйста. Хоть и сердится, но о том, что Олег не накормлен, не забывает. Официант заглядывает в меню с живым интересом: – Напитки? Сережа к вопросу явно не готов оказывается, глазеет на ровный столбик замысловатых названий отчаянно. Олег от него меню отбирает, сдерживается, чтобы от цен не присвистнуть в полный голос. – Чай, – говорит он решительно – да какой это чай, по стоимости как золото, расфасованное по пакетикам. – Вот этот. Эээ… в чайнике. И… пиво у вас есть? Пиво оказывается по вполне приемлемой цене, как ни странно. Главное, на пижонскую скатерть его не пролить. По щекам Сережи – хоровод красных пятен, и смотрит он строго перед собой. Чай так оскорбил что ли? Или правда обиделся? Если вдруг Олег стул на прежнее место вернет и на другом конце стола устроится, как положено, Серега и вовсе спиной, наверное, повернется, чтобы не видеть, страдальчески будет делать вид, что так и задумывалось. Упрямый, думает Олег нежно. У упрямого коленки на джинсах драные – художественно – и кеды на ладан дышат. Для фешенебельного ресторана самое то. Олег бедром его под столом толкает. – Ограбление так ограбление, – говорит заговорщицки и когда Сережа, не оборачиваясь, обиженно пихает в ответ, бережно ловит его острое колено в ладонь. – На себя беру. Ты только перед тем, как мы в бой ринемся, поешь хотя бы нормально этой своей пижонской еды, ладно?***
Сережин истеричный метод великого рандома не прокатывает. Вот вообще никак. – Сыграем в карты вечером? – спрашивает Олег с живым интересом, пока они оба разглядывают подозрительно принесенную еду. – Проигравший неделю посуду моет. С удачей у тебя сегодня не ладится, Серег, как не использовать, ну? Сережа глазами в него стреляет, Олег ловит с готовностью – хоть и гневно, а все равно чертовски красиво. Блюда перед ними красные от паприки – «прошу, два острых свиных рагу, как заказывали» – и Олег, отважно распихивая вилкой щедро насыпанную приправу, все-таки докапывается до чего-то похожего на свинину. Или на кабачок. Сережа смотрит из-под его локтя так взволнованно, будто Олег не дорогущую еду пробует, а, по меньшей мере, противопехотную мину пытается обезвредить. – Тарелки красивые, конечно, – отзывается Олег с набитым ртом. Губы нещадно печет от приправы, но мясо – это все-таки мясо, не обмануло волчье чутье! – на языке почти тает. – Серый, попробуй, смотри, вот без этой острой фигни кусочек. Сережа стягивает покорно губами еду прямо с чужой вилки – а ведь брезгливый обычно – пробует, жмурится от паприки, и Олег на ресницы его, как школьник, залипает. Удивительное дело, сам светлый весь, а ресницы – чернильные. – Тут картошечка еще, ешь, – у него голос отчего-то хрипнет. Сережа повторяет, смотрит внимательно, облизывает красные губы, и запыхавшийся официант приносит им корзинку с хлебом и искренние извинения. – И овощи. Олег не наедается этим кулинарным шедевром совсем, он же не мазохист какой-нибудь. Сережа – из упрямства, очевидно, или, может, потому что Олегу обещал, – съедает почти все со своей тарелки. Ворчит себе под нос и, пока Олег смотрит с любопытством, решительно утаскивает у него из-под локтя начатое пиво. – Чай свой пей, – возмущается Олег. Серега отмахивается. – Это и так, похоже, единственная еда, которая мне сегодня светит. Край стакана после Сережиного рта горчит паприкой – Олег пьет торопливо, пока не исчез вкус, и очень старается не жаловаться демонстративно. Тем более, что на него смотрят так грустно. – Не так я себе это представлял,– говорит вдруг Сережа тоскливо. Олег на низком старте, Олег готов влезть со своими утешениями в любой момент. Даже остатки пива пожертвовать. Но пока, кажется, не страшно. – Что, богатую жизнь? – спрашивает он осторожно. Сережа мотает головой: – В плане, который я придумал, тебе сегодня все нравилось. Ох. Олег сидит – в чертовом тесном пиджаке, под которым с него семь потов от жары уже сошло, перед адски острой едой, в месте, которому он никогда не принадлежал, – и чувствует себя последней сволочью. Потому что Сережа, его Сережа, планирует вечер, бронит, пересилив свой страх перед общением с людьми, столик в ресторане, пиджаки эти дурацкие откапывает – «чтобы торжественно, Олеженька». Пытается накормить. Пытается все хорошо и красиво сделать. А Олег… Олег доедает чертово рагу под встревоженным Сережиным взглядом так быстро, как только может. Рот пылает огнем – да и к черту, армейскую баланду хлебал год подряд, справится и с паприкой. Олег Сереже руку под столом протягивает ладонью вверх – они все еще сидят, как два глупых школьника, как попугаи-неразлучники, сдвинув стулья, толкаясь плечами, – бери, Серый, держи крепче, я весь твой, твой, твой, хоть закорми меня этими приправами. Сережа верит, хватается торопливо, едва стол не переворачивает. Пиво от толчка все-таки опрокидывается на скатерть. Им двоим до интеллигентов как до луны все-таки. – Тут не Ленинградские пышки, конечно, – говорит Олег решительно, пока Сережа смотрит на судорожно сцепленный замок из их рук под столом очень серьезно. – Но тоже хорошо, Серый. С тобой же.***
До метро они бредут пешком. С надоевшими до чертиков, снятыми наконец пиджаками в руках. У пиджака Олега, кажется, рукав хрустит при попытке стащить. Сережа смеется, лезет спасать, но больше обнимается, липнет, чем действительно помогает. Денег на оплату счета в ресторане у Серого хватает, на такси – чтобы до дома парадно и пафосно – уже нет. – Пожалеешь ведь потом, что спустил все, – сокрушается Олег искренне. Сережа спиной вперед по горячей ещё, за день прогревшейся мостовой идти пытается, на поребрики, не глядя, запрыгивает, заглядывает в глаза. – Да это аванс был, Олеж, – говорит он легкомысленно. – За стартовые наработки. Если я им понравлюсь – если мои идеи понравятся – тогда уже к концу месяца я тебя смогу в Ленинградские пышки трижды в день водить. – Куда мне столько? – суеверно пугается Олег. – Только если мы ходить будем туда для того, чтобы ел ты. «А если не понравится?» вслух не звучит. Олегу даже в голову не пришло бы. Сережа додумывает сам. Спотыкается об очередной предательски выросший на пути поребрик – Олег, пни его за меня, в отместку – неловко, останавливается. – Если не понравлюсь, – в голосе – мрачная тяжесть всех питерских грозовых туч. – Справлюсь и без них. – Они без тебя – нет, – подтверждает Олег. – Сереж, Сережка, точно. – Зуб даешь? – фыркает Сережа. – Да хоть пять. Сережа смотрит на него долго. В Сережиных огромных глазах – ночной Питер в снопах золотых искр от деликатно прячущихся между деревьями фонарей и трамвайных проводов. В Сережиных глазах – Олег – взъерошенный и решительный, с перекинутыми через плечо небрежно пиджаками, где чей, уже не отличишь. – Мне кажется, – говорит Сережа печально. – Ты будешь верить в меня, даже если я когда-нибудь сойду с ума. Людей тебе прикажу убивать. Олег пожимает плечами: – Это, вероятно, будут очень плохие люди. Идем домой, Серый, я, как собака, устал. Сережа бросает свою акробатику с питерскими поребриками, пристраивается рядом, плечом, локтем прижимается. Поздний трамвай проносится мимо них в отчаянной спешке и калейдоскопе освещенных окон с встревоженным гулом – Серег, а помнишь, как на подножке и до конечной? Держись только. И я тебя держу. – Насчет дома, – говорит Сережа мягко. – Я подумываю найти новый. Если все-таки сложится с программой. Я... отложил уже немного. Поэтому так мало осталось. На рагу только, считай. Олег ощущает, как каменеет спина. Ему ничего не обещали, – да, помнит, обещал только он и отказываться не собирается. Детские обоюдные клятвы в слезах, соплях и крови не считаются, наверное? Олег не такой мелочный. Изменчивый Питер, словно почувствовав, немедленно спешит создать атмосферу подраматичнее. Ветер с каналов холодный, налетает сзади, раздувает Сережины волосы пушистым рыжим облаком вокруг головы. Сережа ругается вполголоса, сбившись с мысли, какими-то очень литературными, вежливыми словами. Олег на него оба пиджака сразу накидывает – бросает и бросает, и что, не заставлять же его мерзнуть теперь – руку выставляет, прикрывая от ветра. Сережа, вытаскивая волосы изо рта, фыркает из-под руки по-жеребячьи, благодарно. – Новый – это хорошо, Сереж, – честно говорит Олег. Язык слушается отвратительно. – Нормальную кровать себе купишь, не то что это скрипящее чудовище. – Я офис к спальне пристрою, – у Сережи глаза загораются, будто две газовые конфорки включили. – Или спальню к офису… как пойдет. Чтобы на дорогу до работы не тратить время, быть продуктивным. У Сережи в мечтах, очень близких теперь мечтах, – новый дом со спальней-офисом – или офисом-спальней, как пойдет же, – гипсовыми барельефами на стенах и оригиналами известных полотен. У Олега в квартире – нерешенная проблема со стухшим в холодильнике неведомым продуктовым предателем и неоплаченные квитанции в шкафу, на верхней полке. Перестать тянуть на дно. Олегу тоскливо так, будто Серега уже вытащил свой рюкзак за дверь и осталось только пялиться друг на друга неловко, пока такси едет и никакие слова больше в голову не лезут. Хреновый из Олега друг-то, оказывается. Сережа внезапно выскальзывает из-под его руки, преграждает дорогу. В глазах на грани что-то плещется – и строгие, как у Достоевского на портретах, и больные, как у раненого животного, одновременно. – Волков, – говорит Сережа звонко – Олег моргает, вспоминая, за что его виноватым на этот раз хотят сделать. – Я это выражение лица знаю. Ты так смотрел, когда в армию уходил. И когда в восьмом классе тебя с гриппом в изолятор забрали, а я один остался, и на меня трое сразу. – Я их за тебя потом, троих сразу, – ворчит Олег, ощетиниваясь. Сережа хмыкает, не впечатленный, но все еще нервный – правое плечо вздрагивает: – Да ты их гриппозными соплями просто залил, что я, не помню, что ли… Ты ведь сейчас не думаешь о том, о чем я думаю, ты думаешь? – А? – очень мудро переспрашивает Олег, сбитый с толку. Он, видимо, думает именно о том, о чем Сережа думает, он думает… тьфу. – Ты чего? Сережа вплотную к нему шагает – смешной, в этих дурацких древних пиджаках друг на друге, в рваных – художественно, Олег, – джинсах, с гнездом вороньим на голове и глазами больными-больными, разнесчастными: – Не бросай меня. Ни в старом доме, ни в нашем новом. Я другого не хочу никого. И один не хочу. Метро закрывается прямо перед их носом, и Олег ворчит угрожающе на подступающую со всех сторон питерскую ночь, пока ничуть не расстроенного Сережу держит в охапке, оплетает со всех сторон. Оберегает. – Пойдем круглосуточное кафе искать? – спрашивает Сережа из его рук задушенно и довольно. – Дешевое что-нибудь купим. Я вообще не наелся.***
– Твои пельмени испортились, – говорит Сережа огорченно. Появляется в дверях ванной с кульком каким-то наперевес, и Олег на его отражение в зеркале скашивает глаза. Он над советской раковиной бороду подравнивает аккуратно – а то косились же в ресторане, будто ждали, что он винтовку вот-вот из штанов достанет, – что там такого важного, чтобы отвлекать? И какие вообще пельмени? У Олега пельмени были? – Были. Но теперь они плохо пахнут, – откликается Серый наставительно. – На всю кухню. Придется теперь выкинуть. Почему ты не съел, я же предупреждал, что оставил тебе?