Temperature is dropping, temperature is dropping, Температура понижается, температура понижается, I'm not sure if I can see this ever stopping, Я не уверен, что это когда-нибудь прекратится. Shaking hands with the dark parts of my thoughts, no, Руки трясутся от темных мыслей в моей голове, You are all that I've got, no. Ты единственное, что у меня есть. twenty one pilots — Doubt
— Тебе так нравится тащить в наш дом всякий мусор, хм? Хиса даже не вздрогнула от резкости его голоса, гремевшего на весь дом, как звон треснувшей посуды. Но такого спокойствия нельзя было приписать и девчонке — Узэджи жучком забилась в угол рядом с чилижными вениками, прикрываясь своим дырявым вязаным платком. Если навострить уши, можно услышать цоканье ее челюстей: то ли от сквозняка, то ли от страха. Женщина стояла прямо перед ней, играя роль Китайской стены. Дейдара раздраженно всматривался в ее лицо, готовое вот-вот распасться в недовольной гримасе; куноичи смотрела также прямо, скрывая неуверенность, что выберется из капкана, в который угодила. Оба вынырнули из цепочки однотипных событий, стоило новому актеру присоединиться к их пьесе «Прекрасная жизнь двух самодуров». Хотелось как-то отвлечь его, дабы снизить градус атмосферы, но кровь на костяшках нукенина навевала панику. Благо его жертва уползла живой. — Из-за меня ее покусала собака, я не могла оставить это, — куноичи заранее поморщилась, зная, что получит в ответ далеко не добродушную реакцию. — Потом пришёл этот свин, хотел ее забрать, — с каждым словом ее голос терял твердость и дребезжал, как ручеек. — Я не дала. Уголки губ Тсукури подскочили вверх, обнажив его оскал. — Как задушевно, Хиса, я трепещу, — после же голос мгновенно понизился: — Когда это в тебе проснулось благородство, хм? Куноичи театрально закатила глаза. А внутри всё переворачивалось, как при отчаянном беге, — легкое подергивание ее головы и рук легко это выдавало. — Бывает и такое, представляешь? И он не мог понять: нравилась ли ему ее оживленность или же наоборот, ведь всё-таки не он заставил эту дохлячку поднять свой характер со дна. — Она встает и быстро валит отсюда, — его вид был непоколебим. Однако Хиса, какой бы жалкой она не была, не смела свернуть с намеченного курса. — Он убьет ее, Дейдара, — лицо расслабилось. Взгляд почти покорно опустился ему в ноги. — Я не могу позволить этому случиться, — и она прекрасно помнит, что ему плевать на такие вещи. Хиса тысячи раз молила о прощении. На коленях, в собственной крови и слезах. Были сказаны миллионы слов, наполненные отчаянием и животной паникой, но никакие речи не могли повернуть время вспять и перекроить те самые воспоминания. Нукенин способен только сыграть в милостивого хозяина, мол, прощу за пару услуг — ее тело знает самые низменные его желания. На самом деле он никогда не забудет предательство, даже когда пройдут десятки лет. Такое проникает вглубь и остаётся там навсегда. Тсукури не замечает, как хватается за женский бок. Черные ногти почти рвут тонкую одежду. Мерзкая. Абсолютно недостойная всего того, что он совершил ради нее.***
Хиса чувствовала себя странно. Но эта странность была приятной, хоть и с львиной долей беспокойства. Смотреть на замерзшую реку привычно. Но делить этот момент с кем-то, кто так мягко и невинно жался к ее боку — полный абсурд. Напомнило, как она устраивалась так с матерью на диване. После подходил отец, дабы присоединиться. Их лица полностью размыты, голоса незнакомые. Но родное тепло сердце всегда вспомнит без погрешностей. Своих детей у Хисы быть не могло, да и смысла рожать она не видела, так как с большой вероятностью ребёнок умер бы еще во время беременности. К тому же, мать из нее никакая, и это одно из единиц ее зрелых решений. Дейдара, Хиса, Узэджи — блядский прототип семьи. Здесь не бывать теплому семейному ужину у камина, нежности, взаимопониманию, отеческим советам и чистой материнской любви. Только эгоистичные желания мужа и жены, ведь в действительности о ребенке никто не думал, как о личности. Да и смерть была б лучшим для нее выбором, чем жить средь двух огней. Для Узэджи она никогда не станет ни матерью, ни сестрой. Да и как бы эта девчонка отреагировала, узнай, что Дейдара был тем самым, кто убил ее семью? Ведь ее брат ушел проведать старых непутевых родителей в ту деревню, что после была сожжена до тла. Ее дядю нашли повешенным в сарае. Осознал, на кого полез и в чей дом пытался ворваться. — Я хочу показать вам одно место, — девчонка высунула голову из-под женской подмышки. — Думаю, оно вам понравится. Хиса очертила детские черты нечитаемым взглядом и медленно кивнула, напоследок нервно дернувшись. Скрип снега под их ногами, тихий вой ветра. Куноичи желала раствориться в этих звуках, как в кислоте. Лишь бы хриплые стоны Дейдары выветрились из головы. Они шли вдоль реки, углубляясь в голый лес. Чернильные дома деревни за их спиной становились меньше, пока не слились с худыми деревьями в темные пятна. — Вот, смотрите. Женщина оторвала взгляд от неба, окрашенного в белый с серыми разводами. Сердце упало в пятки. Узэджи удивленно вздохнула: женщину заколотило. Распахнутые глаза, сжатые в кулаки ладони, перевернутая улыбка. Тсукури почти ощутила фолиант в руках и походные сумки на спине и бедре. То самое ощущение, когда искал и нашел. Озеро. — Я нашла это место недавно, — Узэджи отступила в сторону, давая больше пространства для просмотра. — Правда, не знаю, как не находила его раньше. Хиса хотелось рассмеяться. Громко, срываясь на истошный крик. Однако на всё, что она была способна: упасть на колени и смотреть на цель всей ее жизни в этом мире с приоткрытым ртом и обезумившими глазами. Девочка нахмурила брови и задергала куноичи за плечо. Все ее слова казались далеким чириканьем лесных птиц. Хиса соврала, если бы сказала, что ей не хотелось броситься вперед, взлететь на леденистую гладь. Бить руками и ногами, пробивая себе путь для того, чтобы пасть на дно этого озера. Она верила, она знала — перед ней дверь, по другую сторону которой всё то, что потерялось в зарослях пережитого ужаса здесь. Путь назад. Туда, где тепло. Где безопасно. Где жизнь дана, чтобы жить, а не существовать. Но Хиса не могла сдвинуться и на метр. Ноги вросли в снежный покров. Кем она была тогда и кто она сейчас? Кто ее там ждет? Такую. Ту, чьи руки по локоть в крови, чье сознание расколото. Хиса с огромным трудом поднялась на дрожащие ноги, грозившиеся подкоситься вновь. С громким глотком воздуха она отвернулась от врат в рай, дабы заглянуть в глаза дьявола, которого создала своими руками. Он стоял в десяти метрах от нее. Она не могла разглядеть глаза, дабы вычесть эмоции, но точно знала, что смотрел на нее выжидающе. Дейдара знал, перед чем стояла его женщина. И нукенин сначала не понял, зачем она развела руки в стороны, — вшивая девчонка за ней недоуменно заблеяла. Он нахмурился, сморщил губы, а затем шокировано дернулся, когда мысль пронзила его нутро; жар волной прокатился от макушки до пят, затем обратно. Она… звала его? К себе? Сейчас? Кажется, сердце сейчас взорвется. Узэджи спряталась за мнимой защитницей, когда услышала и увидела приближение Тсукури. Он шел к ним медленно, почти неуверенно, что совсем непохоже на него. Хиса же не опускала рук. Терпеливо ждала. Нукенин будто давал шанс одуматься. Он остановился в метре от нее. — Это ведь то, что ты искала все эти годы, — пытался разглядеть какую-то подлянку. — Так почему? Хиса горько усмехнулась. — Я не могу уйти, — глаза болезненно заслезились. — Не могу, когда нужна здесь. В ее тоне может и не было тёплой любви, но и ненависти тоже. Однако Дейдара в этом увидел гораздо больше, чем даже простое «признание». Я не хочу осквернять свой рай. Он уткнулся в ее шею холодным носом, как ребенок. А она окончательно сошла с ума.***
Легкие словно наполнились песком. Леденящий холод пробежался вдоль цепочки позвонков. Что? Дейдара не смотрел на нее, предпочитая ей пыльную оконную раму. Вид за окном был сер и безлик: пурга застилала вид на кривую дорогу. Шестеренки в голове Хисы болезненно скрипели и плевались ржавой крошкой. — П-покинуть? — женщина громко проглотила ком в горле. — Ты сказал: «Покинуть Акацуки»? Я прав-вильно поняла? — Последние мозги об косяк отбила, хм? — Тсукури подставил под подбородок ладонь, опершись локтем о колено. — Я хочу покинуть Акацуки, да. Мне они неинтересны. И тут всё стало ясно. Хиса знала весь психологический портрет Дейдары. Знала, как и кому может что сказать. И если он чем-то недоволен, не станет играть в молчанку и глотать обиды. Если он недоволен Акацуки, сами Акацуки узнали об этом первыми. Наверняка. Так и было. — Дейдара, — куноичи осела перед мужем на колени. Пальцы ухватились за подол его домашней рубашки. — Ты же понимаешь, в чью пасть лезешь? Если Дейдара падет на дно, он прихватит ее за собой. Приходы Обито. Скука Дейдары. Ну, конечно, это всё связано так тесно, что прорезает плоть самого вопроса, что, черт возьми, происходит. Они покойники.