Home is where they say the heart is Говорят, что твой дом там, где твоё сердце. Mine's buried in the yard Моё сердце похоронено во дворе. Hell's a place they say is for sinners Говорят, что ад — это место для грешников. I'll be the man in charge Я буду главным там. ©MISSIO — Can I Exist
Весь мир — белый холст. Его сияние было противным: слишком свежим, слишком чистым, что хотелось схватить ком грязи и изничтожить эту белизну. Рыхлые сугробы набирали высоту не первый час; они полностью скрывали Хису от недалеких деревенских домов, как тайну мадридского двора. Он справится. Ожидаемо, что женщина приходила в это место именно очищаться, — как если слепые прозревали, расслабленные вставали, а бесы бежали прочь от людей. Нога, свисавшая с края короткого пирса, едва касалась припорошенной снегом ледяной глади реки. Прошлым вечером, — прямо перед сном, — она видела его. Человека в маске. Он заглянул в окно ночным кошмаром, так и говоря: я знаю всё, что может связать из твоих кишок плешивый шарфик. Хиса не могла вспомнить, какое лицо он утаивал, однако — лучше бы она его смогла разглядеть исключительно на могильным камне. Нет никакой безопасности, нет скрытности. Они как на ладони. Косули среди поля, что сами шли навстречу прицелу. Был вариант, что Обито знал ее секрет. Но тогда бы он действовал решительнее: какова прелесть высосать крохи драгоценной информации из этой больной головы. Дейдаре об этом говорить незачем, себе дороже, — да и вообще: рассказать о чем-то личном он мог разве что Акасуне, который почил в конце этой осени. Единственными наводками о происхождении Хисы были некоторые привычки, рассуждения и аура. Лежавший на ее пухлой груди нукенин тоже ощутил чужое присутствие. Но был слишком истощен, чтобы даже поднять веки. Его дыхание оставалось таким же ровным и горячим, почти обжигающим. Вновь свершившиеся потери, — какой-то набожник и ходячий кошель, — в их команде принесли ему новые обязанности, а тех вагон и маленькая тележка. Его присутствие служило ей бестом — неприкосновенным убежищем. Вера изнутри, сталь снаружи. Дейдара мог навести ужас на врага, а не пробуждать в нем жажду добычи. Готов на всё ради удовлетворения своих необузданных прихотей и ненасытных страстей. Сжечь, убить, разорвать и развеять души по ветру сквозь безжалостные пальцы. Нужно же извлекать из этого выгоду? Эти мысли теперь казались неудачной шуткой. Хоть какие-то остатки светлого ума держали ее на плаву. Какими бы он чувствами не горел, скольких смертей не оставил под крылом своего глиняного феникса, у него не было и шанса выстоять против Обито. Этот Дейдара может и гораздо умнее своей первоначальной версии, но сие не делало его неуязвимым. Тогда ахиллесовой пятой было эго, теперь она, иномирянка. Длинное неказистое тело всё передернуло. Сны о жертвах нукенина беспокоили Хису пару раз в неделю. Дейдара на это каждый раз усмехался с надменностью в широких зрачках и вытирал зареванное лицо своим рукавом, пропахшим сигаретным дымом и речной водой. Она никогда уже не посмотрит на мир так, как смотрел он — без угрызения совести. И, возможно, действительно хотела приобрести хоть грамм этого спокойствия. Обычно Хиса сидела так до того момента, как ноги почти теряли чувствительность, становясь ватными и несносными. Но в этот раз кое-что ее уход решило ускорить. Детские крики. Изначально женщина даже не дернулась: мало ли чей помёт резвился в лесу, дело обыкновенное. Но затем она прислушалась и распознала собачье рычание, далекое от игривого. Голос был знакомым. Хиса тут же подорвалась, и снег взлетел белесым фейерверком из-под ее ног. Это была Узэджи. Та самая соседская девчонка.***
— Ты что там делала? — Хиса раскрыла чемодан, смердящий разными травами. Различные склянки на его дне почти что радостно зазвенели, точно связка колокольчиков. Нужный тюбик с подписью «спирт» приветливо подмигнул рыжим блеском в свете подсвечника. — Одна. Зареванная смуглянка, вся опухшая, как рыба фугу, раскрыла длинный рот и тут же его закрыла с тихим щелчком челюстей. Когда женщина обернулась с намерением понять причину молчания, она увидела, как карие глаза скакали по дому, страшась задеть ее фигуру. Сам дом выглядел более-менее прилично только снаружи под определенным ракурсом, так что внутреннее убранство было мало чем привлекательнее угловатого женского лица. Куноичи тяжело вздохнула сквозь зубы. Черт бы побрал эту совесть. — Я… Не собираюсь тебя бить, — было произнесено максимально мягко. На столько, сколько позволял хриплый голос и арлекинада, скачущая в животе. Воцарилась тишина; ребёнок полностью сконцентрировался на ее словах, и Хиса решила воспользоваться возможностью. Это слово спрыгнуло с языка на удивление легко, точно вольная серна: — Извини. Узэджи нерешительно подняла взгляд. В черных крапинках ее радужек затесался вопрос. Но он быстро истлел: не глупая, вмиг поняла, к чему было брошено извинение. За беспочвенную грубость в тот вечер. — Д-д-а-а, — дрожащий тон резанул по слуху. Брови Тсукури склонились к переносице. — Я. Я, — глубокий вздох побледневшими губами. — Я увидела вас, — потные ладошки схватились за край длинного платья. — Мне, простите пожалуйста, мне стало интересно, и я, — плечи задрожали. — А там собака. И, и тот зверь… И снова тихая истерика. Такая тихая, что можно смахнуть на какой-нибудь писк мыши за шкафом. Хиса ощутила прилив раздражения. Однако быстро отвадила его от себя: хватит, не надо, надо быть лучше и выше этих мерзких чувств и ассоциаций. Давай, будь человеком. Узэджи всю затормошило, стоило лицу Тсукури появиться перед ней столь близко, что можно почувствовать запах алкоголя, — которого Хиса хлебнула сразу после прихода, — и несвежего дыхания. Напомнило те времена в Ивагакуре но Сато. Некоторые свои секреты Дейдара, будучи ребенком, раскрывал с хрусталиками слез на ресницах. Это было таким личным; юная Макусуоки словно держала весь мир в своих неумелых руках. — Хиса-а, — красный мокрый нос уткнулся ей в живот. — Только попробуй кому-нибудь рассказать, что я плакал! — кулаком ударил по спинке дивана. Куноичи грубоватым движением прижала сальную темную голову к своей груди. — Всё в порядке. Не извиняйся. Девчонка замерла. Ее неровные всхлипы стали медленно набирать темп, пока не стали греметь о кривые стены этого дома. Щуплые руки обхватили женское туловище. Хиса положила подбородок на чужую макушку, размышляя, что на чернушку произвели впечатление не только собака и она сама, но и ее техники, которыми воспользовалась впервые за всё это время. Однако это было красиво, несмотря на весь омрачающий фон: как рисунок соскользнул с лоскутка бумаги, сначала приняв вид бесформенной цветастой субстанции, после же становясь невиданным чудищем. И хорошо, что Хиса успела закрыть собой ребенка: лучше ей не знать, что стало с той злой дворнягой, потому как та даже тявкнуть не успела, как скрылась в клыкастой пасти. Только пятна крови и пара задних лап на некогда чистом белом снегу. — Я обработаю твои раны, — шепот куноичи было легко спутать со свистом ветра с чердака. — Если позволишь. Ответом был кивок.***
Хиса являлась небольшим аллергиком: в летнее время ее нос беспрерывно сопливился, а глаза набухали и чесались. Теперь же куноичи словила себя на том, что у нее давешне выработалась новая непереносимость, которой плевать на время года и часовой пояс — на людей. Всех, кроме Дейдары, конечно, — должен же быть какой-то апекс в этой жизни. Ведь он всех опережал не на ступень, а на целые этажи. Абсцесс ее организма и души. Подле покошенного дощатого забора стоял живой триггер ее недуга, — свинья в человечьей шкуре. Смотрел на нее из-под кустистых бровей весь обросший и изрезанный глубокими морщинами, что выявились не по годам. Глаза до боли знакомые: такие же смотрели ей в спину. — Где моя племянница? — мужчина облокотился о забор, тот пронзительно скрипнул под чужим весом. Всё в старом вояке выдавало мутный рассудок от алкоголя. — Эй, ты ее у себя держишь? — Она была ранена, — куноичи нахохлилась, сложив руки на груди. — Я ей помогаю. Мужчина издал хриплый смешок. — Ты? Помогать? — сделал пару кривых шагов вперёд. — Ты со своим цепным псом можешь сеять только разруху! Она знала о своей репутации, о всех тех разговорах и слухах, знала, как если бы ей приносили каждое утро свежий выпуск местного новостного вестника. Дейдара здесь не был известен как член Акацуки, но как особо опасный односельчанин — это точно. Кто, как не он мог поднять на уши весь поселок, если его любимой супруге не продали нужный продукт или бросили на шею удавку из проклятий и оскорблений Все знали, кто очаг местных несчастий. Но никто не осмеливался сыграть в героя и вырезать эмпиему. Шла холодная война. — Следи за языком, — женщина сама двинулась вперед на пару десятков сантиметров, закрывая собой узкий проход в дом. — Радуйся, что сейчас его нет дома. Хиса знала, что случиться, когда она отдаст девчонку в руки родственнику. И что-то внутри судорожно кричало, — что-то, что еще не превратилось в рудимент, — чтобы она даже не думала этого делать. Хоть и лезть в чужие семейные отношения было последним, чем ей хотелось заниматься. Не будь он пьяным, даже не шагнул бы в сторону этого дома, таящего в себе настоящие мистерии; многие считали, что в подвале они хранили трупы, как трофеи. Но он пьян настолько, что приблизился до расстояния вытянутой руки. — Узэджи, выходи! — вместе со словами вылетели брызги слюны, заставив женщину поморщиться в диком омерзении. — Выходи из этого проклятого дома, пока сам дьявол не забрал тебя! Небольшое волнение колыхнулось в синих глазах Хисы. Мужчина принял это на свой счет и рванул к ней, дабы протолкнуться. В тот же момент чья-то рука схватила его за ворот грязного пальто. Женщина отшатнулась назад, дабы мерзкие руки не дотянулись до нее в желании обрести какую-то опору. — Кто тебе позволил приблизиться к этому проклятому дому, хм?