Стена чудес

Пятый опаздывал на добрые пять часов. И нельзя было сказать, что это вышло случайно. Он совершенно осознанно выехал с опозданием, выбрал самый долгий маршрут и задержался в дайнере, чтобы выпить чашку кофе, съесть кусок пирога и набросать новую пьесу. Так что, останавливая машину возле выбранного ансамблем «Зонтики» ресторана через полтора часа после окончания похорон, он не испытал никаких угрызений совести. В конце концов маэстро Харгривса он последний раз видел шестнадцать лет назад, и последние лет десять не проходило и дня, когда он не благодарил самого себя за ту детскую истерику, которую закатил матери. В Чикаго было теплее, чем в Сент-Поле, и Пятый бросил шапку и перчатки на заднее сиденье, а пальто застёгивать не стал. Выскочил из машины, перебежал дорогу и толкнул внутрь тяжёлую деревянную дверь. В ресторане гремела музыка, которую когда-то сочинял маэстро Харгривс, и Пятый заметно поморщился. Даже после всех лет в другом ансамбле, соло-выступлений, пяти симфоний собственного сочинения и нескольких лет терапии, концерт «Когда зло плачет» отзывался в нём только тупой болью. Он миновал стол ансамбля «Воробьи» и вдову с дворецким, не выражая им ни капли сочувствия. Только губы поджал и хмуро кивнул, и тут же прибавил шаг. «Зонтики» собрались в дальнем углу, и лица у всех были постными. Правда, сидели они здесь втроём, и для полного струнного квартета не хватало только Вани. Впрочем, они с Клаусом, кажется, отошли к барной стойке. Пятый остановился у стола, провёл пятернёй по волосам, откидывая чёлку назад, и улыбнулся широко и почти радостно: — Поздравляю. Он наконец-то сдох. — Пятый. Мы же на похоронах, всё-таки, — Лютер поднял на него усталый взгляд. Он дольше всех терпел маэстро Харгривса и, кажется, сильнее остальных страдал от стокгольмского синдрома. — Да ладно тебе, Лютер, — Диего похлопал по стулу рядом, и Пятый, стянув пальто, тут же сел. — Он просто сказал правду. — Правда правдой, но можно было хотя бы не на похоронах. Грейс за соседним столом сидит, — Эллисон, похоже, пила не первый бокал, но о приличиях по-прежнему не забыла. — Уверен, что если он лупил нас по рукам линейкой, то и жену свою поколачивал, — Пятый склонил голову набок и вскинул брови. — Хотя наверняка найдутся те, кто скажут, каким чудесным он был учителем и замечательным человеком. — Знаешь, за что я тебя люблю больше всех остальных? — выплыл из ниоткуда Клаус в пиджаке цвета фуксии и тут же устроился у него на коленях. Ухватил Пятого за щёку, как ребёнка: — Когда бы мы ни встретились, ты всегда полон яда. Особенно в том, что касается сэра Харгривса. Последние слова он пропел, вручая Пятому свой бокал сухого красного. Пятый выпил его залпом и поморщился. — Что я могу сказать. Я ненавидел урода, — выдохнул он. — Что достаточно печально, потому что он тебя обожал. Даже когда ты ушёл в «Комиссию», — заметила Ваня, садясь напротив. Теперь почти все они были в сборе — и струнный квартет, и фортепианный дуэт. Не хватало только Бенуа с его арфой, и в этом — опять и снова — был виноват только маэстро Харгривс. Бенуа и его брат близнец Бенисио были блестящими арфистами, но Бенуа не выдержал давления и покончил с собой. Бенисио замкнулся и отдался музыке с концами. Сейчас он блистал в «Воробьях» и делал вид, что никого из «Зонтиков» не знает. За столом ненадолго воцарилось молчание, разве что Клаус, ёрзая у Пятого на коленях, напевал себе под нос какую-то мелодию. Соскользнул на соседний стул и принялся рыться судорожно рыться в сумке. — Держи, — Пятый сунул руку в карман пальто и достал блокнот и карандаш. — Как ты догадался, что мне… — Ой, да ладно, — Диего закатил глаза и запрокинул голову. — Мы тут все музыку пишем, ты думаешь, никто не догадался, зачем ты в торбу свою полез? Клаус показал ему язык, осторожно вырвал лист из блокнота и принялся торопливо заполнять чистый нотный стан чёрными точками нот. — Когда мы последний раз так собирались? — спросила вдруг Ваня. — Именно… все вместе. Понятное дело, что мы пересекаемся друг с другом постоянно. — Когда я ушёл. То есть… лет шесть назад? — Лютер потупил взгляд, рассматривая содержимое своего бокала. — Вы тогда вечеринку закатили. — Было просто чудесно, — Клаус оторвался от записи. — Особенно когда кто-то додумался смешать водку с текилой. — Это ты и был, — Эллисон вскинула брови. — Забыл уже? — У текилы есть такие свойства, а уж с водкой, — Диего поморщился. — Я так плохо помню тот вечер, что с тех пор ни капли алкоголя в рот не взял. — Сила воли у тебя железная, — заметила Ваня. — После всего, что было. — То, что я не запиваю свои травмы не значит, что мне было легче, чем вам. — Эй, полегче, — Эллисон вскинула руку. — Нужно чаще так собираться. Ну, не на похороны. А, не знаю. Каждый год собираться, как бывшие участники. — Как выжившие, — уточнил Пятый. — Я хотел на твой концерт в Иллинойсе, кстати, но билеты раскупили, а директор концертного зала меня не очень любит. — Что ты ему сделал? — Лютер с интересом склонил голову набок. — Он бывший муж Куратора, и получается, что, когда она меня учила, они как раз развелись. Он думает, что я виноват. — Пф, думает, — Клаус свернул лист бумаги и сунул его в нагрудный карман вместо платка. Вернул блокнот и карандаш Пятому, облокотился о спинку стула и улыбнулся широко. — А видали последнее Ванечкино выступление? — Я даже вживую, — Диего расплылся в улыбке. — В первом ряду сидел. — Я была во Франции, пришлось смотреть трансляцию на ютубе. Всё бы отдала, чтобы вживую услышать. Ваня склонила голову набок: — Теперь не скоро сможешь. Я на полтора года еду в турне. Европа, Азия. — Может нам удастся пересечься где-то в Европе. Я уезжаю через пару недель, — Эллисон расплылась в улыбке. — Сыграем что-нибудь дуэтом. — Было бы здорово, — Ваня кивнула. — Кстати, Лютер. Как тебе электронные скрипки? — Непривычно, но очень здорово. Никогда не думал, что уйду из классики, но пока мне всё нравится. Я вообще заинтересовался электроакустикой, пробую новое. Недавно у меня на кухне кран капал, я записал, поиграл с настройками и в итоге половину инструментов в симфониях Малера заменил разными фрагментами звука… — он поводил рукой. — Получается очень по-инопланетному. Свой первый альбом назову «Лунная соната». — Какой хитрец, — Диего засмеялся и полез в карман за телефоном. — Скинь послушать. Может я к тебе присоединюсь. — Что, мариачи не выстрелило? — Эллисон подпёрла кулаком подбородок. — Не, — он махнул рукой. — Я его перерос. Хочется чего-то свежего. — Вот у меня каждое выступление свежее, — певуче протянул Клаус. — Вы бы знали, если бы хоть раз на них пришли. — О, я был на твоём выступлении, — Пятый пощёлкал пальцами. — В Винчестере. Тебе ещё притащили русские гусли, и ты на них одну из своих песен сыграл. — Ох, Пятый! — Клаус прижал руки к груди. — Ты был на моём концерте и не подождал меня после выступления? Я ведь так и обидеться могу. — Напоминаю, что когда ты вышел, ты засунул в какого-то групиз язык по самые гланды. Я не почувствовал никакого желания тебя отвлекать. — Мог бы хотя бы написать. — У меня самолёт был следующим утром. Нужно было успеть на поезд. — Кстати, — Ваня подняла бокал с шампанским и мотнула в сторону Пятого. — Твоя последняя пьеса — потрясающая. А говорят, импрессионизм умер. — Всё ещё не идеально, — Пятый качнул головой. — Но я близок. — Я бы сыграла с тобой дуэтом. Если напишешь что-нибудь. Пятый свёл брови к переносице: — С радостью. Считай, к твоему возвращению я сочиню сонату для скрипки и фортепиано. — Может, нам стоит как-нибудь всем вместе собраться. Сыграть что-нибудь как в старые злобные. — Мне нравится эта идея. Я даже чёрный смокинг ради такого найду, — Клаус поднял руку с чьим-то бокалом шампанского. — За планы на будущее. Пятый хмыкнул. Его брали огромные сомнения, что когда-нибудь они смогут спокойно играть вместе. Но с другой стороны… с другой стороны, это был отличный план. — За планы на будущее, — он чокнулся с Клаусом, и остальные тут же присоединились. Ни смеха, ни улыбок. Но в их глазах Пятый видел, что они все уже представляют тот концерт. Воссоединение «Зонтиков», со струнными и фортепиано, новыми силами и новыми стилями. Без постоянного надсмотра. — Можно созваниваться по Скайпу раз в неделю. Сочинить что-нибудь всем вместе, чтобы вернуться громко, — почесал щетину Диего. — Не будем же мы снова «Когда зло плачет» играть, правда? — Я скорее себе ногу отгрызу, — отозвался Пятый. — Мне нравится идея. Со скайпом. — Нужно будет сверить расписания, — Эллисон тут же уткнулась в свой телефон. — Но в воскресенье, думаю, все смогут первое собрание провести? Часов в двенадцать. — Я обычно в это время сплю, — Ваня заправила прядь за ухо. — Но ради вас встану. — Нам же просто договориться, какой день недели и какое время нам всем потом подойдут. А потом может, не знаю, в города поиграем, — Эллисон ухмыльнулась. — Напомните, почему мы раньше ничего такого не планировали? — Маэстро был жив, — Диего поджал губы. — Не могу поверить, что мы свободны. Пятый кивнул. Клаус облизнул губы, глядя перед собой. — Печально осознавать, что нам не хватило просто уйти от него. Пришлось дожидаться его смерти, чтобы почувствовать облегчение, — Эллисон провела пальцем по краю бокала. — Даже это не поможет на самом деле, — Пятый поморщился. — Я ушёл из «Зонтиков» когда мне было тринадцать, но меня до сих пор считают его учеником. Хотя я большего добился в «Комиссии». — Тут ты прав, — кивнул Лютер. — Но мы можем всё изменить, — Ваня пожала плечами. — И то верно, — Пятый допил остатки красного вина. — Какая разница, насколько сильно он нас изуродовал. Это же нас не определяет. — Золотые слова, — Клаус снова щипнул его за щёку и встал: — А теперь… Кому ещё вина? Остаток вечера так и прошёл: они давали друг другу послушать свои новые мелодии, показывали ролики с концертов и записывали даты и время встреч, фотографировались в Снэпчат и, чем пьянее были, тем больше обнимались. Пока Маэстро Харгривс руководил их ансамблем, он и мечтать не мог, что когда-нибудь они станут дружными. И что сроднит их не горе утраты, не командная работа, а общая боль. «Зонтики» просидели до закрытия, и к моменту, когда официанты принялись снимать скатерти и переворачивать стулья, только Диего остался трезвым, как стёклышко. — Могу подбросить до гостиницы человек трёх. Двух, если одним из вас будет Лютер. — Я снял гостиницу рядом, так что пешком дойду, — Лютер похлопал его по плечу. — Я не так сильно наклюкался, если ты не заметил. — Мы все «наклюкались» достаточно, чтобы не садиться на руль. Можешь меня подвезти, Диего, — Эллисон улыбнулась. — Я вроде в паре кварталов от тебя остановилась. — С чего ты взяла, что я всё ещё живу в Чикаго? — Ты сам это пятнадцать минут назад сказал, — отозвался Клаус. Он еле стоял. Моргнул тяжело, заправил рыжую прядь за ухо и посмотрел на Ваню с Пятым: — Вы двое не хотите ко мне? У меня в холодильнике как раз есть сангрия, догонимся, посочиняем всякое. Пятый задумчиво запрокинул голову. Он уже ловил вертолёты и заметно пошатывался, но всё ещё осознавал происходящее вокруг. — Я не против, — сказала Ваня. Пятый скосил на неё взгляд и кивнул тоже соглашаясь. — Почему бы и нет. Сэкономлю на гостинице и просто отосплюсь у тебя, — он ухмыльнулся. — Ладно, ребята. Я пошёл, — Лютер обмотал вокруг шеи шарф и улыбнулся. — Я безумно по вам соскучился, но завтра у меня самолёт, и я бы не хотел на него опаздывать. — Мы тоже отчаливаем, — Диего поднял руку с ключами. — До воскресенья, значит? — Да, да. Но вы всё равно не уйдёте необнятыми, — Клаус повис сначала на Лютере, потом смачно поцеловал Диего в щёку и стиснул в объятиях Эллисон. Та тихо вскрикнула, высвободилась из его хватки и попрощалась с остальными по-французски — расцеловав и Пятого, и Ваню, и Клауса в обе щеки. — Хорошей ночи, — сказала она. Лютер кивнул всем напоследок, развернулся на пятках и перебежал дорогу, а потом скрылся в одном из переулков. Диего и Эллисон, переглядываясь, поспешили в чёрный старенький Сааб. Пятый проводил машину взглядом и почесал кончик носа. Пошёл снег, и он пожалел, что оставил перчатки и шапку в машине. — Мы же не дойдём пешком? — спросил он. — Не, — Клаус опустился на тротуар в паре шагов и подпёр кулаком щёку. — Нужно такси ловить. — Давайте я, — Ваня вскинула руку вверх и выглянула на дорогу. Пятый смотрел на них с едва заметной улыбкой и пьяным чувством сентиментальности: может он и бросил ансамбль «Зонтики» шестнадцать лет назад, может они и виделись с тех пор очень редко, но каждый раз он чувствовал, что встречается со своими родными душами. Теми, кто понимает, что у него болит и теми, кто думает так же, как он. Даже жаль было, что завтра утром они снова разъедутся и, скорее всего, никогда не сочинят симфонию «Зонтиков», о которой сегодня размечтались. Он отшагнул от Вани, и тут же бросился обратно. Из-за поворота вылетел жёлтый Пежо. Его занесло, завизжали тормоза, но хода автомобиль не убавил. Пятый резко и грубо оттолкнул Ваню к Клаусу, а сам отскочить не успел. Машина снесла его с места, впечатав в стену, и сжалась в гармошку. Пятый сделал глубокий вдох, ещё ничего не чувствуя, а выдохнул с криком. Правая сторона, от плеча до кончиков пальцев, взорвалась болью. Он не слышал ничьих голосов, не видел знакомых. В глазах потемнело, в висках запульсировала кровь, а боль, казалось, нарастала. Волнами. Пока он ей не захлебнулся. Когда приехали парамедики, Пятый ещё был в сознании. Не понимал, что происходит, с трудом разбирал голоса Вани и Клауса, но ни ответить не мог, ни сосредоточить на них взгляд. Время тянулось как патока, превращаясь в бесконечную страшную пытку. Даже когда его руку высвободили из железного плена, легче не стало — разве что у Пятого уже не было сил ни кричать, ни стонать. Он протрезвел, но устал. И моргал всё реже, разве что дольше, с трудом не соскальзывая в темноту. Ему и не давали — один из парамедиков кричал что-то, что Пятый разобрать не мог, и шлёпал его по щекам каждый раз, когда опускались веки. И только в больнице ему дали поспать. Прижали маску к лицу, и Пятый, сделав всего пару вдохов, провалился в сон.