Стена чудес

Пятый проснулся от назойливого, монотонного писка. Звук был пронзительный и противный, и ужасно похожий на будильник. Он попытался нащупать телефон на тумбочке, но рука не послушалась. Затекла, наверное. Да и писк, чем сильнее он в него вслушивался, тем меньше был похож на будильник. Пятый с трудом открыл глаза и тут же поморщился. Проморгался и осмотрелся. Белые стены, цветы на тумбочках и Клаус, в клетчатых штанах и футболке с «Заботливыми мишками», свернулся в кресле в углу. Больница. Точно. Левая рука поверх шершавого, неприятного на ощупь одеяла, мерцание экранов рядом. Пятый сосредоточил взгляд на Клаусе, а тот, будто почувствовав, встрепенулся. — Ты проснулся, — Клаус потёр лицо рукой и встал. Подошёл к Пятому, нажал кнопку на ручке, чтобы вызвать медсестру, а потом сел в ногах. Улыбнулся сонно: — Как чувствуешь себя? — Как будто у меня ужасное похмелье. Пятый даже не врал. Голова казалась противно пустой, звуки раздражали и мышцы ныли. Но могло быть и хуже, учитывая в какую передрягу он попал. — Я, кажется, руку отлежал, — добавил он. Улыбка Клауса стала из сонной натянутой. Он нахмурился, и Пятый нахмурился в ответ. Приподнялся на левой руке, одеяло соскользнуло и оголило правую. То, что от неё осталось — забинтованную культю выше локтя. Пятый остановил на ней взгляд и тяжело моргнул. Ему понадобилась добрая пара мгновений на то, чтобы понять, что это не чьё-то ещё тело, не чья-то ещё травма. У него не было правой руки. Пятый метнулся в сторону, врезавшись в перила кровати рёбрами. Стиснул обрубок пальцами, всё ещё не в силах до конца поверить в происходящее, пытаясь проснуться и вынырнуть из кошмара. Но как бы он ни старался, сон не заканчивался. Клаус поймал его за плечи, и Пятый оттолкнул его ногой. — Где моя рука, Клаус? — выдохнул он. — ГДЕ МОЯ БЛЯДСКАЯ РУКА? Он будто падал в бездну. — ГДЕ МОЯ РУКА? — закричал он снова. Датчики запищали чаще, открылась дверь и на пороге тут же выросла медсестра. — Успокойтесь, пожалуйста, — она оттеснила Клауса. Пятый отполз в обратную сторону, смотря на неё с ненавистью. У мысли, что медики спасли ему жизнь, не было ни малейшего шанса, потому что в его голове раненым вороном билось только осознание, что он на всю жизнь калека. И он больше никогда не сможет играть. Ужас затуманивал разум. — ЧТО ВЫ СО МНОЙ СДЕЛАЛИ? ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ С МОЕЙ РУКОЙ? Второй раз медсестра не стала просить. В палате показались санитары и ещё одна медсестра. Пятого оттащили от края и вжали в матрас. Он выгнулся, пытаясь выкрутиться, и краем уха уловил: — Вводим десять миллиграмм Релиума. А сразу следом укол в шею и снова темнота. Когда он проснулся снова, назойливый писк звучал будто издалека. Веки и всё тело были тяжёлыми, правая рука болела. Пятый с трудом открыл глаза и с таким же трудом сосредоточил взгляд на единственном шевелящемся объекте в комнате. Кто-то приблизился и наклонился к нему. Пятый будто через рыбий глаз смотрел, но всё равно разобрал знакомые тонкие черты. — Ваня, — едва слышно сказал он. — Мне такой ужасный сон приснился, — он попытался улыбнуться, но усталость не позволяла даже такое лёгкое сокращение мышц. Он и говорил-то с трудом. — Привет, Пятый, — Ваня села на край его кровати, протянула руку и поправила ему сбившуюся чёлку, лезущую в глаза. — Не говори пока ничего, ладно? Пятый непонимающе моргнул. Ваня нажала на пару кнопок на боковой панели, и кровать приподнялась. Теперь Пятый полулежал, и смотреть друг на друга им было удобно. — Ты спас мне жизнь, Пятый. Там, у ресторана, — Ваня нащупала его левую руку и сжала. — И я буду ценить это каждое мгновение своей жизни. Я навсегда у тебя в долгу. Пятый попытался нахмуриться. Потом сжал её пальцы в своих, попытался поднять руку и не смог. Что-то звякнуло, и между его рукой и пластиковым подлокотником натянулся кожаный ремень. — Не по… — Пожалуйста, Пятый, — Ваня подалась вперёд и сдвинула брови домиком. Пятый вжался в подушку, будто пытаясь от неё сбежать. Он уже знал, что будет дальше. Не видел, не мог заставить себя повернуть голову и посмотреть, но уже знал. — Нет, — сказал он. Едва слышно, потому что кричать не было сил. Наверное, транквилизаторы ещё действовали. — Пожалуйста, нет. — Пятый. — Не говори этого, — Пятый стиснул зубы. Зажмурился, как ребёнок, словно это могло что-то исправить. — Пожалуйста, Ваня, — и снова посмотрел на неё, не в силах вдохнуть. — Это не правда. — Пятый, — Ваня покусала губы. — От твоей руки ничего не осталось. Им пришлось. — Этого не происходит, — Пятый сжал её руку сильнее. Он снова падал в бездну и сейчас только Ваня могла его удержать. И она поняла. Обняла его за плечи, утыкаясь носом в шею. Пятый с трудом дышал. Слишком устал, чтобы снова начать кричать, но слишком в сознании, чтобы не понять, что происходит. И что всё это не просто страшный сон. Что вся его карьера, все новые пьесы, все выступления, запланированный совместный концерт с Ваней и сборы ансамбля «Зонтики»… Всё это пошло под откос. Всего этого больше не было. Всё это было с кем-то другим. Пятый, как рыба, ловил ртом воздух, пока не нашёл в себе силы снова заговорить: — Что… что я буду делать? — выдохнул он. — Я не знаю… что мне теперь делать. Ваня всхлипнула и отпрянула. Понурила плечи, ссутулившись, и покачала головой. Она тоже не знала. Никто не знал. Они просидели так какое-то время, пока Пятый не захотел пить. Ваня поднесла ему стакан с трубочкой, и Пятый поймал её губами и сделал несколько больших глотков. Коротко кивнул и приподнял руку: — А это зачем? — Ты пнул Клауса в живот и наорал на медсестру, — Ваня подвинула себе табурет на колёсиках и опёрлась на койку локтем. — Я бы не осуждала их за меры предосторожности. Пятый помолчал немного, кусая губы, а потом пожал плечами. Правое застреляло, и он поморщился. — Меня тоже нельзя осуждать. — Никто и не осуждает, Пятый. Пятый кивнул и снова замолк. Теперь, когда у него кончились мольбы и уговоры, когда он перестал отказываться верить в происходящее, слов больше не было. Он мог бы вложить то, что чувствовал, в мелодию. В перелив нот, в трагическое адажио. Закрыл бы глаза и дал бы пальцам волю, чтобы они вместо слов выразили эмоции, от которых разрывалось сердце. Только чтобы сделать это, ему нужны были руки. Одной только левой ни за что бы не хватило. Он сжал одеяло в кулаке. — Пятый, — снова позвала Ваня. — Я собираюсь отменить мировое турне. Чтобы остаться. Помочь тебе адаптироваться. — Ты… что? Пятый с трудом верил в то, что услышал. Часть его хотела сказать: да, конечно. Конечно, оставайся. Чтобы со мной был кто-то ещё достаточно несчастный. Чтобы я не смотрел на записи твоих концертов задыхаясь от ядовитой зависти. Чтобы ты тоже не могла спать по ночам, снова и снова думая о том, как у тебя могло быть всё. Но он не мог с ней так поступить. — Отменю турне. Тебе нужна помощь, и я легко… — Ты собираешься убить свою карьеру, — Пятый склонил голову набок. — Следом за… — его голос дрогнул, так сильно ему не хотелось говорить. — Следом за моей. Ваня молчала. — Зачем? — В смысле? — Ваня, мы уже давно не настолько близки, чтобы ты рушила то, к чему так долго шла из-за меня. — Ты спас мне жизнь. Ты лишился руки. — И что? — Пятый дёрнул левой рукой. Снова заскрипел ремень. — Я спас тебе жизнь явно не для того, чтобы ты мне под ноги кидала свою скрипку. Ваня сморгнула слёзы. — Пятый, так нельзя. — Ваня, — Пятый скрипнул зубами. — Ты поедешь в это турне. И будешь присылать мне записи с каждого концерта. И как бы больно мне ни было их смотреть, я буду. Потому что я спас тебе жизнь, и ты мне обязана. Ваня молчала. — Ты меня поняла? Ваня кивнула. — Ты мне обязана, — повторил Пятый. — Поэтому уж будь добра, стань самой известной скрипачкой в мире. Она помолчала ещё немного. Глаза блестели, но она будто специально не моргала и молчала, чтобы не разрыдаться окончательно. — Спасибо, Пятый. — Пожалуйста. Ещё пара минут прошли в молчании, пока не открылась дверь и на пороге палаты не показалась высокая женщина с печатью усталости на лице. Белый халат ловко приводил к мысли, что это лечащий врач Пятого. Ваня тут же поднялась с табурета и отошла обратно к креслу, но не ушла. — Если мы вас отстегнём, обещаете больше ни на кого не кидаться? — доктор остановилась в паре шагов от Пятого. Он напрягся — понимал, что ему спасали жизнь и понимал, что у них не было выбора. И всё же не мог не злиться. Ему нужно было винить хоть кого-то в произошедшем, но он не мог винить водителя, который наверняка погиб, не мог винить Ваню и не мог винить себя. В глубине души он понимал, как сильно не прав. Но не мог остановиться. — Обещаю, — хрипло ответил Пятый. — Расскажите мне, что случилось. И сколько мне ещё здесь торчать. Женщина покачала головой: — Сначала осмотр. Потом вопросы. Договорились? — А что, если я буду задавать вопросы, вы мне и вторую руку оттяпаете? Доктор застыла и поморщилась: — А вы неприятный тип, да? — Вы хирург? — Пятый вскинул голову. — Да. — Если бы вы лишились руки, вы бы тоже были не самой приятной дамой в мире. — Точно неприятный тип. — Зато музыкант великолепный, — отозвался Пятый ещё до того, как понял, что именно сказал. Раньше он всегда так говорил, стоило кому-то заикнуться о его нелёгком характере. Что он будет отвечать теперь? Осёкся, кажется, не он один. Ваня вскинулась на своём месте, и даже доктор приоткрыла рот. — Был, — Пятый тут же скис. — Проверяйте что хотите. Мне без разницы. Мать Пятого умерла пять лет назад, оставив его абсолютным сиротой. Поэтому вместо неё в больницу приехала руководитель оркестра «Комиссия» Миранда Жестьон, известная публике как Куратор. Она была младше матери Пятого лет на десять, но всё равно была для него слишком взрослой. Интимная связь между ними прекратилась давно, но они продолжали поддерживать дружеские отношения. Куратор приехала через три дня после пробуждения Пятого. Сразу же бросила Клаусу манто из искусственного меха (она была слишком известной, чтобы не выступать публично в поддержку экологии, белых медведей и соевых бифштексов) и прошла к койке Пятого, пронзительно цокая каблуками. — Я записала тебя на приём в Меритех через две недели. Пятый устало поднял голову: — Здравствуй, Миранда. — Лэнс Биггз лучший в своём деле, протез будет как настоящий.  — Скажи ещё, что я перестану замечать, что у меня нет руки, — Пятый поджал губы. Куратор смерила его взглядом и тряхнула волосами: — Какой же ты иногда говнюк. — Думаю, будет ещё хуже, — протянул Клаус. Он неслышно остановился у Пятого в ногах и упёрся ладонями в изножье. — Уже хуже, чем было. — Куда уж хуже? — отозвалась Куратор. — О, поверь мне, — Пятый тихо фыркнул. — Сейчас я ненавижу примерно всех, у кого больше одной руки. — Ты не ненавидишь его. Он же здесь, — Куратор махнула в сторону Клауса. Клаус вздохнул, склоняя голову набок и заправил кудрявую рыжую прядь за ухо. — И меня, я думаю, тоже. Пятый помолчал немного, кусая щёку. Куратор, казалось, не понимала, что с ним сейчас происходит, и не догадывалась, как больно ему сейчас видеть всех тех, кто был связан с его старой жизнью. С ним прежним. С чем-то, что он потерял вместе с рукой, и потерял навсегда. — Я вас не ненавижу, Миранда, — выдохнул он. — Но… — он запнулся. Куратор напряжённо выпрямилась, потом коснулась плеча Клауса: — Можно нам пять минут наедине? Сходи перекуси что-нибудь. Тон у неё был как у мамочки на детской площадке, которая даёт ребёнку деньги на мороженое. Клаус повёл головой, оттолкнулся от изножья кровати и выплыл из палаты, прикрыв за собой дверь. — Давай выкладывай, — Куратор уселась на табурет, на котором всегда сидела Ваня, когда приходила. — Я же вижу, что это что-то, из-за чего ты чувствуешь себя уродом. — Может мне это настоящему мозгоправу рассказывать, а не тебе? — Через пару недель ты обязательно будешь, уж я постараюсь, но сейчас у тебя есть только я, — она протянула руку и похлопала его по щеке. По-дружески, будто он не был больше бесполезен для её оркестра и игры в дуэте. — Давай. — Не хочу. — Слушай, я о тебе хуже думать не буду. Я тебя слишком хорошо знаю. Пятый обречённо вздохнул. Поводил кончиками пальцев по шершавой поверхности одеяла, настучал на нём «Лондонский мост падает» и хрипло выдавил: — Я никого не ненавижу, Миранда. Но меня сводит с ума мысль, что это случилось со мной, а не с кем-то из вас. Что у всех вокруг будут их карьеры, их музыка, а у меня будет одна рука и сны о прошлом. Что я останусь один, потому что без руки я никому не нужен. Потому что я больше ничего не умею. — Ты же знаешь, что это не так. — Миранда, посмотри мне в глаза и скажи, что правда веришь, что если мне присобачить протез на обрубок, я снова смогу играть. Куратор уставилась ему в глаза, но не проронила ни слова. — Я так и думал. — Ты больше, чем твоя музыка, — она поймала его за запястье. — Нет, — Пятый вырвал руку и приподнялся. — Нет, Миранда. Я — это моя музыка. И её больше нет. Потому что… — он шевельнул культёй. — Её больше нет. И меня тоже. Он замолк и сгорбился. Закрыл глаза, тяжело задышал, пытаясь успокоиться. С каждым разом это было всё сложнее. Возможно идея Клауса попросить посадить его на капельницу с транквилизаторами была не такой уж плохой, и не стоило от неё так легко отказываться. — Я не знаю, что мне делать. Было бы лучше, если бы я… — Заткнись, — вдруг перебила его Куратор. Знала, что он хочет сказать. Схватила его за больничную рубашку и потянула на себя: — Заткнись, Пятый. — Или что? — безразлично протянул он, снова глядя ей в глаза. Куратор не разжимала пальцы. — Когда ты пришёл ко мне впервые, ты тоже не знал, что делать. — О да, и ты многому меня научила. Вынуждала меня с тобой спать, например. Куратор скривила губы и шумно выдохнула. Пятый прекрасно знал, как её ранят его слова, и именно поэтому их сейчас говорил. Знал, что она хочет как лучше, но хотел её оттолкнуть. Не потому, что он не хотел принимать помощь. А потому что думал, что никто не может ему помочь. — Ты был хорошим мальчиком и слушал меня тогда, — она всё же ослабила хватку. Пятый упал обратно на подушки и поморщился — снова стрельнуло правое плечо. — Будь хорошим мальчиком и делай, что тебе говорят и сейчас. — Ты знаешь, что это бессмысленно. — Ты понятия не имеешь, какую чушь несёшь, Пятый, — Куратор встала, поправила ему одеяло и отступила. — Я куплю тебе билеты, и через две недели ты пойдёшь на встречу с Лэнсом Биггзом. И я срать хотела на твоё мнение по этому поводу. Ясненько? Пятый поджал губы. Он не хотел идти. Знал, что не пойдёт. Но спорить с Куратором было всё равно, что спорить со стеной. Бесполезно. Ей всегда было проще дать, чем объяснить, почему не дал. Всё всегда было так, как она хотела. — Ясненько, — он стиснул зубы. — Уходи. И позови Клауса. Куратор подобрала своё манто и вышла, всё так же звонко постукивая каблуками. Пятый прижал единственную руку к лицу и сделал глубокий вдох. Хотелось кричать, и он закричал — беззвучно, по-прежнему сдерживаясь. Снова скрипнула дверь, и через время плеча Пятого мягко коснулся Клаус. — Всё так плохо прошло? — Она не понимает, вот и всё. Но я не думаю… не думаю, что ты понимаешь. Или Ваня. — Ауч, — Клаус прижал ладони к сердцу и скорчил разочарованную рожицу. — Почему, интересно, ты думаешь, что мы не понимаем, каково тебе? — Потому что… — Пятый пожал плечами. — Это я здесь, а не один из вас. — Пфф, — Клаус закатил глаза. — Пятый, я каждую ночь думаю, как бы вёл себя на твоём месте. И ты хорошо держишься, хочу сказать. Я бы ревел как сучка. — Клаус, — Пятый не смог сдержать улыбки. Хотя стоило ему представить себе Клауса на этой же койке вместо него, и уголки губ снова поползли вниз. — Неужели ты не испытываешь облегчения, что это не случилось с тобой? — Немного, — Клаус склонил голову набок. — Но ещё я чувствую себя виноватым, что не выдернул тебя следом за Ваней, например. Неплохая тема для обсуждения с моим мозгоправом кстати, жаль, у меня его нет… Пятый снова рассмеялся. — Видишь, — Клаус уселся на табурет и подкатился поближе. Потыкал Пятого в родинки на щеке. — Ты можешь улыбаться. Пятый не ответил. — Ты реально не хочешь попробовать протезы? — Я не… не вижу в этом смысла. Кофе варить я и одной рукой смогу. А играть снова не смогу и с протезом. — Твоя правда. Но про Меритех говорят, что у них самые передовые разработки. — Дай угадаю, вы с ней это уже обсуждали. — Не особо. Она просто прислала нам с Ваней эту ссылку, и всё, — Клаус мотнул головой. — Я думаю, что тебе стоит попробовать. — И я ещё раз повторяю, что не вижу в этом смысла. — Слушай, ну, ты же ничего не теряешь. Хуже уже не будет, так? Пятый запнулся. Перевёл взгляд с Клауса на культю. Покусал губы. — Видишь, ты об этом задумался, — Клаус снова ткнул его в щёку. — Ты даже не свои деньги на это потратишь. В словах Клауса была правда. После выписки Пятому предстояла долгая адаптация к новому образу жизни. Возвращение в квартиру, где одна из стен полностью пробковая доска, заполненная вручную написанными партитурами и планами новых работ. Где его ждёт пианино, которого он больше никогда не сможет коснуться полноценно. Где его ждут вырезки о его выступлениях. Метроном, синтезатор в чехле и план грядущих концертов. Он с тем же успехом мог провести это время в Меритехе, примеряя протезы, которые ничего не изменят. — Может, кстати, станешь для Меритеха поводом совершить новый прорыв, — прервал молчание Клаус. — Пожалуйста, Пятый. Просто попробуй. — Наверное… попробовать я могу. Но я не обещаю, что пойду на вторую встречу. — Давай по шагу за раз, — Клаус хлопнул в ладоши. — Кстати, забыл сказать. — Уверен, что я хочу это слышать? — Ты больше всех хочешь слышать. Я переезжаю в Сент-Пол. Пятый замер. И вот снова. — Я это уже с Ваней проходил. Тебе не нужно со мной нянчиться, ты мне ничем не обязан. — Ну, видишь ли, у меня нет мирового турне на горизонте, и мне до жопы надоел Чикаго, так что я решил, что хочу сменить обстановку. Не буду селиться у тебя, не ссы, — Клаус перебрался с табурета к Пятому на койку, потеснив его. Сложил руки на животе и блаженно улыбнулся: — Я никогда раньше не жил в Миннесоте. У вас снег до июня лежит, да? — Клаус, прекращай. — Не прекращу. Потому что мне — и остальным, кстати, тоже — не похер на тебя. И как бы ты ни выкручивался своим «мы не настолько близки», мы настолько близки. И один ты не останешься. Пятый нахмурился. Сжал одеяло в пальцах, скрипнул зубами. Потом, всё же, спросил: — Откуда ты знаешь, что думают остальные? — Вчера было воскресенье, и мы созванивались. Только вместо того, чтобы обсуждать музыку, мы обсуждали тебя. — Пока я спал, значит. Немного низко, — ухмыльнулся Пятый. Он зацепился за слова Клауса как за спасительную соломинку. Они согревали как первое весеннее солнце. — Мы просто не хотели, чтобы ты разнылся с этими своими «в чём смысл», — передразнил его Клаус. Похлопал по колену и добавил: — Всё будет хорошо, Пятый. Пятый запнулся и не ответил. Отвёл взгляд, снова зацепившись взглядом за культю и снова падая в бездну. Вот чего они не понимали. Ни Куратор, ни Ваня, и Клаус. Ни, похоже, оставшиеся «Зонтики». Хорошо уже никогда не будет. Даже нормально никогда больше не будет. Вся его новая жизнь будет лишь обрывками былого.