Стена чудес

Неделю Пятый почти не выходил из дома. Записал пару новых мелодий: отголоски счастливого дня в Детройте не оставляли его ни на минуту, и сохранить их тепло он мог только так. В среду ему позвонила Ваня, они провели на телефоне всего двадцать минут и большую часть времени просто молчали. Пятый не знал, о чём говорить с друзьями, а его друзья не знали о чём говорить с ним. Он ждал, что Ваня расскажет ему о Русском Большом театре, о солнечных пляжах Франции, о музее Магритта в Бельгии. Но она молчала. Прошло полгода, а пропасть между ними росла. Пятый пожертвовал делом всей своей жизни, чтобы Ваня могла заниматься своим, и все эти месяцы их разговоры были пропитаны чувством вины. — Знаешь, — Пятый потёр подбородок, глядя в экран. — Может нам стоит прекратить созваниваться. На моих рассказах, какое вкусное мороженое я нашёл в супермаркете, и что нового у Долорес, мы далеко не уедем. Ваня обеспокоенно поджала губы. — Я не большой знаток человеческих душ, но готов поспорить, что ты продолжаешь винить себя в произошедшем, чувствовать себя обязанной, всё такое… — он махнул рукой. — Отпусти и забудь. И позвони мне, когда захочешь рассказать мне про выставку Кандинского в музее Помпиду или про стену Леннона в Праге, — он облизнул губы. — Мне не хватает наших нормальных разговоров. Пока. Он сбросил звонок и отложил телефон. Посмотрел на приколотые к пробковой стене заметки — чернильные крючки на нотном стане, и тяжело вздохнул. Потом одёрнул пиджак и, убрав телефон в сумку, обулся и вышел из квартиры. «Я буду через полчаса. Пожалуйста, будь в штанах, » — написал он Клаусу, толкая дверь подъезда плечом. Клаус жил в двадцати минутах езды, и Пятый впервые за полгода решил пройти их пешком. Раньше вывески, гремящая музыка и гудение моторов его злили. Он слышал в них музыку, которую больше не мог написать (и которую не писал раньше, потому что она казалась ему скучной, убогой, бессмысленной). Сейчас она не волновала его. Не задевала. Он больше не мог играть, он был зависим от рук других людей, но музыка улиц перестала его терзать. Улицы — все эти вывески, вся гремящая музыка, все гремящие моторы — зазвучали по-новому. Будто что-то в нём изменилось. И в непроглядной тьме, из которой он не мог выбраться, замерцал бледный свет. Где-то на полпути Пятый забежал в кондитерскую и купил пирожные, чтобы не идти Клаусу с пустыми руками, а когда вышел — замер, рассмотрев надпись на стене через дорогу. Кто-то вывел чёрной краской из баллончика: Самые красивые люди — это те, кто потерпел поражение, прошёл через страдания, боролся, пережил потерю и в итоге нашёл собственный путь. Они этого не скрывают и об этом знают все. Эти люди чувствительны, они ценят и понимают жизнь, которая одарила их состраданием, мягкостью и глубоко любящим беспокойством. Красивыми людьми не рождаются. И подписал: Элизабет Кюблер-Росс, 1975. Пятый прокашлялся, отошёл к скамейке и поставил на неё коробку с пирожными. Приподнял очки, чтобы видеть лучше. Достал телефон и, присев на корточки, сфотографировал стену. Отправил снимок Долорес, сделал пару шагов назад, подобрал коробку и, не отрывая взгляда от экрана, пошёл дальше. Клаус снимал квартиру в зелёном районе. Аккуратный дом, клумбы. Летом, когда небо ярко-голубое и цветут виолы, место касалось особенно райским. Пятый, правда, ни на что из этого внимания не обратил. Миновал калитку, вбежал в подъезд и прошёл первый лестничный пролёт глядя только в телефон. И не заметил, как влетел в кого-то, спускавшегося ему навстречу. Телефон едва не выпал из рук, Пятый сжал пальцы и сделал шаг назад. — Извините, — устало выдохнул он, вскинул голову и встретился с пронзительно голубыми глазами своего психиатра. — Доктор Кац? — Мистер Сати? — доктор Кац отступил, поднимаясь на ступеньку. Пятый отступил спускаясь. В конце концов они оба остались на лестничном пролёте. — Вот так встреча. Что вас сюда привело? — У меня здесь друг живёт, — Пятый махнул коробкой с пирожным, глядя доктору Кацу за плечо. — Помните, я вам говорил. Музы… — он осёкся, перевёл взгляд на его лицо и нахмурился: — Доктор Дэвид Джозеф Кац. Вы… Дейв. Лицо доктора Каца на мгновение исказила гримаса непонимания перетекающего в удивление. До него тоже дошло. — Его… друг, переживший трагедию, — он моргнул. — Это вы. Пятый вздохнул и закрыл глаза. Доктор Кац был хорошим психиатром, прислушивался к нему и всегда находил нужные слова. И всё это время Клаус рассказывал о нём как о самом красивом любовнике, который у него был. — Как неловко, — доктор Кац тяжело вздохнул. Пятый фыркнул. — Каковы шансы, — он поджал губы и замер, не зная, что ещё добавить. — Мистер Сати, я опаздываю на встречу, но позвоню вам вечером, хорошо? — Конечно, — Пятый отступил, пропуская доктора Каца. — Хорошего дня. — И вам тоже, доктор Кац. Только когда внизу хлопнула подъездная дверь, Пятый мотнул головой и поднялся в квартиру Клауса. Постучал в дверь и, дождавшись, когда дверь откроется, широко улыбнулся: — Ты знал, что трахаешься с моим психиатром? — он протянул Клаусу пирожные. Клаус сжал пальцы на коробке и отступил. — Погоди, что? — он часто заморгал. — Я только что встретил на лестнице единственного и неповторимого красавчика Дейва, который трахается как бог и по совместительству является доктором Дэвидом Джозефом Кацем. Моим психиатром, — Пятый прошёл в квартиру, бросил сумку на диван, вздохнул и развёл руками. — Очень жаль, мне он нравился. Клаус захлопнул входную дверь и кивнул в сторону кухни. Он был в пижамных штанах и розовом пушистом халате. — Почему в прошедшем времени? — кинул он через плечо. — Правила, — Пятый пошёл за ним. — Не говоря уже о том, что будет не очень здорово жаловаться на тебя твоему парню. К тому же… — он запнулся, посмотрел на уведомление и положил телефон на стол экраном вниз. — В общем, мне придётся найти нового. — Прости. Пятый выгнул бровь. — Как будто ты знал, кого кадришь, — он фыркнул. — Успокойся. Клаус поджал губы, налил Пятому кофе и сунул кружку в руку. — У тебя там уведомление, — он кивнул на телефон. — Я знаю, — Пятый улыбнулся. — Это Долорес. — Что-то важное? Пятый качнул плечом. — Наверное. — Тогда почему не послушаешь? Пятый опустил взгляд на телефон. Потом перевёл на Клауса и сделал глоток кофе. — Послушаю, когда буду один. Клаус удивлённо дёрнулся и едва не пролил кофе. Заправил прядь за ухо и едва слышно фыркнул: — Вот так, да? — Ты мне вроде бы разрешил хранить свои секреты, — отозвался Пятый. На пару мгновений на кухне стало тихо. Пятый потёр ручку ногтем, сделал глубокий вдох, но не успел ничего сказать. — Ваня звонила полчаса назад, кстати, — прервал тишину Клаус. — Боже, — Пятый закрыл глаза. — Сказала, что тебе, наверное, уже лучше, ведь ты снова превращаешься в бесчувственного ублюдка. — А ты? — Пятый поставил кружку на стол и потёр переносицу. — Сказал, что ты всё время такой, — Клаус подвинул стул и сел напротив. — Ты реально повесил трубку? — Мы ни о чём не говорим. Просто смотрим друг на друга по полчаса, иногда неловко обмениваемся парой слов. — Шестичасовые разговоры с Долорес не так проходят? Пятый осёкся. Открыл глаза, напряжённо всматриваясь в лицо Клауса. — Долорес не смотрит на меня взглядом полным тоски и не боится рассказывать о чепухе, которая ей понравилась, — отчеканил он. — И раз уж мы снова заговорили о ней, — он облизнул губы и сделал глубокий вдох, прежде чем решился: — Долорес тебе не понравилась. Клаус заморгал. Постучал кончиками пальцев по кружке и выгнул бровь: — С чего ты взял? — Интуиция, — отозвался Пятый. Он врал, конечно. В отличие от Долорес, он плохо подмечал такие вещи. Просто не замечал и не осознавал. Его это и не интересовало никогда, намного интереснее ему была музыка, которую люди вокруг него делают. Её он чувствовал и понимал. Но не людей самих по себе. — Долорес, — Клаус закатил глаза. — Она тебе сказала, да? — Она очень проницательная, — Пятый поводил пальцем по рисунку на протезе. — В отличие от меня. Меня бы ты легко обманул. Клаус всплеснул руками: — Она мне не не понравилась, Пятый. Я её видел сколько? Две минуты? — он толкнул Пятого пяткой. — Недостаточно, чтобы составить впечатление. Пятый шевельнул бионическими пальцами, сжимая их в кулак. Разжимая. — Вы с доктором Кацем… — Прекрати его так называть, иначе я теперь никогда от этой картины не избавлюсь, — Клаус зажмурился. — Вы с Дейвом реально поехали сразу в номер после концерта? Потому что ему было рано вставать? Клаус покачнулся, протянул длинное «мммм» и наконец подался вперёд. Взял руку Пятого в свою и тщательно проговаривая каждое слово сказал: — Пятый. Мы не поехали с вами не потому, что мне не понравилась Долорес, а потому что нам приспичило потрахаться в гримёрке, — он томно, мечтательно моргнул. — Я решил, что ты не захочешь такие подробности знать. Пятый осёкся. Высвободил руку, поджал губы и кивнул. Развернулся и потянулся к коробке с пирожными. Бросил короткий взгляд на телефон, но снова к нему даже не прикоснулся. Ждал подходящего момента. Подходящий момент наступил через несколько часов. Клаусу нужно было работать, и Пятый, оставив ему последние пирожные, вызвал Убер и поехал домой. И едва войдя в квартиру и сняв обувь, он упал на диван и включил голосовое сообщение от Долорес: — Эй. Мы оба вроде бы заняты сегодня, так что позвони мне, как освободишься, и я растроганно поплачу тебе в трубку, хорошо? Пятый положил телефон на живот, посмотрел в потолок и повторил про себя: красивыми люди не рождаются. Сел, телефон скатился на пол. Подобрал его, прошёл на кухню, поставил вариться кофе и только после этого отбросил чёлку назад и набрал Долорес по видеосвязи. — Эй, — Долорес, раскрасневшаяся после горячего душа, запахнула домашний кардиган. На глазах у Пятого надела протезы и широко улыбнулась с ямочками. — Ты меня прямо подловил. — У меня сильная интуиция времени, — Пятый расплылся в ответной улыбке, точно такой же, с ямочками. — Я прогулялся сегодня. — Я заметила, — Долорес подпёрла бионическим кулаком щёку. — Очень… сильные слова. — Я прочитал и… — Пятый опустил взгляд. Покусал губы и неуверенно выдохнул: — Подумал о тебе. — Обо мне? Пятый кивнул. Выключил плиту, но кофе не снял. — Я не видел никого красивее тебя, Долорес. И теперь я понимаю почему. Долорес охнула и некрасиво поджала губы. Прижала руку ко рту, сморгнула слезинку и тихо рассмеялась. Пятый занервничал. Схватил телефон и развернулся. — Ты в порядке? — Более чем, — руки Долорес исчезли из кадра, только чтобы появиться снова с куском пледа в руках. Она промокнула слёзы и улыбнулась. — Мне… никогда так комплименты не делали. — Ты расстроена, — Пятый тяжело вздохнул. — Да нет же, — Долорес запрокинула голову. — Я счастлива. Прекрати париться. Пятый неуверенно хмыкнул. — И сними уже кофеварку с плиты, — добавила Долорес. Пятый кивнул, вернулся к плите и налил себе кофе. Вместе с чашкой устроился на подушках перед пробковой стеной и рассказал Долорес про свой день. А она рассказала ему про свой. Почти месяц Пятый снова и снова возвращался к пробковой стене и смотрел на мелодию отголосков дня в Детройте. Дописывал её, проигрывая в голове, перебирая живыми пальцами воздух, и напевая себе под нос. Мелодия обрастала не только деталями, но и рисунками Долорес, открытками из Детройта и от Вани. Пятый повесил рядом флаер с концерта Клауса и буклет Меритеха с Долорес на обложке. Пустота постепенно заполнялась: новыми воспоминаниями, новыми чувствами. Раньше у него была только музыка, отблески прошлых романов, ворох страхов и ужасное самомнение. Всё это следовало за ним тенью. По пятам, не давая ни шагу ступить спокойно. Призраки былого, в которое он никогда не вернётся, и которое оплакивал всё это время. Он избавился от всего, чтобы пустота не напоминала ему об упущенных возможностях, но теперь её снова не было. Вместо неё была музыка, Долорес, принятие собственного поражения и свобода. Дописав последний аккорд, Пятый, не задумываясь ни на мгновение, набрал Куратора. Она ответила после пятого гудка. — Пятый, — не здороваясь выдохнула она. — Я уже и не думала, что снова услышу твой скрипучий голосок. — Я тоже по тебе скучаю, — Пятый хмыкнул в ответ. — У меня есть новая композиция. — Только одна? — Может больше, — Пятый развернулся, прижимаясь спиной к стене. — Но я звоню не только поэтому. — Так. На стороне Куратора раздался скрип, будто она откинулась в кресле. — Ты всё ещё хочешь записать тот альбом? На мгновение воцарилось молчание. Потом Куратор выдохнула: — Да. Да, Пятый. Тысячу раз, да, — её голос, всегда такой ровный и насмешливый, сейчас звучал совсем иначе. Пятый готов был поклясться, что слышал её улыбку. — Я думала, ты и не спросишь уже. — Мне нужно было время, — Пятый покусал губы. — Как мы… это сделаем? — Я организую, — Куратор зашуршала бумагой, несколько раз причмокнула и добавила: — В августе, пойдёт? Я поищу свободные студии. Пятый сделал глубокий вдох, а на выдохе ответил: — Не то, чтобы у меня были планы на август. — Вот и славно, — сказала Куратор. — Что заставило тебя передумать? — Не знаю, — Пятый пожал плечами. — Просто… показалось, что это правильный момент. — Надо же. Это знак, что тебе лучше? Пятый пожал плечами, хотя Куратор не могла его видеть. — Не знаю, Миранда. Что-то изменилось. Не знаю что. — У меня есть пара предположений, но пока что я оставлю их при себе, — Куратор фыркнула. Снова скрипнуло кресло, и она заговорила быстрее: — Слушай, мне пора бежать, но я обязательно перезвоню тебе завтра утром и дам знать, какие студии свободны в августе. — Хорошо. — И Пятый, — Куратор сделала паузу. — Я правда скучала по твоему голосу. Звонил бы ты почаще. — Не могу ничего обещать, — отозвался Пятый. Куратор рассмеялась и повесила трубку. Пятый постоял так ещё какое-то время, глядя на подушки перед стеной и кусая щёку. Правда ли он был готов снова заявлять о себе? Куратор несомненно раскрутит пластинку как его громкое возвращение, и ему придётся давать интервью и позировать для фотосессий. Рассказывать свою душераздирающую историю преодоления и поиска себя. «Никаких интервью. Обещай, » — написал он Куратору, оттолкнулся от стены и пошёл обуваться. Сегодня в Сент-Пол приезжала Долорес.