Стена чудес

Остаток июля и начало августа прошли почти незаметно. Подготовка к запуску кампании на Кикстартере отнимала у Пятого всё время, которое не было занято внесением новых деталей в уже написанные композиции. К вечеру он валился с ног от усталости, и засыпал почти сразу, даже не успевая осознать, что всего через несколько недель он будет целыми днями сидеть в студии плечом к плечу с Куратором. И будет записывать музыку своей печали, которую ни за что бы не смог записать сам. Долорес передала ему все работы, которые нарисовала весной, и Пятый отнёс их на оцифровку, а после оцифровки несколько дней подряд встречался с видеодизайнерами, пока не нашёл того, кому можно было бы доверить анимацию картин Долорес для ролика. Он встречался с владелицей студии, чтобы обговорить тонкости работы и имеющееся в студии оборудование, просматривал квартиры и собеседовал будущих помощников Куратора. Всё это было не его работой, но Пятый в кои-то веки не злился. Его не угнетало, что приходится бегать на встречи и снимать интерьеры. Эти хлопоты приближали его ещё на шаг к сотворению чего-то нового. Чего-то, чего он никогда раньше не делал. Печальные мелодии, написанные для его же собственной идеальной техники, его не интересовали так, как будущая пластинка. Вся она была про хрупкость, уязвимость и про принятие собственной несамостоятельности. Он написал эту музыку, но её судьба — от начала и до конца — была в чужих руках. Куратора. Будущих участников кампании на Кикстартере. И, конечно, Долорес, которая единственная нашла правильные слова, чтобы он не забросил музыку окончательно. С Долорес они говорили каждый день по несколько часов, хотя оба всё время были заняты. Пятый готовился к записи, Долорес организовывала новую выставку. Пока он договаривался о встречах с хозяевами квартир, она рисовала, а пока она вела долгие разговоры о цвете стен выставки, Пятый переносил партитуру из своего блокнота в программу на компьютере. Сейчас ощущение, что на самом деле они сидят рядом и просто занимаются своими делами, только крепло. Конечно, Пятый тосковал по возможности её коснуться, случайно задеть локтем или ногой. Тосковал по её мягким шагам и по тому, как она придерживала ложку у ручки, когда пила сладкий кофе. И Долорес его не хватало так же сильно. В конце августа приехала Куратор. Она прилетела утром, сразу же отправилась в съёмную квартиру и на пороге у Пятого появилась только к вечеру. — А мне нравится, как ты здесь всё переустроил, — она разулась на ходу, вручила Пятому свою шляпу с широкими полями и прошла в гостиную. — Столько работ Долорес! Ты мог бы уже свою выставку открывать, — она широко улыбнулась. — Но без пианино как-то пусто. Ты продал своё? — Отдал Клаусу, — Пятый повесил шляпу на угол книжного шкафа. — Мне инструмент больше не нужен. — А как же ты будешь сочинять в будущем? — Куратор сощурилась. Она подошла к стене и ступнёй потёрла пол в том месте, где когда-то стояло фортепиано. Оно было там так долго, что на паркете остался тёмный прямоугольник невыцветшего дерева. — С твоей помощью, — Пятый сунул руку в карман и самодовольно улыбнулся. — Каков наглец! Я же не всегда у тебя под боком буду. — Да, — Пятый кивнул. — И ты не представляешь, как тяжело мне было с этим смириться. Столько лет терапии потратил, чтобы сепарироваться от тебя, а что в итоге? Я снова здесь, — он фыркнул. — В этот раз всё по-другому, — голос Куратора дрогнул. Пятый перевёл на неё взгляд. Улыбки больше не было и в помине, только сведённые «домиком» брови и полный сочувствия взгляд. — Мне правда жаль. Я не должна была. — Проехали, Миранда. Всё это вода под мостом, и мы с тобой уже миллион раз об этом говорили, — Пятый махнул рукой. Он хорошо помнил каждое мгновение, проведённое с Куратором, и как постепенно он увяз в этой связи настолько, что не мог шагу ступить без её одобрения. Он перебарывал себя, чтобы удовлетворить её в постели и менял свою музыку так, как хотелось ей. Жил у неё, встречался с её друзьями, одевался, как того хотела она. И когда их отношения стали сходить на нет, он болезненно долго пытался их спасти. Так они и оказались на сеансах психотерапии для пар, а это привело к единственному логическому финалу: расставанию. К этому моменту они проговорили, пожалуй, всё, что было в их отношениях не так, и расставили всё по местам. Было много боли и слёз, но, наверное, только это и позволило им сохранить приятельские отношения. — По крайней мере после отношений с тобой я понял, что я не… не «не такой», — прервал молчание Пятый. — Было достаточно страшно жить в мире, в котором считается, что всем должно хотеться секса, а я просто лежу и думаю об Англии каждый раз. — Ну, ты прекрасно справлялся, — Куратор выдавила улыбку. — Немного не хватало страсти. Но зато блестящая техника. Пятый фыркнул в ответ. Стряхнул её руку и показал на растянувшуюся через всю пробковую стену детройтскую мелодию. — Что скажешь? Куратор замерла, скрестив руки на груди и сощурившись. Прошла пара мгновений, и она начала напевать мелодию себе под нос, расцепила руки и принялась перебирать пальцами воздух, играя на воображаемом фортепиано. — Выглядит здорово. Хочешь попробовать? — Да, наверное. Думаешь, она подойдёт для пластинки? — Безусловно, — выпалила Куратор, едва он договорил. — Если она так хороша, как я предполагаю, то мы можем её включить в один из бонусов для участников кампании. Что у нас уже в списках? — После достижения основной цели, на каждый новый рубеж у нас, — Пятый достал из заднего кармана перекидной блокнот. — Набор открыток, нарисованных Долорес с нашими подписями, три дополнительных композиции включая эту, сборник партитур и, — он тяжело вздохнул, — большое интервью. Специально поставил этот бонус последним, чтобы этого не делать. — О, ты думаешь, что они не справятся? — Куратор запрокинула голову и расхохоталась. — Пятый, ты такой наивный. Ты последние несколько лет избегал прессы, а после аварии просто исчез. А у тебя, если ты забыл, были очень богатые фанаты. — Да, я помню эти зверские концерты на днях рождениях дочурок толстосумов разных национальностей, — Пятый качнул головой. — Но знаешь, я почти уверен, что в те времена их не столько моя музыка интересовала, сколько мой внешний вид и вот это, — он растянул губы в широкой улыбке. На щеках нарисовались ямочки, и он указал на них пальцем. Куратор прижала руки к груди и умилённо поджала губы: — Ты правда такой красавчик, если с тобой близко не знакомиться. — Хм, — Пятый выгнул брови. — В общем, Миранда, для них я больше интересен не буду. Мрачный калека, играть не может, сидит на колёсах. Так что сомневаюсь, что им будет очень хотеться меня снова увидеть. — Тебе так только кажется, Пятый. Ты не проверяешь свою электронную почту для бизнес-запросов, так что люди, не дождавшись твоего ответа, пишут мне. И все переживают, как ты. И кроме того, — Куратор коснулась его щеки. — Ты выглядишь лучше. Не только по сравнению с весной, в принципе. Как будто… В тебе что-то изменилось. Пятый качнул головой. Он не чувствовал себя абсолютно счастливым — его всё ещё тревожила собственная беспомощность, и он по-прежнему боялся пронзительного одиночества. Но не всё время. И страхи эти казались ему всё более далёкими. Пауза затянулась, отвечать Куратору было поздно, и Пятый, слабо куснув себя за щёку, спросил: — Может кофе? Закажем что-нибудь в доставке, отметим твой приезд. Как квартира, кстати? — Прекрасная, — кивнула Куратор. — Этаж низковат, но в остальном прекрасная. И я согласна на любое твоё предложение. Они просидели на кухне до полуночи. Заказали вок, Пятый позвонил Долорес, и втроём они несколько часов говорили только об отвлечённом: любимом вине, начинке для крепов и писателях. Куратор рассказала, что пара её выпускников, джазовый дуэт Хейзела и Ча-Чи, отправилась в благотворительное турне, и сборы с их выступлений пойдут на поддержание приютов для животных. Долорес осталась от этой новости в восторге, подхватила Морти на руки и растроганно расцеловала в нос. Кошка, возмущённая такой наглостью, поцарапала ей щёку, вывернулась из бионических пальцев и убежала. Сама Долорес рассказала, что планирует все следующие выходные проваляться в кровати и посмотреть все новинки, которые появились на Нетфликсе. Главным мотиватором для неё была нынешняя усталость и усталость будущая — до её новой выставки оставалось полторы недели. Пятый почти всё время молчал и просто слушал. Улыбался, иногда кивал, вскидывал брови и морщил нос, когда был особенно сильно с чем-то несогласен. А в полночь, будто в сказке про Золушку, чудеса закончились. Долорес послала ему воздушный поцелуй через экран и ушла спать, а Куратор засобиралась домой. — Вызову тебе Убер, — Пятый потянулся за телефоном. — Я сама, — Куратор перехватила его запястье. — Хотя ты мог бы меня и подвезти. — Вообще-то, — Пятый качнул головой. — Я не водил всё это время. Пока привыкал к протезу. Я и сейчас не всё освоил, — он повёл плечом. — Не думаю, что это хорошая идея. — По мне так ты замечательно справляешься, Пятый, — Куратор настучала на своём телефоне адрес, куда ей нужно ехать, выбрала водителя и снова посмотрела на Пятого. — Движения у неё определённо механические, но зато ты будто бы уже и не замечаешь, как ей управляешь. Пятый сощурился и поджал губы. Куратор была права. Он уже давно делал всё на автомате. Не задумываясь. — А ты… да, — Пятый облизнул губы. — Я и правда перестал его замечать. — Ну вот, я ещё на что-то сгодилась, — Куратор довольно улыбнулась и закатила глаза. Телефон у неё в руке завибрировал. — Ага, — она кинула взгляд на экран. — Увидимся в понедельник, хорошо? Отдохни хорошенько. В ночь с воскресенья на понедельник Пятый не мог заснуть. Не от тоски и лезущих в голову мыслей о разбитом прошлом, а от волнения и предвкушения. Он поворочался в кровати несколько часов и не выдержал. Написал короткое сообщение Долорес и отложил телефон. Признался, что не может уснуть. Потянулся к ноутбуку, чтобы проверить почту и включить себе фильм, но стоило поднять крышку, как на экране вспыхнуло оповещение о звонке. Он ответил, сел удобнее и провёл пальцами по волосам, откидывая чёлку назад. — Я понятно почему не сплю, — вместо приветствия сказал он. — А ты почему не спишь? — Пакую кое-что, — Долорес в кадре полулежала. На одну из рук был надет рулон клейкой ленты. — Пакуешь? Я думал, что все работы для выставки уже в галерее. — Ну, — Долорес покусала губы. — Мне нужно тебе что-то сказать. Пятый нахмурился. Сердце пропустило удар. Он вдохнул и не смог выдохнуть — тревога мгновенно проникла в каждую клеточку его тела. Спина и плечи заныли от напряжения. Он понятия не имел, чего ждать от этого разговора, и от этого становилось только неуютнее. — Сделай лицо попроще, — сказала Долорес. — Моя выставка будет проходить в Сент-Поле. Я приезжала, чтобы пообщаться с её кураторами, посмотреть зал, распределить картины. И по идее должна была приехать только на вернисаж. Пятый моргнул и выдохнул. Напряжение ушло, он расслабленно ссутулился, и вместо страха его охватило ликование. Больше никаких экранов, никаких голосовых сообщений. Они смогут быть рядом. Бок о бок. — Но мне так понравился город. И с тобой мне было так здорово, что я подумала… Что пора переезжать. Попросила Клауса помочь мне найти себе квартиру, нашла подходящую службу по перевозке вещей. — Но почему ты… почему ты не сказала мне? — Пятый облизнул губы. — Я бы помог. — Честно говоря, — Долорес выдержала паузу, прежде чем подняла взгляд и улыбнулась. — Я боялась, что ты испугаешься. — Испугаюсь? — Да, — Долорес снова сделала паузу. — Потому что я сама испугалась. Когда Клаус нашёл квартиру, мне вдруг стало страшно. Наши отношения сейчас очень удобные. Мы далеко, мы… как бы в безопасности. Мы не сделаем друг другу больно, не предадим доверие. Понимаешь? — Никогда не думал об этом. Но звучит… правдоподобно. Долорес села, подтянула к себе колени и помолчала ещё какое-то время. Потом вздохнула и продолжила: — Я испугалась, что я приеду — и обаяние недоступности пропадёт. Пятый опустил взгляд. Слова Долорес были тревожными, и на несколько мгновений он представил, как сказка развеивается. Они становятся неинтересными друг другу и отдаляются, и в итоге он снова тонет в бездне отчаяния. — И как ты… как ты с этим справилась, Долорес? — тихо спросил он. Темнота вокруг сгустилась, а экран, наоборот, засиял ярче. — Я подумывала отменить переезд и сохранить то, что у нас есть сейчас. Это что-то такое… хрупкое и прекрасное. Мне бы не хотелось это потерять… — Долорес, — Пятый качнул головой. — Я разбирала фотографии с телефона. Нашла фотографию с надписью на стене, и вспомнила тот разговор, — она пожала плечами. — Как ты сказал… — Что я не знаю никого красивее тебя. — Я была бы полной дурой, если бы не рванула к тебе. Потому что ты видишь меня… не так, как все. Не калекой, не жертвой домашнего насилия, не переоценённой художницей, — она прижала руку к груди. Бионические пальцы были в пыли и обрывках клейкой ленты. — Ты не переоценённая, — Пятый нахмурился. Потёр культю и вздохнул. — Мне без разницы, что у тебя нет рук, Долорес. Я сам тоже калека. Долорес прикусила губы и опустила голову. Упёрла руку в щёку и застыла. — А ещё ты невероятно сильная, Долорес. — А если я перееду, и ты узнаешь, что… это не так? Может, я плачу по ночам, или у меня перепады настроения и… — Мне без разницы, — Пятый качнул головой. — Ты можешь вдруг обнаружить, что я скучный и замкнутый, заносчивый, капризный… — он тоже помолчал. — Слушай. Это правда большой шаг, и мы узнаем друг о друге много нового, и не всё нам понравится. Но если чему-то ты меня и научила, то это решительности и готовности сделать шаг навстречу неизвестности. Долорес помолчала ещё. Потом подняла взгляд, вытерла рукавом слёзы и сказала: — Значит… Ты согласен со мной? — Мм? — Что я бы была полной дурой, если бы не рванула к тебе. — О, да, — тут же отозвался Пятый. — Ты была бы эпической дурёхой. А я был бы ещё большим долбоёбом, если бы испугался и сказал тебе не переезжать. — Но мне всё ещё немного страшно, Пятая Симфония. — Значит, мы будем бояться вместе, — улыбнулся Пятый. Он не соврал ни капли. Как и Долорес, ему было страшно идти дальше. Он не знал, что будет, когда они окажутся так близко. Когда исчезнет расстояние между ними, когда дорога в гости будет занимать максимум полчаса, а не все пять. Но они должны были хотя бы попробовать. Они проговорили почти всю ночь. Тихо и неторопливо, обо всём на свете: о детских мечтах, о родителях и планах, пока не начало клонить в сон. Утром Пятый едва не проспал. Проснулся по последнему будильнику совершенно разбитым. В глаза будто насыпали песка, а веки были неподъёмными. Он второпях надел протез и затянул липучки, натянул первые попавшиеся вещи, вызвал Убер и перелил заварившийся за ночь колд-брю в бутылку. Сунул ноги в кеды с резинками, закинул сумку на плечо и вылетел из квартиры. Торопливо спустился, толкнул подъездную дверь и выдохнул только оказавшись в машине. Кофе бодрил, но без завтрака проснуться было немного сложнее, так что Пятый попросил водителя притормозить у первого же Старбакса и купил бейгл с глазуньей и беконом. Убер привёз его к студии минута в минуту. Пятый расплатился, убрал телефон в сумку и, сжимая пакет с бейглом в бионической правой руке, а бутылку с кофе в левой, выбрался из машины. Лайла Питц, хозяйка студии, уже ждала его у входа, опершись о стену и скрестив руки на груди. — Доброе утро, — Пятый остановился напротив. Лайла тяжело вздохнула. — Я так понимаю, Миранда ещё не приехала. Лайла снова тяжело вздохнула. Тень от кепки падала ей на лицо, и Пятый нахмурился. Провёл рукой с бутылкой у неё перед глазами, но Лайла так и не шевельнулась, разве что дёрнулась и всхрапнула. Пятый хмыкнул: — Не могу сказать, что не согласен, — он покачал головой, опёрся о стену рядом и, зажав бутылку подмышкой, развернул бейгл и взялся за завтрак. Лайла даже не вздрогнула, будто шорох бумажной упаковки её вообще не беспокоил. Куратор опаздывала на четверть часа. За это время Пятый успел расправиться с бейглом, выбросить упаковку и выпить остатки кофе. Оттолкнулся от стены и поджал губы, глядя на подъезжающий Убер. В этот раз проснулась и Лайла: вздрогнула всем телом, тихо всхрапнула и вскинула голову, широко распахивая глаза. — Доброе утро, — Пятый на пару мгновений скосил на неё взгляд. — Долгая ночь была? — Да как-то удачная катка за удачной каткой были, вообще вот не до сна в такие моменты, — Лайла сладко потянулась. Пятый понимающе кивнул и перевёл взгляд на машину, из которой как раз вышла Куратор. Вместо привычных платьев с бельевыми корсетами сегодня она была одета просто: джинсы-бойфренды, красные кроссовки и тёмно-синяя толстовка, а обычный клатч заменил потёртый рюкзак на плече и венти Американо в руке. Она приехала не красоваться и не выступать, а просиживать в студии часов по двенадцать. Годы назад, когда они были вместе, именно в таком образе она нравилась ему больше всего. — Доброе утро, — бодро пропела она. — Я опоздала, потому что у меня сломалась кофеварка, и пришлось по пути заехать в Старбакс. И они три раза переделывали мой заказ. — Ничего другого я от тебя и не ожидал, — заметил Пятый. — Потом мы будем по пять раз перезаписывать один и тот же отрывок. — Таким ты и сам грешишь, так что не надо, — Куратор отвернулась от него к Лайле. — Привет. Вот мы и увиделись вживую. Пятый вас не сильно утомил, пока проверял оборудование? — Ну, он в принципе утомительный. В остальном всё было нормально, — Лайла убрала руки в карманы ветровки и качнулась с носка на пятку. — Давайте уже к делу, наверное. Больше никто не придёт? — Моя команда, — Куратор кивнула. — К ланчу приедут мои помощники, а во второй половине дня все остальные. — И много их будет? — Лайла выразительно выгнула бровь, достала из кармана ключи и загремела ими, открывая тяжёлую железную дверь. — Двое. — Я думала, вы запись сразу начнёте. — Нам сначала нужно порепетировать, — Куратор погладила Пятого по плечу. — Теперь понятно, почему вы сняли студию так надолго, — Лайла распахнула перед ними дверь. В небольшой звукозаписывающей студии «Шерстяной волчара» Пятый был уже несколько раз, и даже несколько раз, тщательно скрывая волнение, сыграл пару партий левой рукой. Тёмные коридоры, всё ещё помнящие зимний холод, плакаты с малоизвестными группами, записавшими здесь альбомы, точно так же спонсируемые через Кикстартер, и наклейки со всеми брендами подряд. Комната звукозаписи была небольшой и соседствовала со складом. Лайла предоставляла инструменты тем, у кого по какой-то причине не было своих, или не было возможности их привезти с собой. Пятый, отдавший Клаусу свой инструмент, был одним из таких людей. Впрочем, пианино он с собой тоже никогда не таскал, предпочитая пользоваться тем, что ему предоставляли на месте. Сегодня за стеклом стояло только фортепиано. Пятый сам помогал Лайле вытолкать его в зал, а потом оплатил из своего кармана настройщика, чтобы звук был идеальным. — Ты делаешь гимнастику для пальцев? — спросила Куратор, залпом допив остатки американо и метнув стаканчик в мусорное ведро. Первый из множества. — Делаю конечно, — Пятый оставил сумку на одном из стульев. — И разминку, и упражнения. За кого ты меня принимаешь? — За человека, который избавился от инструмента больше полугода назад и с тех пор его почти не касался? — Хватит нудеть, — Пятый закатил глаза. — Ты сняла эту студию на две недели вместо одной. Успеешь довести меня до ручки оттачиванием моих собственных мелодий. Куратор шумно вдохнула через нос и выдохнула через зубы, повесила рюкзак на спинку стула и подтолкнула Пятого к двери: — Так идём репетировать. Топ-топ. Они репетировали без перерыва до самого ланча. Прогнали композиции, которые планировали записать первыми, и Пятый остался в смятении. Отсутствие практики и правда сказывалось, и постепенно страх, что он потеряет музыку, возвращался. Без Куратора он не мог играть, а не играя он не мог сохранять свою отточенную технику, которую всегда хвалили и которая была его визитной карточкой. Правда вместо того, чтобы отчаяться, он начал злиться. Куратору пришлось схватить его за руку и оттащить от фортепиано, чтобы он поел перед тем, как продолжит. — Сделай лицо попроще, — сказала она. Пятый взглянул на неё исподлобья, потягивая колд-брю через трубочку. — Нормально ты играешь. Ещё пару раз прогоним и начнём записывать Разговоры. — Пары раз не хватит, чтобы записать нормально, — Пятый потёр переносицу, потянулся бионической рукой за своей коробкой с лапшой, зубами вскрыл палочки и начал есть. — Ты не объективен и никогда не был объективен. Не говоря уже о том, что мы и правда можем записать это несколько раз и свести звук нормально, — Куратор помахала роллом в воздухе, прежде чем сунула в рот. Начала жевать и снова заговорила: — Да, ты не играл несколько месяцев после тех недель у меня, но это всё-таки не сто лет. — Меня не только это расстраивает, — Пятый воткнул палочки в лапшу и отставил коробку в сторону. — Дальше ведь будет только хуже. Даже если я себе синтезатор куплю, без правой руки толка не будет. — Ты мог бы играть гаммы левой рукой. Повторял бы и повторял, снова и снова. Чтобы беглость пальцев никуда не ушла. — Да, но… — Пятый опустил взгляд. — Этого недостаточно. И я могу сколько угодно ещё композиций написать, но какой в этом смысл, если сыграть я их не смогу? — Пиши для других, — Куратор пожала плечами. — Напиши концерт для «Зонтиков». Струнный квартет, фортепиано. — И не участвовать? — Пятый поморщился. — Почему не участвовать? — Куратор моргнула. — Если ты, Пятый, не сможешь с ними играть, это не значит, что на написании концерта твоя роль закончится. — Давай уже как-нибудь попрямее, без всех этих намёков. Куратор обречённо вздохнула. — Ты можешь быть дирижёром, как твой отец. — Как… — Пятый осёкся. — Отец хотел, чтобы я был пианистом. — А ты сам? — Я тоже. Я об этом мечтал сколько себя помню. Куратор кивнула. Подвинула к Пятому его коробок с лапшой и помолчала немного. — Ты же помнишь, что твой отец не сразу стал дирижёром, правда? — Знаю, — Пятый кивнул, взялся за палочки и продолжил есть. — Он был пианистом. И моим первым учителем. — А знаешь, почему он решил заняться дирижированием? Пятый покачал головой. Втянул в рот лапшу, облизнул губы и нахмурился. — Ты весь пафосный момент портишь, но всё равно ешь быстрее, — качнула головой Куратор. — Твой отец был гениальным пианистом, но он не хотел быть просто винтиком в механизме. Он хотел направлять других. Ему не хватало одного только пианино, чтобы выразить себя, ему нужен был размах. Струнные, духовые, клавишные… — она развела руками. — Я думаю, однажды он просто перерос фортепиано. И ты тоже. Чёрт, Пятый, честно говорят, я думаю, что ты перерос его ещё года три назад. Упёрся в потолок и думал, что уже достиг совершенства… — Это не так. А теперь я ещё дальше от совершенства, чем раньше. — Ты как будто игнорируешь, что я пытаюсь до тебя донести. Пятый запнулся. Он никогда не задумывался о том, почему отец решил отказаться от игры на фортепиано. Всегда думал, что отец хотел быть дирижёром всю сознательную жизнь. В детстве ему и в голову не приходило спрашивать родителей, что подтолкнуло их не только к музыке, но и к выбору способов выразительности. А теперь спрашивать было слишком поздно. Пятый помнил отца. Высокого и темноволосого. Он говорил с кошмарным французским акцентом, но зато всегда был прямым, как палка. Спокойным и понимающим. Добрым. И преданным делу: отец работал, пока болезнь не свалила его с ног. — Пятый? — Куратор тряхнула его за плечо. — Прости, — Пятый дёрнулся и посмотрел на неё. — Я вспоминал отца. — Так. — Я не знаю, я просто… — он качнул головой. — Я не мой отец. — Конечно, ты не он. Ты и не мог бы им быть, — Куратор надавила ему пальцем на кончик носа. — И год назад ты бы даже не подумал о том, чтобы пойти по его стопам. Но жизнь решила иначе. — Миранда, ты опять мне пытаешься навязать какие-то свои идеи. — Не пытаюсь. Я не буду тебя заставлять или говорить, что я всё уже решила, и тебе осталось только начать приходить на занятия. Хотя я могла бы. — И я бы даже не удивился, — Пятый выловил палочками со дна коробки остатки лапши. — Но я прошу тебя хорошенько обдумать эту мысль. Не думай об отце, думай о том, что ты сам не можешь жить без музыки, и прямо сейчас ты стоишь перед выбором: остаться только с её обрывками, или стать чем-то большим. Пятый задумчиво покусал губы. Выбросил коробку от лапши в мусорное ведро и нахмурился, повторяя слова Куратора про себя. — Если не хочешь слушать меня — обсуди это с Долорес. — О, — Пятый выгнул бровь. — Ты нашла новую точку давления? — он поджал губы и взял со стола стаканчик с кофе. — Нет, — Куратор отодвинула упаковку от суши в сторону, вытерла салфеткой губы и сощурилась: — Просто я знаю, что только Долорес может вправить тебе мозги в нужную сторону. Не в смысле манипуляции, как делала я, а просто… Она тебя понимает. — Она, кстати, переезжает через неделю. Сюда, — Пятый поднялся, всё так же со стаканчиком кофе в руках. — Я знаю, — Куратор хмыкнула. — У меня даже есть приглашение на её вернисаж. И мы планировали вместе пробежаться по магазинам. Пятый замер. Потом тяжело вздохнул, разводя руками: — Я единственный, кому она только сказала? — Ну, может, твоя бабушка не знает. Ты, кстати, давно ей звонил? — Бабушка умерла год назад, — Пятый потёр переносицу. — А тётка раз в неделю спрашивает, не кончились ли у меня деньги. Больше ей ничего не интересно. — Наверное, очень тоскливо, когда родственники совсем тобой не интересуются. — Меня всё устраивает, — Пятый сделал глоток кофе. — И так достаточно людей, которые даже слишком интересуются моей жизнью. — Какой кошмар, Пятый, у тебя есть друзья, — рассмеялась Куратор, поднялась и пошла на выход. Им предстояло ещё несколько раз прогнать Разговоры: ту самую композицию, которую он написал первой, смешав голоса Куратора и Долорес. К вечеру они записали первую композицию. Пятый вернулся домой настолько уставшим, что минут десять просто сидел в прихожей, не в силах разуться. Ещё пять минут он сидел в кресле под пробковой стеной, набираясь решимости, чтобы снять протез. Это была приятная усталость. Он был выжат, но доволен. Удовлетворён. Даже горечь тоскливого предчувствия не заглушала это чувство правильности момента. Пятый проторчал в душе двадцать минут, подставив лицо под струи воды и разминая спину и плечи, пока тело не расслабилось. А уже забравшись в кровать, он набрал Долорес. — Эй, — она ответила сразу же. — Повезло тебе, что я не сплю. — Я твои голосовые послушал в машине и знал, что ты ещё не собираешься спать, — Пятый выдавил улыбку. — Я ужасно устал, и скорее всего, меня сейчас вырубит, но день пройдёт зря, если мы не поговорим о чём-нибудь. — Например? Пятый поджал губы и отвёл взгляд. И тут же пожал плечами: — Не знаю. Что делала сегодня? — Ну, — Долорес округлила глаза. — Я запаковала ещё миллион коробок, уточнила с кем приду на вернисаж… — И кто же этот счастливчик? — О, ты его не знаешь. У него ужасный характер, нос с горбинкой и одна рука, — Долорес ухмыльнулась. — Да, ты права. Понятия не имею, кто это, — Пятый едва сдержал ответную улыбку. — А мы записали первую композицию. — Только первую? — Долорес склонила голову набок. — Разве это не занимает, типа… дня два? — Мы с Мирандой перфекционисты, так что мы и раньше могли в студии торчать слишком долго, пока всё не будет звучать идеально. А сейчас, сама понимаешь… — он приподнял культю. — Я почти не занимаюсь, так что мы сначала часами оттачиваем игру, а потом уже записываем. — Полагаю, никаких концертов вы давать не будете? Пятый тряхнул волосами: — Нет. У Миранды и без того напряжённый график, а я не горю желанием выступать. Я и раньше-то не был в восторге от публичных выступлений… — Стой, ты же музыкант, — Долорес склонила голову набок. — Разве вы от такого не кайфуете? — И да, и нет, — Пятый качнул головой. — Мне нравится писать музыку, нравится играть. Овации и ждущие под дверями девочки с букетами… Не фанат. — Какой капризный. Наверное, и поэтому тоже ты был так популярен, — рассмеялась Долорес. — Значит, никаких шансов послушать всё это вживую. Жаль. — Кому как, — Пятый облизнул губы и немного помолчал, не решаясь упомянуть разговор с Куратором, дирижирование и отца. — Что с лицом? — Долорес постучала пальцем по экрану. — О чём ты там задумался? — Миранда сегодня сказала, что мне стоит заняться дирижированием, как отец, — выдохнул Пятый и поджал губы. — Не худшая идея, — Долорес склонила голову набок. — А ты не хочешь? — Я не знаю. Я никогда ни о чём таком не думал. Она предлагает это как альтернативу фортепиано, говорит, я всё равно перерос один музыкальный инструмент, но я просто… — он опустил взгляд и покачал головой. — Отец сам решил, что хочет быть дирижёром. Я бы на его месте ничего не менял. — На его месте. Но у тебя другая жизнь. — Я знаю, — Пятый покусал щёку. — Похоже, это правда единственная лазейка для меня. Если я правда хочу продолжать не только писать музыку, но и… играть. Долорес сделала глубокий вдох. — Слушай. Ты никогда не сможешь играть как раньше. Пятый поморщился, но кивнул. Он столько раз сам произносил эту фразу, но в устах других людей она по-прежнему была как пощёчина. — Но ты, очевидно, жить не можешь без музыки. И раз уж это единственный способ… почему бы не взяться за дирижирование? В конце концов, если будет совсем не то, ты сможешь бросить. Ты ничего не теряешь. Пятый зажмурился: — Почему ты всегда права? — Потому что я уже проходила всё это. У меня есть фора, — отозвалась Долорес. — Как и у тебя, у меня не было выбора, кроме как свыкнуться с тем, что теперь все мои картины будут угловатыми и кривыми. Так, или никогда больше не брать в руки кисть. А я не могу жить иначе. Пятый помолчал немного. Долорес тоже не говорила ни слова. — Знаешь, — Пятый устало ухмыльнулся. — Миранда так и сказала. Что ты найдёшь способ меня переубедить. — А что, ты уже принял решение и завтра же пойдёшь проситься в Музыкальную академию? Пятый качнул головой. Дирижирование по-прежнему его не привлекало, и Долорес не сказала ничего по-настоящему нового. Но напомнив свою историю «излечения», она снова подтолкнула его к осознанию: он не один в своём смятении. Что она понимает его как никто другой. — Не пойду. Пока. Но точно обдумаю эту идею, — после долгой паузы ответил он. — Может, поговорю со знакомыми дирижёрами, попробую прощупать почву, узнаю, как они это ощущают… — он вздохнул. — Как жаль, что я не могу поговорить об этом с отцом. — Да. Очень, — Долорес кивнула. — Но не думай об этом сейчас, подумай после записи, когда отдохнёшь и будешь мыслить трезво. — То есть, когда ты приедешь, — Пятый провёл пятернёй по волосам, откидывая чёлку. — Хорошо, Долорес. Я подумаю об этом завтра. — Вот и молодец. Отдыхай. Завтра ещё потрещим. Пятый кивнул и сбросил вызов. Перевернулся набок, поставил телефон на зарядку, снова лёг на спину и закрыл глаза. Усталость навалилась на него с новой силой. Будто ему снова шесть, и они приехали к родственникам отца во французскую глубинку. Он носился весь день по двору, а теперь готовился ко сну. Бабушка накрыла его тяжёлым пуховым одеялом, и от этого он моментально провалился в глубокий сон.