Пять раз, когда Кроули не мог попрощаться, и один, когда все же сумел

«А в темных аллеях Ангелы плетут кружева И все мои слова смыты дождем; И эхом в тишине Едва-едва: «Любимая моя, пробьемся…» Борис Гребенщиков, Не было такой «И грустно мне Не разлюблю! И кровь твоя всегда во мне стучит, и мы не можем друг без друга... Помолчим...» Диана Арбенина, Помолчим

— У вас получилось, — говорит ему Плотник, запуская плоский камушек по воде. Камушек подпрыгивает только раз и сразу же тонет. — За столько лет не научился? — спрашивает его Кроули ворчливо, — смотри, — он подбирает серый камень, нагретый солнцем, скептически осматривает, — видишь? Практически плоский. Теперь руку поднимаешь вот так, локоть на уровне ладони, — Кроули демонстрирует, — и кидай. Должен быть угол двадцать градусов. Нужно немного закрутить, смотри. Камушек подпрыгивает на воде восемь раз, прежде чем утонуть. — Ничего сложного, — Кроули протягивает ему камушек похожей формы. Плотник тщательно копирует все, что Кроули ему продемонстрировал. Камешек тонет. Кроули смеется, не сразу осознав, что они смеются вместе, прижавшись друг к другу плечами. — Ты это специально! — возмущается Кроули, потрясенный этой мыслью. — Нет же, нет, — Плотник смотрит совершенно честным взглядом, — я бы никогда так не поступил. Я просто бездарность в вопросе запускания блинчиков. Нужно больше практики. — Я тебя научу, — обещает Кроули, неожиданно для себя, совершенно забыв про осторожность. — Обещаешь? — спрашивает Плотник, и даже ребенку было бы ясно, что разговор сейчас идет вовсе не о камнях. Да и к черту. Мир спасен, Апокалипсис отложили, казнь сорвана. Кроули в конце концов не совместную жизнь ему предлагает, а пару уроков. — Научу, — отвечает Кроули, полностью отдавая отчет в своих словах, — думаю пары недель нам будет достаточно. Плотник кивает ему, затем осторожно, медленно приближается. Целует, сначала легко, мазнув губами по губам, затем углубляет поцелуй, зарывается пальцами в его волосы, прижимает к себе. Кроули не сопротивляется, но и не обнимает в ответ. Не может позволить себе. Плотник отрывается от него спустя долгие несколько минут. Кроули щелчком пальцев поправляет собственный сбившийся галстук и растрепанные волосы. Некоторое время они просто сидят бок о бок у воды, наблюдая, как волны облизывают пляж. Кроули ощущает тепло его тела, но не пытается отодвинуться. Обнять, впрочем, тоже не пытается, не за чем. — Ты не позволил мне сразиться с адом. А потом взял и пошел сражаться и с адом и небесами. Крайне разумно, — замечает Плотник. Кроули молчит. Ему просто нечего ответить. — Знаешь, — говорит Плотник, — немного оскорбительно то, что ты даже не ждал, что я появлюсь там. На казни. Кроули признается, неожиданно для самого себя, отвернувшись, чтобы взглянуть еще раз на серое море. Он знает, что его сейчас развернут, знает, что ему придется посмотреть в Его лицо. Но пока что он наслаждается возможностью этого не делать. Кроули не хочет этого говорить. Но Он заслуживает знать правду. — Я ждал, — говорит Кроули, глядя на далекий горизонт, — надеялся, что этого не произойдет, но я ждал, что ты придешь. И Он пришел. Он пришел, хотя Кроули вообще-то молил Бога, чтобы Он там не появился. Когда его слушали? Он явился в таком нестерпимом сиянии, что Кроули больно было смотреть. Но он видел, как и архангелы щурят глаза, словно им тоже некомфортно и молча злорадствовал. Он сиял. О, как Он сиял, куда ярче, чем в первый раз, воскреснув. На Нем был белоснежный приталенный костюм, черная рубашка (Он что, умудрился надеть подарок Кроули на встречу с архангелами?) и белый галстук. Он словно позабыл о своем вечном презрении к модным вещам. Он выглядел… статусно. Он выглядел, как живое воплощение Бога на небе. Кроули смотрел и насмотреться не мог, поверить не мог, что кто-то действительно просто взял и пришел его спасти. Опоздал, конечно же, но ведь пришел. — Разве эта казнь была согласована? — спросил Он печально. — Мы не… — Гавриил откашлялся, — мы не обязаны все согласовывать с тобой, мы… — Я не о себе говорю, — Его голос сделался еще печальнее, Кроули прямо-таки плакать хотелось. — Мы… Она… — и безумно приятно было видеть, как Гавриил не знает, что отвечать. — Я сам провожу Азирафаэля вниз, — продолжил Он учтиво, и ни один архангел не попытался с ним спорить. Только Уриэль в ужасе подняла руки: — Он может быть опасен, не стоит оставаться с ним наедине. Я… — Я не боюсь его. Мой Бог со мной и он хранит меня, — Он улыбнулся холодно, копируя все сразу улыбки Гавриила, — неужто вам не достает веры? Разве может ангел всерьез опасаться другого ангела? Идем, Азирафаэль, — он положил руку на плечо Кроули. — Какого дьявола? — прошипел Кроули в лифте, даже не пытаясь больше притворяться Азирафаэлем. Не за Азирафаэлем Он пришел, это и дураку ясно. — Понятия не имею, — Он пожал плечами, — ты отлично справился и без меня. Вы справились. — Ты бы еще в ад спустился! — возмутился Кроули. И похолодел, не услышав возражений, — ты и спустился, — продолжил он шокировано, — ты действительно спустился в ад? Зачем? — Ты и сам знаешь зачем, — ответил Он со своей этой дурацкой вселенской скорбью в голосе. Конечно же, Кроули знал. — И что? Ты спустился вниз, весь такой сияющий, и вот так вот запросто… вернулся сюда? Плотник пожимает плечами. — Тебя же там не было. А здесь тебе быть… опасно. — И ты даже не подумал, что стоило бы остаться и помочь… моему другу? — возмущается Кроули искренне. — С ним все будет хорошо. Я предупредил Вельзевул, — Его лицо неожиданно темнеет, делается грозным, — полагаю, мы с ней друг друга поняли. — Ты спустился в ад и запугал Вельзевул? Ты не в себе? — Кроули серьезно думает над тем, чтобы ему врезать. Но кто знает, следят ли ангелы за ними, примчатся еще спасать. — Я напомнил ей, что означает вторая буква земного имени (1) твоего… друга. Кроули шокирован настолько, что некоторое время вообще не может говорить: — Что… да с чего ты вообще решил… И тут Кроули вспоминает, как она сказала однажды: «такие, как Он никогда не снизойдут», и смеется, искренне смеется, при одной только мысли о том, какое у нее могло быть лицо, когда Он все-таки… когда Он снизошел. Снизошел, да еще и посмел утверждать, что Кроули взял себе Его имя, о, многое он бы отдал, чтобы это увидеть. — Мари… Азирафаэль? Азирафаэль, ты в порядке? Ты… Кроули никак не может упокоиться и практически сгибается пополам от смеха. Он понимает, что это выглядит, как истерика. Он ничего не может с этим сделать. Лифт останавливает в атриуме, открывает двери. — Мне… я… — Кроули никак не может успокоиться, — спасибо за помощь. До встречи, дорогой, — он вытирает выступившие от смеха слезы и злорадно надеется, что ангелы все же следили за лифтом. Пусть поразмышляют о природе отношений Азирафаэля с Мессией. Вышеназванный Мессия остается в лифте, растерянный, растерявший и всю свою уверенность, и весь свой свет. Кроули ощущает спиной Его взгляд, наверняка печальный, и старательно выпрямляется. И так же старательно не оборачивается. Невыносимо больно знать, кто причина Его печали. — И что же дальше? — спрашивает Плотник наконец. Он больше не в белом, на нем затертые джинсы и серая, мягкая, изрядно поношенная толстовка. Он сутулится и даже не пытается сиять. Зря столько лет Кроули пытался привить ему чувства стиля. Они ужасно смотрятся вместе. Они не совпадают, не сочетаются ни в чем. Они безнадежны. — Дальше? — Кроули поворачивается к нему сам. Он безумно благодарен Ему за закрытую тему казни. За то, что Он ничего больше не стал спрашивать. — Апокалипсис не наступил, мир спасен. На ад, как я понимаю, ты больше не работаешь. Чем планируешь заниматься? Кроули пожимает плечами. — Жить, — говорит он, — может быть купим дом на пару с ангелом. Где-нибудь на побережье. Такие парии, как мы, должны держаться вместе. — Ясно, — Плотник снова запускает камешек в воду, и тот сразу же тонет. Кроули поднимается, садиться за спиной, берет Его руку, практически обнимая, направляет ее, и следующий камешек они запускают вдвоем. Он также тонет, не подпрыгнув ни разу. Безнадежно. Вот как это выглядит. Кроули отпускает Его руку, осторожно садится рядом на песок, уже не касаясь. Отсутствие тепла чужого тела ощущается как обжигающая пустота. — Тебе бы тоже не помешал свой дом, — говорит Кроули хрипло, не в силах вынести это неожиданно возникшее отчуждение. — У меня больше нет дома, — отвечает Плотник спокойно, будто и не замечая повисшей пустоты. Он снова запускает камушек, в этот раз песочно-желтый, и тот неожиданно подпрыгивает целых три раза, прежде чем утонуть. — Ты видел? — Плотник радостно оборачивается на Кроули, — у меня получилось! — Да, — говорит Кроули, скрывая печаль, — похоже никакой учитель тебе больше не нужен. — Позволь мне решать это самому, — твердо говорит ему Плотник. И снова двигается так, чтобы касаться друг друга плечами, — так теплее, — поясняет он свои действия, — всем необходимо тепло. — Всем необходим дом, — замечает Кроули, — свой собственный. Людям нужно где-то жить. — Я больше нигде не живу, — отвечает ему Плотник, с мягкой улыбкой, — да и у людей свой дом есть не всегда. — Но это неправильно, — говорит Кроули, — так не должно быть. Ты заслужил… быть счастливым. Ты заслужил покой. Ты столько сделал для этого мира. — Мне не нужен покой, — отвечает ему Плотник, — у меня есть практически все, чего я хотел. У меня весь этот мир. И крылья. Разве этого мало? — Каждому нужен свой угол, — продолжает спорить с ним Кроули, не в силах смириться с мыслью, что Он остается совсем один. — Напомни мне, что мы здесь делаем? — спрашивает Плотник неожиданно. Кроули теряется на какое-то время, молча смотрит на серые волны и серые камни под ногами. Пахнет водорослями. — Расстаемся, — отвечает он спокойно, собравшись наконец. Волны все так же накатывают на берег. Вдали летит самолет, оставляя за собой белую полосу. — Это в который раз? — Не считал, — Кроули не поддается на явную провокацию. — Жаль, — говорит Плотник задумчиво и отвечает на удивленный взгляд, — подумываю устроить юбилейчик. — Ого. А у тебя появилось чувство юмора, — замечает Кроули практически восхищенно. — У меня был хороший учитель, — отвечают ему с таким явным ехидством, что Кроули не выдерживает. — Могу только сказать, что мы побили рекорд Росса и Рейчел. Хотя ты не знаешь… — Знаю. Не то, чтобы мне это льстило. Кроули раздумывает, что именно Ему не льстит: побитый рекорд или сам факт знакомства с современной культурой. Солнце опускается ниже к воде. Воздух постепенно остывает. Над прибрежной травой клубятся мошки. «Что мы делаем, — думает Кроули, но не спрашивает вслух, слава всем богам, ему хватает сил не спросить, — что мы тут делаем? Что я делаю?» Плотник вздыхает так, словно слышал и слышит его мысли. Зябко ежится, придвигается ближе. Кроули глотает шутку о том, что демоны адски горячие создания. Это было бы крайне неуместно. — Расскажи мне про свой дом, — просит Плотник, прерывая затянувшееся молчание, — как он выглядит? Твой коттедж? — Мой? Но я еще ничего не купил, — отвечает Кроули нарочито удивленно. — Но ты уже представлял его? Каким он будет? Кроули вспоминает однажды увиденный небольшой двухэтажный домик из красного кирпича, узкие окна, стена, заросшая виноградом. Домик стоит на обрыве, прямо на белой меловой скале, а под обрывом сразу же начинается море. Сад зарос розами и рододендронами, между розовыми кустами — дорожки, выложенные камнями, камнями, поросшими мхом. Дом обнесен живой изгородью, над воротами сформирована зеленая арка. Слева за домом змеится по скалам узкая дорожка, ведущая к пляжу. В двадцати минутах ходьбы — деревенька, где в лавках продаются фермерские продукты, а в мини-отеле ночуют туристы. Он рассказывает. — Почему ты до сих пор его не купил? — неожиданно спрашивает Плотник. — Повода не было. Я же не мог оставить Лондон, — отвечает ему Кроули быстро. Пожалуй, даже слишком быстро. — У тебя есть недвижимость почти по всему земному шару, — замечает Плотник. — Это — вложения. Я там не живу. Ну, если только иногда, — поправляет его Кроули, — послушай, я… — он пытается было сменить тему, но его перебивают. — Ты купишь этот дом для себя и Азирафаэля? — Я… нет… я… — Кроули мучительно долго не может найтись с ответом, — это… мечта. Мой белый кит(2), понимаешь? Его нельзя поймать. — Этот дом не для Азирафаэля, верно? — Плотник снова угадывает, — это для… — Замолчи! — Кроули резко делается нехорошо, руки дрожат, и он поспешно прячет их в карманы, — пожалуйста, я прошу, замолчи! — Прости меня, Мариам, — Плотник двигается ближе, обнимает его, — я не должен был. — Я больше не Мариам, — спорит с Ним Кроули. Его объятья теплые и успокаивающие. — Только не для меня, — говорит Плотник уверенно, — ты всегда будешь Мариам (3) для меня. И я рад, что ты не останешься один. — Мы не вместе, — неловко отвечает ему Кроули, — не в этом смысле… ну… — Я знаю, — соглашается Плотник, — но… он — хороший ангел. Не думаю, что он будет против… — Пожалуйста, прекрати, — просит Кроули устало, — это… это мерзко. — Ладно. Просто хотел, чтобы ты знал… — Если ты собирался сказать: знал, что я не против, лучше бы тебе сразу уйти, — предупреждает его Кроули. — Я знаю, что такое мечта, — Плотник меняет тему ужасно неловко и резко, — у меня тоже есть мечты. — Очень надеюсь, что это не то о чем я сейчас подумал, — замечает Кроули. — Не только. Это, конечно же тоже, но не только, — отвечает Плотник немного насмешливо. — Ты все еще пытаешься найти Ее? — спрашивает Кроули, выпутываясь из его рук, потрясенный этой мыслью. Безнадежностью, которая скрывается за ней. — Конечно. Я ищу Ее. Я никогда не переставал Ее искать. Иногда, здесь, на земле, я вижу Ее свет. Он отражается в людях. И тогда я понимаю, что надежда есть. — О чем ты хочешь Ее спросить? — Думаю, уже ни о чем, — Плотник пожимает плечами, будто бы копируя его жест, — раньше хотел спросит о многом. Об устройстве небес. Об аде. О земле и о людях. Но больше я не вижу в этом смысла. Это не Она. Это ангелы и демоны, они создали мир таким, какой он есть, не Она. Когда-то я хотел спросить могу ли я вернуться сюда. Верно ли я выбираю. Но сейчас я уверен, что все сделал правильно. Сейчас я хотел бы просто поговорить с Ней. Спросить не бывает ли Ей одиноко — А тебе? — спрашивает Кроули, — тебе не бывает одиноко? — Ты серьезно спрашиваешь? — Раньше у тебя был дом, — замечает Кроули, — помнишь? Несколько томительных минут ему кажется, что ответ будет: не помню. Ведь это было так давно. — Конечно же помню, — отвечают ему мягко и немного мечтательно, — лучшее, что было в моей жизни. Но того, прежнего дома давно нет. — Всегда можно построить новый, — говорит Кроули, которому невыносима мысль о том, что лучший человек в этом мире не имеет места, куда он мог бы возвращаться. Пусть раз в столетие. — Дом — это не место, — отвечает ему Плотник, — дом может сделать домом только человек. Другой человек. И ты прекрасно знаешь о ком я говорю. — На земле сейчас живет семь с половиной миллиардов людей, — отвечает Кроули, — а на небе семь миллионов ангелов. Ты можешь выбрать кого угодно. — Я уже выбрал, — говорит Плотник, — почти две тысячи лет назад. И за две тысячи лет я ни разу не пожалел о своем выборе. — Мы опять возвращаемся к… — Нет, — перебивает его Плотник, — нет, мы не возвращаемся. Я отлично знаю, что будет, если я снова тебе предложу… позову тебя. Опять. Ты ответишь мне — нет, потом пропадешь на пару веков, потом будет скрываться от меня по всему миру. Я уже все сказал. Ты тоже. Не нужно больше ничего объяснять, прошу. Сжалься надо мной. Я все отлично помню. Ты позовешь. Я верю в это. — Я никогда… — Нет... — он останавливает Кроули жестом, не позволяя договорить, — не отнимай это у меня. Мою веру. Это все, что у меня есть. — Значит ли это, что ты отступил? Внял, наконец, голосу разума? — спрашивает Кроули немного хрипло. Он хочет отодвинуться в сторону, но почему-то не решается снова лишиться тепла рядом. — Нет, не значит, — отвечает Плотник, — я никогда не отступлю. И это ты-то голос разума? Никаких разумных аргументов я за эти годы ни разу не слышал. — Серьезно? Фристайл прыжок в озеро кипящей серы — для тебя недостаточно разумный аргумент? — возмущается Кроули. — Я же просил, — говорит Плотник печально, — не нужно больше ничего объяснять. То, что я все помню, не значит, что мне не больно слышать это. Из раза в раз. — Как бы то ни было — падать куда больнее, — упрямо отвечает ему Кроули. Плотник с силой запускает в воду камень. Брызги воды оставляют на песке рисунок, напоминающий хвост кометы. — Никто не скинет меня в ад только за то, что я буду с тем, кого люблю, — отвечает он резко. — Ага, я примерно также думал, — ехидно замечает Кроули, — это же только вопросы, почему бы их не задать… И где я в итоге? — Это не одно и тоже, — Плотник вдруг переходит на повышенный тон, — ты усомнился. Усомнился в Божественном плане. Я никогда не сомневался в Ней! — Ты всего-то лишь хочешь быть с тем, кто усомнился! С отступником! С проклятым! Нас не зря скинули с небес! — Да, — говорит Плотник, — хочу. И буду. Однажды ты ответишь мне да. Я это знаю. И ты это знаешь тоже, иначе бы не сбегал постоянно. — Нет, — Кроули поднимается, отряхивает песчинки с брюк, от злости позабыв, что может очистить брюки волшебством, — этого никогда не произойдет! — Бог — всемогущ, — Плотник поднимается и встает перед ним, — и ты это знаешь. Почему же ты не веришь, что и тебя можно простить? Кроули пытается отвернуться, но его с силой хватают за запястья, удерживая на месте. Это чертовски, обжигающе больно, но Кроули не показывает вида. — Ты знаешь почему, верно? — спрашивает Кроули, — ты же такой умный, — он практически шипит, — за столько лет и не догадался? — Знаю, — его неожиданно отпускают, и Кроули практически падает на песок, с трудом удерживаясь на ногах, — извини. Я не должен был… — Видишь, каким я тебя делаю? — спрашивает Кроули горько, машинально растирая ноющие запястья, — я отравляю все, к чему прикасаюсь. Посмотри на себя. Это же не ты. — Потому что ты сам себя не можешь простить, — говорит ему Плотник. Берет его руки в свои, легонько дует на запястья, заживляя уже начавшие проявляться синяки, — в этом все дело. — Что… я не… — Ты сам себя не простил, вот в чем дело. Поэтому и не веришь в прощение для себя. Но, что, если я скажу, что я тебя прощаю? Заочно. За все, что ты совершил и совершишь потом. Безусловно прощаю. Это очень легко, прощать. Поверь мне. Это как любить. — Демоны не умеют любит, — привычно спорит с ним Кроули. — Умеют. Ты же любишь. Иначе зачем ты столько лет пытаешься спасти меня от адских мук? — Это не более, чем тень, — объясняет Кроули, понимая, что спорить сейчас бессмысленно, его загнали в ловушку, — отзвук божественной любви, которую я еще помню. Это как… — его вдруг озаряет, он понимает, что сможет объяснить, — если звезда на небе умирает, люди все равно будут видеть ее свет еще несколько тысячелетий. Это все равно, что свет мертвой звезды. Она забрала у нас это… свою любовь. И там теперь пустота, понимаешь? Плотник качает головой. — На самом деле, — говорит Он, — Она ничего у вас не забирала. Вы сами так решили. Ее любовь всегда была с тобой, но ты предпочел лишить себя возможности ее ощущать. Кроули пожимает плечами, ощущая себя безмерно уставшим от их бесконечного спора. Ему начинает казаться невыносимым, непомерно тяжелым все это. Он осознает, что даже купив дом на пару с ангелом, ему не избавиться от этого груза. Это настигнет его и там, сколько бы времени не прошло. Он никогда не будет там счастлив. Он никогда не был счастлив по-настоящему, если не считать тех лет, когда его звали Мариам, да редких встреч с Плотником. Он осознает, что еще несколько таких встреч и у него просто не достанет решимости сказать ему нет. У него и сейчас практически не осталось сил. — Поэтому я больше не прошу, — говорит Плотник, — не хочу, чтобы ты соглашался от безысходности. Хочу, чтобы ты сам сделал свой выбор. Из любви, не от одиночества. Воздух еще теплый, но от песка уже веет стылым холодом, от ветра начинают замерзать руки. Кроули мог бы перестать ощущать это, но он не хочет упустить ни единой минуты здесь. Ни единого мгновенья их последней встречи. — Поцелуй меня в последний раз, — просит Его Кроули, — но пообещай, что потом уйдешь. Потому что я уже не смогу уйти, если ты меня поцелуешь. — Две недели. Ты обещал мне две недели, и… — Знаю, — прерывает Его Кроули, — я… переоценил свои силы. Я не смогу. Я не смогу тогда отказаться от тебя, поэтому… — Обещаю, — отвечает ему Плотник, стоя так близко, что Кроули видит полоски и точки на голубой радужке его зрачков, видит мокрые, колючие, слипшиеся от соленой воды ресницы, видит маленькую родинку на скуле. Это тело ему больше нравится, оно практически человеческое, — я поцелую тебя. Потом мы сделаем все, что ты хочешь, прямо здесь, на песке. А затем я уйду. Ты купишь свой дом на побережье, на пару с ангелом. Будешь растить там цветы, разобьешь свой сад. Познакомишься с соседями. Ад и рай вас не побеспокоят. И я тоже. Я и близко не подойду. Я не появлюсь рядом, как минимум век. А то и два века. Если конечно, ты меня не позовешь. — Я не позову, — отвечает ему Кроули хрипло, — обещаю. **** — Вот есть отличный вариант, белый, три этажа, на самом берегу моря, — Азирафаэль, торжественно-серьезный в круглых очках для чтения медленно пролистывает объявления о продаже на своем допотопном компьютере, — и стоимость приемлемая. — Что? Ангел… — Кроули, до того расслабленно развалившийся на диванчике, практически давится вином, — ну нет, никакого побережья. Это… это вечные туристы, шум, торговцы, рыбой воняет. И с каких пор тебя вообще волнует стоимость? У меня есть настоящие деньги, можешь посмотреть вариант подороже, но подальше от моря. Азирафаэль снимает свои очки и оборачивается посмотреть на него. Кроули изображает невинный вид и делает осторожный глоток из своего бокала. — О… ну конечно же… — Азирафаэль успокаивается, сделав какой-то вероятно неправильный вывод, — море — этот открытое пространство. Должно быть ты не любишь открытые пространства, они очевидно напоминают тебе о том, что ты лишен возможности летать. — Очевидно, — машинально соглашается с ним Кроули, весь погруженный в свои мысли о побережьях, меловых скалах, волнах, бьющихся о берег и том, кто когда-то был рядом. О том, какой жизнью они могли бы жить, будь он кем-то иным. Он практически никогда не жалеет о том, что задавал вопросы, но иногда он очень близок к этому, — погоди, что ты сказал? С чего ты взял, что демоны не способны летать? — Ну как же, — удивляется Азирафаэль, — ведь способность летать — это дар, которым обладают лишь ангелы. Даже мученики, что получают в награду крылья, летать не могут. — Неужели? Не пробовали их учить? — скептически спрашивает Кроули, сдерживая улыбку, — вы всегда недооценивали людей. — Ну конечно же пробовали! — отвечает Азирафаэль крайне возмущенным тоном, — Гавриил сам лично… ты что смеешься? — Нет, нет, вовсе нет. — Так ты все еще способен летать? — осторожно спрашивает Азирафаэль, видимо боясь задеть чувства. — Конечно, — Кроули пожимает плечами, — никто не говорил мне, что я этого лишен. — То есть ты не любишь море… из-за туристов? — Ну да, я именно так и сказал. Азирафаэль смотрит недоверчиво, но, почему-то молчит. — Ладно, — говорит он наконец, — я поищу дома подальше от берега. Только ради тебя. Ради тебя? Кроули иррационально пугается этой фразы. Азирафаэль никогда не делал ничего для него. Или ради него. — Ты же не считаешь это… чем-то большим? — осторожно интересуется Кроули. — Чем-то большим? Нет-нет, мы будем двигаться с той скоростью, что комфортна для тебя… — Мы будем жить вместе, потому что это удобнее. И безопаснее, — осторожно говорит Кроули. У него все еще не выходит из головы, сказанное неделю назад: «он хороший ангел». Звучало будто: я вас благословляю, — мы не состоим в отношениях, верно? — Мы? В отношениях? С тобой? Мы не… — начинает было возмущаться Азирафаэль, и тут Кроули окончательно успокаивается, останавливает его. — Да, да, да, все верно. Я — демон, ты ангел, никаких отношений. Мы же не люди. — Именно, — соглашается все еще растрепанный и немного воинственный Азирафаэль, — мы не люди. Мы просто… попробуем и посмотрим, что из этого выйдет. — Так и сделаем, ангел, — соглашается Кроули, — терпение в конце концов это добродетель верно? — Это же… это Он сказал? — вдруг спрашивает Азирафаэль. — Не знаю. Наверное, Он, — Кроули легко пожимает плечами (конечно же он знает), вспоминая, как они ждали четыре дня и пять ночей встречи с тем царем (как же его звали? Их столько было за эти века), Он и Его апостолы, голодные (кроме Кроули, конечно), усталые, под палящим солнцем. И тогда, в ответ на их ропот и недовольства, тогда Он сказал это… эти слова про терпение, а люди запомнили и записали, практически точно. — Как Он, кстати? — Я не знаю. Думаю, как обычно. Ходит по свету, творит чудеса. Мы с ним давно не виделись, — Кроули пожимает плечами, не упоминая, что давно в его случае равняется неделе, — как говориться, разве я сторож брату моему? (4) — Кроули… — ахает Азирафаэль, — это же богохульство! — Я — демон. Мне положено. И вообще, ты же Плотника терпеть не можешь. С чего вдруг такой интерес? — Мы с ним как-то встречались наедине… и знаешь… Он не так плох, — признается Азирафаэль, — с Ним даже можно договориться. О, кстати, Он же просил тогда передать тебе… Азирафаэль вдруг выглядит растерянным и беспомощно смотрит на Кроули, будто силясь вспомнить что-то. — Забыл? — спрашивает Кроули, развеселившись. — Нет… я… вот же глупость. Совершенно выпало из головы, Он сначала попросил передать, а потом сказал, что не надо, а я сразу не вспомнил об этом, — неловко говорит Азирафаэль, — сказал, что не нужно ничего передавать, ведь ты и сам знаешь. — Да, — отвечает ему Кроули, которому неожиданно делается одиноко, — да, я знаю. Он думает о раскаленном песке пустыни, о ее горячем воздухе. О золотистых пахучих апельсинах, зреющих на солнце среди зелени. О мокрой от росы траве Гефсиманского сада. О грозе на холме, молниях, соединяющих небеса и землю, о том, как вода заливала одежду до нитки, попадая на кожу, облепляя мокрыми волосами лицо. О звездах над ночным морем. Обо всем, чего сам, добровольно себя лишил. О словах, что никогда не произносил вслух (это вообще нужно говорить?), и теперь уже никогда не скажет. О том, что больше действительно ничего не будет. Ему отчаянно хочется броситься наружу, вырваться из тесного душного магазинчика, сбросить будто въевшиеся под кожу: запах плесени, старых книг, кислый вкус вина. Взлететь в небо и стрелой нестись сквозь мокрые облака, рассекая крыльями ветер, стать тем, кем всегда являлся, прекратить уже притворяться человеком. Примчаться на их пляж, где они говорили, прощались, встречались и были вместе во всех смыслах, где они были мы, как бы Кроули это не отрицал, а сейчас остался только он, он один; броситься там на колени и кричать в безмолвное небо. Кричать те слова, что ни разу не произнёс вслух. Позвать Его. И ему ответят. Но впервые за многие многие годы, Кроули держит себя в руках. Кто ему позволил так поступать? Как он мог? Кто дал ему право? — Какое лицемерие, — говорит он машинально вслух, — какое двуличие… — Прости, что ты сказал? — переспрашивает Азирафаэль удивленно, — ты имеешь в виду ту Его просьбу? То, о чем Он сказал, ты и так знаешь? — Эм… да… нет… не совсем… я... Я не об этом. Я считаю крайне двуличным отталкивать кого-то и одновременно не гнушаться принимать его помощь. Отталкивать и в тоже время иногда подпускать. Это… ужасно лицемерно. А меня еще считают плохим демоном, — говорит Кроули горько. — О, мальчик мой, — Азирафаэль вдруг выглядит обеспокоенным, — ты прав, конечно же ты прав. А ведь за столько лет, я так ни разу и не извинился. Ты же сможешь меня простить за мое совершенно неподобающее поведение? — Я… что? Нет же, я не говорил о тебе. Я… это просто размышления… я немного задумался о природе зла. — Неужели? — Азирафаэль смотрит проницательным умным взглядом. Но Кроули и не думает отводить глаз. И ангел сдается. — Полагаю мне лучше вернуться к объявлениям, — говорит он несколько сухо. — Да, — соглашается с ним Кроули, — пожалуй. До того момента, когда Кроули найдет нечестивую библию в книжном Азирафаэля остается четырнадцать дней. ***** (1) — Энтони Дж. Кроули — Anthony J. Crowley подразумевается, что J означает Jesus (Иисус) (2) — белый кит, Роман "Моби Дик, или Белый кит", Герман Меллвил. Белый кит — в данном случае метафора: недостижимая мечта. (3) — Мариам — еврейское имя, которое означает «возлюбленная», «желанная». (4) — здесь Кроули цитирует Библию: «И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему?» Быт. 4:9