Пять раз, когда Кроули не мог попрощаться, и один, когда все же сумел

«Не виден свет, меня здесь нет и песен нет... Не слышен звук, не видно глаз... Прости нас, Господи, мы умерли вчера... В последний раз... В последний раз... Прости нас, Господи, мы умерли вчера...» Д. Арбенина, Помолчим «Кровь моя холодна. Холод ее лютей реки, промерзшей до дна. <…> Смерть придет и найдет тело, чья гладь визит смерти, точно приход женщины, отразит. Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса. ”Смерть придет, у нее будут твои глаза”.» Иосиф Бродский, Натюрморт

Вельзевул вызывает Кроули на разговор, накануне дня рождения Антихриста. И это само по себе крайне подозрительно и опасно. И крайне подозрительно то, что разговор начинается совершенно не о том. — Как там твой святоша? — сходу спрашивает Вельзевул, стоит им остаться наедине. — Как всегда, — пожимает плечами Кроули, изображая осведомленность, — сейчас в Индии, исцеляет больных, проповедует что-то. Планирует направится на ближний Восток, сеять мир, и… — Ты с Ним спал? — она смотрит прямо в глаза, и Кроули хочется поежится. — Да, — говорит он, — да, неоднократно. Я… — он собирается было объяснить, что сам не понимает, почему на Него это не оказывает никакого эффекта, но Вельзевул не дает ему закончить. — Про этого ублюдка можно фильмы снимать, — шипит она яростно, — как разделить постель с демоном и остаться прощенным. — Может быть… поручить это еще кому-то? — осторожно предлагает Кроули. Он уверен в своем человеке, и не боится, что тот может поддаться чарам какого-то еще демона. Кроме того, не слишком-то много времени осталось у ада. — Думаешь, мы не пытались? — возмущается Вельзевул, — сотни раз! — И Он… развоплотил их? — Кроули удивлен, что ему никто не рассказывал о подобных попытках. Разве он не должен был узнать первым? — Развоплотил?! Лучше бы развоплотил, ублюдок! Он говорил с ними! Предлагал спасение, на полном серьезе! Раскаяться предлагал! Кое-кто практически… — она вдруг замолкает, очевидно, поняв, что сказала лишнее. — Он и мне предлагал, — признается Кроули, — но я отказался. — Вот и молодец, — неожиданно хвалит его Вельзевул, — еще и посмел заявить, что будет хранить тебе верность! Верность! Демону! Как это вообще работает?! — снова негодует она, — некоторых и за меньшее скидывали! — Он верит, что Бог Его простит, — сказал однажды Азирафаэль, когда они чрезмерно увлеклись вином, и Кроули случайно вслух задал такой же вопрос. К счастью, не уточняя, за какие именно грехи, Его могли бы скинуть, — и Она прощает. Дело в вере. В безусловной вере. — Похоже на правду, — ответил Кроули задумчиво, — но это просто не может работать со всеми. — Тем не менее, мальчик мой, именно так это и работает, — Азирафаэль потянулся за новой бутылкой. — Хочешь сказать, если я поверю достаточно сильно, меня простят? — Именно. Но знаешь в чем проблема? Ты не поверишь. Просто не сможешь. Демоны не способны верить. Кроули практически задыхается от этих слов, жестоких, но от этого не менее справедливых. Демоны не способны верить, любить и надеяться. Зато демоны способны ощущать боль, иначе какой прок был бы от адских мук? — Он и обычных людей отвергает, — продолжает злиться Вельзевул, — видите ли Его мать бы такое не поняла! Да знала бы Его мать, кому Он хранит верность! Его мать, конечно же знает. Но Кроули об этом благоразумно не говорит. Они встретились в сорок втором году, в маленьком военном госпитале, где она отвечала на молитвы страждущих, а Кроули… Кроули тоже отвечал на молитвы, пусть никто и не знал об этом, и, заодно, прятался от ее сына, ежесекундно сканировал местность на наличие Его присутствия, и потому не сразу ее узнал. К ее чести, она узнала его сразу. — Так и… почему вы сейчас не вместе? — спросила его дева Мария, когда они предавались воспоминаниям устроившись в уютном заведении. Кроули уставился на нее молча, оторопев от удивления. — Он мне никогда ничего не рассказывает, — пожаловалась она, — все узнаю от других. — Я — демон, — сказал Кроули просто, удивленный, как она вообще могла этого не заметить. В конце концов разве сам факт, что твоя невестка жива спустя стольких веков, не должен наводить на подозрения? — Да, я вижу, — согласилась Мария, — но ты же им был всегда. Или, погоди, ты имеешь в виду, что ты демон мужского пола? Вы поэтому не вместе? — Я… да у меня нет никакого пола, — ответил Кроули пораженный до крайности, — как ты вообще себе это… не пристало Ему быть с демоном. Это — неправильно, небеса такого не одобрят. Мария ахает, всплескивает руками. — Это Он так тебе сказал? Вот же негодник! Да как Он… — Это я так говорю, — перебивает ее Кроули, — а Он меня не слушает и… Он замолкает и практически краснеет, понимая, что чуть было не рассказал своей бывшей свекрови про те разы, когда они все же были… вместе. В совершенно плотском смысле этого слова. — Милый мой, ты же понимаешь… — она смотрит с искренней жалостью, тянется было обнять. — Не надо, — Кроули отшатывается, — нет, не надо. Я уже достаточно слышал. Это недопустимо. Недопустимо и все. — Вовсе не… — Нет. Если ты хочешь и дальше говорить на эту тему, я просто уйду, — предупредил ее Кроули. Она молчит и просто смотрит на него с таким состраданием и смирением, что Кроули понадобиться убить с десяток птиц, только, чтобы избавится от окутавшего его чувства тепла и святости. — Может и к лучшему, — вдруг произносит Вельзевул, — так будет даже удобнее. Взгляни-ка сюда. Она разворачивает на столе ватман, с черными крестиками, очевидно, изображающими демонические войска и золотыми кружками, — ангелами. — На последней битве твое место — вот здесь, — она показывает место на ватмане, где рядом с черным крестиком, нарисован зачем-то пылающий меч, — будешь возглавлять атаку, — бросает ему Вельзевул, — вот здесь, на левом фланге выступят два архангела: Сандальфон и Уриил, выступишь против них. — Против… архангелов? И в чем заключается план? — Вывести из строя архангелов. Если повезет, позже к ним присоединится Метатрон, затем несколько сотен ангелов. Тактическое преимущество. Кажется, он зря врал всем, что развоплотил Всадника. Ну, во-всяком случае он умрет быстро. — Ты же осознаешь, что я… — начинает Кроули, не особо рассчитывая, что его послушают. — Твой рыцарь в сверкающих доспехах — вот мой план, — сладко тянет Вельзевул, улыбаясь прямо в его лицо. Глаза остаются ледяными. — Мой… кто? — Твой муженек. Мессия, — она указывает на нарисованный пылающий меч, — бросится спасать свою прекрасную принцессу, — демонстрирует Вельзевул свое знание человеческих сказок, — если повезет, выведет из строя архангелов. Кроме Гавриила. С ним я разберусь сама, — она мечтательно прикрывает глаза. — Но…. Но… — Кроули отчаянно ищет повод для возражения, — но как тогда мы выясним кто сильнее? Если Он вмешается, и мы победим с его помощью, мы же никогда не будем уверены, что мы сильнее ангелов. — Ну конечно мы сильнее, раз привлекли Его на свою сторону, — объясняет ему Вельзевул, словно маленькому ребенку, — ангелы даже не смогли удержать Его на небесах. — Он же должен спустится в ад, — снова начинает возражать ей Кроули, — ну согласно Великому плану, он спустится в ад и… — Умоляю тебя, тот, кто сбежал с небес, не станет следовать никакому плану, хватит уже нести чушь. — Я не могу гарантировать, что он выступит на стороне ада, — честно заявляет ей Кроули, решившись. — Мне он в аду и не нужен, не понял еще? Я хочу, чтобы Он выступил за тебя. На твоей стороне. Вот и все. Будешь нашей милой маленькой наживкой. Девочкой в беде. — Что если Он просто не придет? — Значит умрешь, — Вельзевул пожимает плечами, — ты думал Темный совет просто так терпел твои выкрутасы все эти годы? Ты всегда был частью плана. Ты был нашим джокером. Тузом в рукаве. Мы победим с твоей помощью. А потом можешь взять Его, и проваливайте на все четыре стороны. Мир — огромен. Он будет твоим трофеем, когда мы победим. Можешь делать с ним все, что угодно. — Ясно, — отвечает ей Кроули хрипло, — я могу… идти? — Иди, — милостиво позволяет Вельзевул, — и не вздумай Ему… хотя можешь рассказать. Это все равно ничего не изменит. Даже наоборот, быстрее сможет тебя найти. — Да, — Кроули изображает подобострастный поклон, прежде чем развернуться и выйти. Он идёт очень-очень спокойно, сосредоточенно. Ему хочется кричать, ударить кого-нибудь, разбить руки о стены, ему хочется убивать. И потому он идет медленно, не спеша, шаг за шагом, контролируя дыхание. Он хотел бы не верить в реальность этого плана. Но Кроули отлично помнит Его с мечом в руках, Его выступившего против Войны, о, Кроули отлично знает на что Он способен. Он вполне может сразиться и победить и архангелов, и даже сотню ангелов, и тогда… Кроули в красках представляет, как загорятся и обуглятся сияющие белые крылья, как голубые глаза станут черными, не отражающими небо. Что тогда станет с Ним? Кем Он станет? Идиот. Каким же он был идиотом. Встречался с Ним, спал с Ним, кичился своими связями перед Вельзевул. Все сделал, чтобы привести к такому итогу. Все сделал, чтобы ад мог поймать Его в ловушку, затащить в свою грязь. Кретин. Как можно было быть таким кретином? Как можно было не предвидеть такой исход? Кроули поднимается по эскалатору словно во сне и приходит в себя уже в машине. Он едет. Он куда-то едет, прочь из Лондона, и он совершенно не помнит, как оказался за рулем. Мысль рассказать все Плотнику он отбрасывает сразу. А что если он подаст Ему идею? Что если Плотник и не думал ни о чем подобном? Что если Он собирается в ад, следуя плану и не вмешается в последнюю битву? Кроули стонет, отчаянно желая побиться головой о руль. Ну кому он врёт? Когда Плотник следовал хоть каким-то планам или указаниям небес? И кто Его этому научил? Сомневаться во всем, задавать вопросы, не подчиняться? Идиот. Кроули тормозит так резко, что все-таки ударяется о руль, хотя обычно такие вещи с ним не происходят. Он машинально творит чудо, исправляя погнутые от столкновения с рулем очки, и выходит из машины к тому, что заставило его остановиться здесь. В небольшой церквушке вечернее солнце окрашивает красным распятье. Человек, изображенный там, вообще не похож на того, кого Кроули помнит. Он подходит практически к самому алтарю, не доходя до ближайших скамеек. Здесь все так и дышит святостью, чем дальше от центра, тем искреннее вера в людях. Кроули садится на скамью, практически задыхаясь от обжигающей его человеческой веры. Алтарь — Её средоточие, ощущается, как раскаленный камин, к которому Кроули подошёл на опасно близкое расстояние. Он упрямо кладет руки на спинку впереди стоящей скамьи. Дерево ощутимо обжигает. — Я даже не верю, что Ты меня слышишь, — говорит Кроули тихо, — что Ты слушаешь хоть кого-то. Но считается, что здесь больше вероятность. Лучше связь? Или как это работает? За дверью слышатся автомобильные гудки, кто-то практически сбил пешехода. Демонические флюиды. — Извини, — Кроули говорит искренне, — я не всегда это контролирую. Ну знаешь… влияние зла… Хотя конечно же Ты знаешь, Ты же меня таким и создала, верно? Создала, чтобы я пал? Я именно таким и был Тебе нужен в этом Твоем Непостижимом плане? Он поднимает руки, не в силах больше терпеть эту обжигающую святость. Легонько подув, заживляет кожу и упрямо опускает сложенные ладони обратно. — Я не способен на терпение, — объясняет он, хотя и это Она должна знать отлично, — мне вообще здесь не место. Но я хочу попросить. За Него. Если Он сделает то… то, что они хотят, чтобы Он не сделал, не наказывай Его. Пожалуйста. Он — лучшее из Твоих творений. Лучший из людей, которых Ты создала. И Он не виноват. Кроули снова убирает руки со скамьи, опускает их на колени. — Пожалуйста, — просит он тихо, — Он ведь всего лишь человек. Его сделали ангелом, но Он все равно остался человеком, понимаешь? Он не виноват ни в чем. Это только моя вина. Это я, я с ним сделал. Я не должен был заходить так далеко. Когда Он позвал меня, мне нужно было сказать: нет. Не допусти, чтобы Он пал из-за меня. Пожалуйста. Пусть Он сделает то, что должен и не вмешается. Пусть у Него все будет хорошо. Если нужно… забери мою жизнь. Но не трогай Его, прошу. Он заканчивает и конечно, ничего не происходит. Кроме того, что теперь его брюки начинают дымиться, и на скамье остается черный след копоти. Кроули исцеляет себя, и очищает скамью. Если есть хоть малейшая вероятность, что Она слышала, не стоит оставлять беспорядок в Её обители. Кроули поднимается устало и обреченно. Он не верит, что кто-то его слышал. Не верит, что, если и слышал, захотел бы прислушаться. — Что ты здесь делаешь? — спрашивают из-за спины. Несколько минут Кроули малодушно подумывает телепортироваться подальше отсюда и переждать конец света где-нибудь на Майорке. Или на луне. — У меня тот же вопрос, — говорит Кроули, обернувшись наконец, — следишь за мной? Его собеседник одет в потертые джинсы и мягкий черный кашемировый свитер, который Кроули дарил ему на прошлое Рождество, когда они снова играли в мужа и жену, изображая ненужное прикрытие для нянюшки Антихриста (Кроули говорил себе, что важно, чтобы мальчик получил дополнительное влияние света, запасной план и только то. Кроме того, так смешно было видеть зависть на лицах молоденьких служанок), исключительно из-за неприлично высокой цены и совершенно не ждал, что его подарок будут носить, а не отдадут на благотворительность. Он выглядит практически человеком и смотрит с тревогой, мягко улыбаясь ему. — Ты молился, — объясняет Он, — я слышал. И подумал, что возможно тебе нужна помощь. — Ты слышал? — Кроули жалеет, что все-таки не телепортировался. Он думает было пошутить про то, что не подобает Мессии носить такую дорогую одежду, но подозревает, что услышит в ответ то, что слышать не хочет (например, мне дорого все, что связано с тобой). — Я не слушал о чем именно, просто слышал тебя, — объясняют ему. — Ясно, — Кроули идет к выходу, огибая своего собеседника по максимально широкой дуге, скамейки испуганно разъезжаются к стенам, — что ж, помощь мне не нужна. — Ты уверен? Скоро Апокалипсис и я… — Нет, — Кроули оборачивается, — не смей говорить об этом со мной! Ничего не хочу слышать. — Ты из-за этого здесь? — Неважно из-за чего я здесь. Это не твоё дело! — Я хочу тебе помочь, — Он упорно не поддается на провокации и продолжает говорить мягко и тихо, — прошу, позволь мне помочь тебе. Я же вижу, что тебе плохо. — Это просто святая земля, — нагло врёт ему Кроули прямо в лицо, — выйду отсюда и все наладится. Ему отчаянно хочется спросить, какие планы у Плотника на Апокалипсис. И ему слишком страшно услышать ответ. — О чем бы ты Её не просил, я могу это исполнить. Все, что ты хочешь, просто расскажи мне. — Ты что спятил? — Кроули практически кричит на него, — я — демон. Мои желания — это зло, я могу желать лишь зло! — Так ты просил за меня? — неожиданно угадывает Плотник и Кроули какое-то время может только хватать воздух ртом. А потом кричит на него. — Я! Не просил! За тебя! Я — демон! Демоны не молятся! Демоны убивают, демоны пытают, демоны творят зло! Когда ты поймёшь, наконец! — Кроули трясёт, но он надеется, что это незаметно его собеседнику. — Ты вообще осознаешь, кто я!? — Я знаю, кто ты, Мариам, — отвечают ему твердо, — я тебя видел. Я знаю тебя. Ты — тот, кто был рядом, пока я умирал. Каждую минуту. Ты — тот, кто закрыл мне глаза. Ты — тот, кто горевал обо мне. Ты — тот, кто укрывал своими крыльями людей во время бомбардировок. Ты — тот, кто научил меня летать. Ты — тот, кто научил меня, как быть человеком. И не пытайся сейчас говорить, что я не знаю тебя! — Нет! Прекрати! Замолчи! Я демон, ясно тебе? — он хватает Плотника за плечи и с силой толкает Его, тот не сопротивляется. — Мариам, — просит Он тихо. — Я — демон! Я проклят! Я причиняю боль! Я убиваю! — Кроули хватается за свитер, сжимает тонкий кашемир, с такой силой, что ткань трещит под его пальцами. Отшвыривает Плотника в проход между скамейками. Тот не сопротивляется. — Мариам, — произносит Он снова. — Не называй меня так! — Кроули приподнимает его рывком и буквально впечатывает в стену, со всей своей демонической силой. Обычный человек мог бы умереть от одной только силы удара. Они стоят практически нос к носу, Кроули может ощутить его запах: стиральный порошок, дешевый одеколон, цитрусы; ощутить тепло его кожи. — Мариам умерла! — кричит он и это правда, горькая и очень личная, та правда, о которой он никому и никогда не рассказывал, скрывал от всех и от самого себя тоже, потому что никто не в состоянии был понять. Потому что это именно он тогда умер, умер сам, по доброй воле, потому что он хотел этого, потому что не мог больше жить на земле, где не осталось его человека. — Мне жаль, — говорит Плотник тихо, — мне жаль, что все так вышло. — Не надо меня жалеть! Не смей, — Кроули с силой встряхивает его, ткань трещит под пальцами, — ты не знаешь, что я делал! Что я творил! Не знаешь, что я сделал, когда ты умер! Скольких я отправил в ад, совратил на зло, на убийства, научил ненавидеть! Я — демон! И я чертовски хорошо делаю свою работу! — Я тебя прощу, — говорит Плотник, — за все, что ты сделал… — Мне не нужно твое прощение! Мне… — Кроули резко замолкает, он и сам не знает, что ему нужно. Он был тогда, как одержимый, в эти черные годы одиночества, никого не осталось рядом, даже Азирафаэля он избегал, слишком больно было вести себя так будто ничего не произошло, ничего не случилось. Вести себя так, словно все осталось по-старому, но Его-то на земле больше не было, Он умер, и оставил землю, и самого Кроули. — Иногда я тебя ненавижу, — говорит Кроули глухо, отпуская черный мягкий свитер, отступая назад по обжигающему его полу. Это отрезвляет. Напоминает о собственной сути. — Думаю, я это заслужил, — отвечают ему с таким смирением в голосе, что Кроули снова хочется кричать, — зря я вообще тебя послушал. Мне нужно было попросить за тебя. Нельзя было оставлять тебя одного. — Я могу убить тебя, — предупреждает Кроули, — если ты сейчас же не прекратишь говорить о прощении, я тебя убью. Не думай, что я на это не способен (Может это было бы и к лучшему? Может небеса не создадут ему новое тело, не успеют? Да кого он обманывает, в преддверии Апокалипсиса, они не станут тянуть.). — Ты не сделаешь мне больно, — говорит Плотник уверенно. Кроули отращивает впечатляющие черные когти, приближается практически вплотную, нос к носу, снова хватается за свитер на груди, с силой вжимает Плотника в стену, так, чтобы камни наверняка впивались в Его спину. Поднимает руку и проводит когтями по щеке, несильно нажимая. Нежная человеческая кожа легко поддается. Под его прикосновениями по коже тянутся четыре неглубокие царапины от виска до четкой линии подбородка. Плотник не отводит взгляд, не сопротивляется и даже не морщится. По краям царапин начинают собираться бусинки крови. — Уверен? — шипит Ему Кроули, чьи зубы удлиняются и становятся острыми. Он зол, как никогда в своей жизни. Кровь капает на мягкий черный свитер, практически человеческая, остро пахнущая железом. — Конечно же уверен, — отвечает Плотник, не меняясь в лице, будто бы не ощущая боли. Хотя Он действительно способен отключить чувствительность тела, Кроули знает, что именно так Он обычно не поступает. — Я могу тебя разорвать, — обещает Кроули, — уничтожить. Убить. Растерзать. Я могу пытать тебя. Прямо здесь. На святой земле. Посмотри на меня! Я — чудовище! — Я тебя вижу. И я знаю, как ты выглядишь. Всегда знал. Можешь меня убить, если тебе станет легче, — Плотник пожимает плечами, — я не стану сопротивляться. Но ты этого не сделаешь. Кроули смотрит на алые дорожки крови, стекающие на шею, путающиеся в бороде. Его тошнит. — Нет, — говорит он с трудом. Демон из него в действительности паршивый, — не сделаю. Я… мне нужно идти. Он тянется было к Его лицу, чтобы исцелить царапины, но его руку перехватывают с неожиданной силой. — Оставь, — просит его Плотник, — не нужно. Пусть заживает, как у человека. Не хочу забывать, кем я был. Это слишком просто… забыть, как живут без чудес. — Это даже для тебя слишком сентиментально, — замечает Кроули, которого все ещё потряхивает, с нервным смешком. — Это говорит мне тот, кто подумывает умереть, чтобы спасти мою бессмертную душу. — Что… откуда ты… Плотник пожимает плечами. — Понятия не имею. Просто знаю. Ты же понимаешь, что нет у меня больше никакой души? — Ты сам и есть… ты сам — одна сплошная душа, — говорит Кроули, сглатывая откуда-то взявшийся мешающий говорить комок. — Со мной все будет хорошо, — обещает ему Плотник, — не нужно обо мне беспокоиться. — Не думал даже беспокоиться, — говорит Кроули, глядя как капли крови впитываются в свитер. Плотник шевелится под его руками, и Кроули осознает, что надо бы его отпустить и поспешно отходит. — Так сильно не думал, что даже отправился в храм, молиться? Прямо на святую землю? Поговори со мной. Расскажи, что произошло. Вместе мы что-нибудь придумаем. Обещаю. — Нет, — отвечает Кроули хрипло, вдруг забыв, как надо говорить, — я… я сейчас, пожалуй, пойду к ангелу и напьюсь с ним. А ты…занимайся своими делами. — Постой, — просит его Плотник, — задержись ещё на минуту, прошу. Может статься — это наша последняя ночь. Скоро конец света. Не хочу запомнить ее вот так. И ты не хочешь, я знаю, — с этими словами он подходит и решительно притягивает его ближе к себе, с силой, которой Кроули физически не способен сопротивляться (О, в действительности, он способен. Еще как способен. Никто не сделал бы ничего против его воли). Конечно же, он остаётся и не может удержаться ни от поцелуя, ни от того, что следует за ним. Поцелуи на вкус отдают железом, и Кроули действительно ненавидит самого себя. **** Кроули заходит в винный бутик, по дороге к Азирафаэлю, не желая появляться у того с пустыми руками и вдруг застывает, увидев вывеску. “Оливковый хлеб”, — читает он и вспоминает. Не может не вспоминать. Они сидят на холме, бок о бок, наслаждаются солнцем и запахом моря. Дует легкий ветерок, трава приятно прохладная. — Этих людей нужно отправить в ад навечно только за то, что с такими способностями готовить они смеют продавать еду на вынос, — сварливо замечает Кроули, кидая куски хлеба воробьям, — хуже ничего не пробовал за последние шестьсот лет. Отвратительно. Смотри, даже птицы его не едят. — Я умею печь хлеб с оливками, — говорит ему Плотник успокаивающе, — мама научила. Как-нибудь обязательно испеку для тебя. Тебе понравится. — Сомневаюсь, — отвечает ему Кроули, стараясь звучать как можно более ехидно. Он врет. Он ни капли не сомневается. Плотник смеется и обнимает его неожиданно сильно. Шепчет куда-то в волосы то, что Кроули и так отлично знает. То, что Кроули никогда не сможет сказать в ответ. Не вправе сказать. Но это и не обязательно. Солнце ласковое, запах моря усиливается из-за ветра. Кроули верит в оливковый хлеб, теплые руки и то, что все еще впереди. Плотник умрет через неделю, и никогда не выполнит свое обещание. Кроули покупает два ящика вина и надеется, что хотя бы на один вечер, он сможет забыть. Хотя бы на вечер. А потом он обязательно найдет выход, не может быть, чтобы выхода не было. **** От ангела буквально несет похотью, Кроули видит себя в его фантазиях, вот только тот Кроули, которого ангел представляет, не имеет с ним ничего общего. Чтобы подумал ангел, если бы Кроули выпустил когти? Или продемонстрировал острые зубы, часть своего демонического облика? Чтобы он подумал, если бы знал, что какие-то полчаса назад, Кроули умудрился осквернить церковь? Чтобы он подумал, знай, с кем именно Кроули это делал? В ангельских фантазиях, Кроули практически невинен и это так странно, неужели ангел на полном серьезе верит в то, что у демона может быть меньше опыта? Кроули лениво раздумывает не принять ли его предложение. В преддверии конца света какое это может иметь значение? Думать об этом… спокойно, даже учитывая тот факт, что в реальности Кроули ничего такого не собирается делать. Ни с ангелом. Ни через полчаса после того, как... Но почему бы не представить себе, как оно может быть? Это отвлекает, помогает забыть о том, что он натворил, как крупно облажался. Как он опять подвёл того, кого… И вдруг Кроули понимает, что именно должен сделать и это как никогда кристально ясно и просто. — Ангел, — просит он, пораженный неожиданной мыслью, — сделай мне одолжение. Если в итоге апокалипсис все же случится, тебе лучше бы убить меня до его начала.