море иссякших слёз

все вокруг бегут, суетятся, крутятся около преподавателей да материал зубрят — до зимней сессии недели полторы от силы. только ноен не успевает за этим ритмом: между парами спит, ночью теряется где-то в университетском подлеске, под утро забивается каждодневными мучительными взглядами и многозначительными фразами чейза, что никак в покое оставить не может. хадсон едва заметно скалится, если те, некогда светящие зеленью, глаза, слезами заполняются. темноволосый всё проходу не даёт, медленно ножом режет, как только можно зацепиться за ту ночь, шипит, цедит и сладко по губам растягивает, разжевывая каждое слово сказанное ноеном тогда. он тихо юбэнксу на ушко скулит, мямлит и воет, цепляя жалкую маску, показывая всю мерзость прошедшей ситуации, как низко ебанная-сука-я-сломаю-тебе-пальцы-ещё-раз-ты-распустишь-сопли-ноен опустился уже и насколько ниже ещё может сползти, упасть к ботинкам, если чейз захочет. а старший ведь так и норовит вырыть голыми руками ему могилу и под землю затаскать, пожертвует маникюром. хадсон на все сто уверен, что юбэнкс даже слова ему не скажет. пан или пропал. потому что во всех исходах младший будет заживо закопан. говори он или язык проглоти. что лучше: чернозём или толща собственных мыслей, сам не знает. мальчишка всё ещё его. потому что сучке с фиолетовыми волосами нравится унижаться. удивительно, как быстро люди меняют своё мнение, в голове всё полностью наизнанку выворачивая — а ноен, с сигаретой в зубах этим вечером, тому подтверждение. он морщился при виде гейджа, открывающего новую пачку сигарет ровно до того вечера, когда с дюжину марких и липких лезвий полетело в ближайшую урну. острая боль и вечно сочащиеся раны уже давно не приносили того чувства свободы, а внутренние переживания всё глубже вгрызались в подкорки, так что последние несколько недель он скорее изувечивал своё тело больше из привычки. пока в тихой и тёмной комнате зоуи, прямо из гейджевых пальцев не напоил голодающий организм ядовитым дымом, пока он не затянул сознание и не покрыл переживания тонкой серой плёнкой, оставляя на потом. было одиннадцатое декабря, когда ноен в очередной раз тихо выбрался из кампуса, проходясь по устеленой жёлтым камнем тропе, пару раз поскальзываясь. в вайоминге уже не первую неделю температура не поднималась выше отметки в минус семь, а на юбэнксе только спортивные штаны, и демисезонная куртка надета поверх растянутой футболки. застывшая грязь под ногами неприятно хрустит после каждого его шага, а ядовитый жёлтый свет фонарей, что через раз пробивался сквозь чащу хвойных деревьев, раздражает и без того болезненную слизистую глаза. ветер шелестит и спутывает голые ветки, то и дело поднимая в воздух, тонким слоем выпавший, снег. от него, морозного, открытые части тела мучительно жгут, покалывают и покрываются хрупкими корочками. но ничего более хрупкого сейчас нет, чем ноен, который окончательно выбился из колеи, потерял себя. хадсон окончательно лишил его рассудка, он ещё с первой их встречи, видел тот надломленный стержень, который хотелось раскрошить на крупицы. он с первого их диалога знал, что в конце падут оба, но азарт так вскружил ему голову, что остановиться было бы его самым большим разочарованием. чтобы в оконцовке увидеть, как наивный мальчишка с проигрышем с ног свалиться, пришлось и себя ломать, теряя контроль над здравым разумом, всё чаще изнутри царапая свои ребра. ему доставляло необъяснимое удовольствие видеть, как люди рушатся на его глазах, морально страдают, унижаются перед ним. как прячут боль за улыбкой и непринуждёнными фразами, глубоко в себе сгорают от мук, думая чем же провинились. чейз всегда считал красивым слёзы в чужих глазах, на щеках и пальцах, а особенно будоражило — когда их причиной был он сам. тихие слёзы можно было назвать его фетишем, кинком, потому что, когда на ноеновском лице тем вечером расцвели солёные капли — внизу живота приятно потянуло, а, охваченный наркотиками, разум вскружило сильнее. той ночью хадсон чуть не сдержал рвущегося наружу демона, тогда он в последнюю секунду отдернул руки от синей юбэнксовой кожи, но скрип зубами выдал его настоящие намерения. ноен будет страдать. в брязжащем свете, чуть ниже, где тропа уводит влево, ноену удается разглядеть высокую ссутуленую фигуру. и он кричит себе: не забывай дышать. моргать и так трудно от мороза, что щипал щёки и резал глаза, а тут ко всему и слезы, и медленно падающие мосты. где-то внутри. что-то там подсказывает, что это финал, конечная станция, когда его сердце либо в клочки разорвется, либо просто остановится. он затеряться хочет в шуме и огнях, утонуть в неизвестности, чтобы его больше не существовало. ему бы раствориться, исчезнуть, стать чьей-нибудь тенью без воспоминаний — так легче, так проще. юбэнкс чувствует только то, как постепенно оседает на ледяные плиты, не замечает за собой громких всхлипов и тугих вдохов, краем глаза не видит нависший опасный силуэт — пока чейз уже во всю смакует его страх, победно ликует и тащится от изуродованной бледной статуэтки у его ног. — как тебя ещё не выперли отсюда с такой-то посещаемостью, — вздыхает уже где-то на одном уровне с ноеновским лицом, а потом и вовсе обхватывает его подбородок пальцами, внимательно рассматривая с разных сторон, под разным углом, замечая, как внутри он безнадежно сгорает в агонии. — а ты уже не так красив. твоё личико утратило былую невинность. юбэнксу хочется кричать, ругаться матом, выпуская из себя весь гнев, хочется ударить его, хочется разодрать ему лицо в кровь, чтобы он ощутил хотя бы часть той боли, что сейчас разрывает тело изнутри. но он лишь на ноги подымается, и, пошатнувшись, почти бежит прочь, запрещая себе оборачиваться. он весь сейчас — сгусток ненависти и боли, из-за которого ни вдохнуть, ни пальцы саднящие разогнуть. он презирает себя всей душой за то, что удерживает в голове голубые глаза, и с ненормальной усмешкой вдруг думает о том, что, если бы чейза не было, ноену стоило бы его придумать. да только вот зачем? неужели самому блядски нравится страдать? рождения таких, как он, тварей не должны были допустить. сейчас юбэнксу так хочется затеряться, чтобы никто не видел, не слышал, не трогал, но шаги за спиной не утихают, с каждой секундой только громче и ближе становясь, поэтому он заставляет себя остановиться и наконец прояснить всё. может чейзи, как бы то ни было, уступит младшему собственную жизнь. хадсон стоит перед ним весь такой из себя, на губах непринуждённая улыбка — а в глазах бушующий океан, что хотелось запястья себе вспороть ногтями и забрызгать кровью его дорогую одежду. этот выблядок снова смешает его с грязью. душа чейза нагая, обнажённая кажется, под этим лунным светом, как на ладони видно все ошпаренные кипятком времени и чего-то неизвестного, внутренние органы. ноеновская же — обмазана толстым слоем мула, противного, склизкого. наверное поэтому так страшно достать, выудить, выдрать настоящего его, заставить эмоции плескать из него ручьём, да только некому забраться и разворошить. чейз никогда не пробовал. чейз даже не думал. чейз за пеленой собственного смятения и любви к чистым рукам даже не замечал. только больше испачкал. наверное поэтому он только и может стоять здесь, шатаясь, и реветь, как гребанный первоклассник, потому что этот дьявольский облик напротив страшит, но так тихо, как сейчас, никогда ещё не было в их жизни. даже когда спали на одной подушке — а гвоздика уже начала цвести на чейзовском подоконнике. хадсон последний раз хочет взглянуть на ангела, которому крылья под корень срезал, поэтому тянет за саднящие руки того на себя. только ещё не до конца понимает — для кого последний. юбэнкс падает в некогда тёплые объятия чейза, сейчас там холодно и мерзко. он чувствует, как по его спине бегут чужие руки и тянут назад за копну волос, отодвигая лицо подальше. младший совсем не замечает момента, когда его губы накрывают поцелуем — а они всё такие же: вечно сухие и потрескавшиеся, с сигаретным привкусом. губы грубо перебирают и напирают всё сильнее, продолжая давить на затылок. младший давится слюной, ведь проглотить её то-ли страх не даёт, то-ли язык, который протискивался сквозь его плотно стиснутые уста всё агрессивнее. ноен упирается и пытается отодвинуться хоть на сантиметр — руками давит на широкие плечи и головой машет — но хадсон сильнее, сейчас до такой степени устрашающий, когда шипит от боли. чейз — великий собственник — мальчишку этого не особо любил, по крайней мере себе это пытался доказать. забрал, присвоил рукам собственным, поэтому сейчас так по-хозяйски за спину к себе прижимает. касаясь пальцами торчащих даже сквозь слои ткани позвонков. наконец понимает, что это тело болело в тысячи раз сильнее своего, что оно день за днём горело в агонии и умирало. он ломал его: скручивал руки за спиной и шею крепко удерживал, пошевельнется — сломает. на вечной привязи сидел, кровь кипела, а желудочный сок дыру сквозную проедал. сейчас их позиции резко сменились, когда хадсон услышал железный скрежет, когда понял, что ноен больше не сопротивляется, к горлу прижимает кухонный нож. его удалось увести у гейджа, а таскал с собой потому что паранойя настигала в каждом тёмном углу, за каждым поворотом. старший точно знает, что юбэнкс никогда не сделал бы чего-нибудь подобного, да только мальчишка был готов свести в могилу ту боль, те чувства, это тело, потому что устал. чейз видит, как блестят глаза напротив, чувствует, как младший крепче ухватывается за рукоять, пускает горячие струи крови. — прости, прости меня, прости, — беспрерывно шепчет блондин, а лезвием сильнее на кожу тиснет, и, даже когда кровь пропитала воротник белой хадсоновской водолазки, не останавливается, чётко следует своей цели. вот они, те черты, которые когда-то утерял, за что отец кричал и продолжал ногами ударять по спине. жаль, правда, что проявились они так поздно. упорство и чувство собственного достоинства. глаза обоих уже давно полны слёз. ноена — от справедливости, которая наконец восторжествовала, от осознания превосходства над тем, кто сломал его сотни раз и отдал на съедение псам, а чейза — от страха за собственную белую шёрстку, которую совсем недавно вычесал. в ушах юбэнкса звенит, он не слышит нынешнего «ной, прошу, остановись», вместо этого только то мерзкое «хватит реветь, тупая сука». сердце его учащенно бьётся, перед ним размытое пятно биомусора, поэтому совсем не боится — размашисто ударяет чётко в шею. первый раз. хадсон скулит, как мелкая шавка падает младшему в ноги и смотрит так пусто. второй. заливает чёрной кровью ботинки младшего, чем злит его сильнее, ведь теперь запачкана не только его душа и нагое тело, но ещё и одежда, которая подвластна глазу каждого. третий. не верит. неужели чейзи дался так легко? не стал приводить ноена в чувство, ведь тот же совсем с катушек слетел. он молча упал, без колких слов, тонны унижений и рук на юбэнксовой шее. пятый. стискивает зубы, пока те не заскрипят. хочет, чтобы это было последнее, что услышит хадсон. этот ужасный звук — всё, чего заслуживает. восьмой. лицо забрызгано, он должно мстит за спокойствие, тишину и сладкий сон, которые утратил. безжалостно уродует тело, раскуроченное оно выглядело симпатичнее и гораздо привлекательнее, чем до этого, опрятно одетое. шестнадцатый. он уже не узнаёт, кто перед ним лежит. смазливая мордашка искажена от боли, наружу кусками торчат кишки. ноена тошнит, но он лезет рукой туда, где должны быть лёгкие. внутри всё остыло, так что нащупать что-то конкретное оказалось куда труднее. юбэнкс вырвал ему сердце. подумать только. младший никогда даже представить не мог, что однажды собственноручно сможет разодрать хадсона на куски. после наслаждения и ликования, пришло осознание. осознание того, что он не останется безнаказанным. от прежнего ноена осталась только оболочка, безэмоциональная до ужаса, ведь чувства закончились тогда, четыре года назад, но несмотря на это, гнить в камере с одними ублюдками желанием он не горел. хотя теперь он ведь тоже считается ублюдком. пусть и хотелось обойтись словом пожестче. схватив чейза за руку ноен тащил его за собой. тело стало таким тяжёлым и что-то вечно хлюпало, оставляя след на припорошеном льду. юбэнкс и не помнил как вышел на него. он был не в себе, истерический смех срывался с его губ, пугая птиц вокруг. крепко держал чужое сердце пальцами, думая, что в произошедшем виноват только хадсон, ведь тот сам воспитал зверя, которым теперь является парень. одичалый и насквозь пропитанный жаждой мести. младший наверное так и шёл бы дальше, не замечая перед собой ничего, если бы не треск, который набатом раздался в его ушах. ноен ненавидел зиму, как слякоть из старых листьев, стелящуюся, где только не глянь, так и ветер, который остывает слишком сильно. вода, в которую он упал, оказалась ледяной настолько, что тело одолели судороги, его самого скрутило, а мышцы в раз стали деревянными. острые куски льда врезались в ладонь, пока юбэнкс тщетно пытался вытащить себя на сушу. они были сродни терену, который до костей пробирал, посылая противные вибрации. лёгкие непроизвольно сжались, выпустили оставшийся воздух. холод сейчас был главнее ноена, отрезвлял разум, одновременно отнимая самоконтроль. его футболка облепила тело, а куртка став влажной, сковала движения. тяжёлая, она впилась швами во всевозможных местах настолько сильно, что стиснув зубы, тот метнулся из стороны в сторону, чтобы уменьшить её давление. чем-то схоже на одеяло, под которым доводилось спать в чейзовском доме. то раздражало кожу и безжалостно кололо, когда раз за разом хадсон накидывал его на полусонное тело. невыносимо. сейчас ноену хватило бы одного нежного поцелуя, чтобы унять тремор и панику, которые до сих пор оставляли в сознании, чтобы согреться. но тот, чьей ласки так жаждал — утаскивал живо на дно. руки пустить его не смог. хадсоновское тело, бездыханное, было якорем в глубокую впадину, где скользкие водоросли оплетут их тела, медленно разлагая и питая корни. их последняя встреча дала понять, что задыхаться, захлёбываться водой достаточно приятно. приятнее, чем целоваться. потому что от этого никогда бы больше не становилось горячо, кровь не закипала бы от касаний и трепета, только страх одолевал бы, наружу выворачивая. юбэнксу больше не было больно. лёд не обжигал, чейз не улыбался ядовито прямо в лицо, даже холод сменился жаром. спокойно и тихо. ноен ждал этого, кажись, слишком долго.