give me fever

Сону развратный в чужих глазах. Возможно, именно поэтому у Чонвона система восприятия и сбоит тогда, когда всегда. Сону не боится, что о нём подумают; не боится насмешек и осуждений; не боится даже выйти в открытую схватку с тем, кто перейдёт ему дорогу. Сону сам словно чёрная кошка и, каким-то образом, это даёт ему право на смелость. Чонвону так сложно. Он с восхищением временами наблюдает за старшим, подмечая каждую деталь в чужом внешнем виде; взгляде; действии. Чонвон думает, что будь он такой же, как Сону, то проблем в клане стало бы меньше. Или же больше — так шутит Джэюн, во всяком случае. Чонвон ни Шиму не верит, ни самому себе, ни уж тем более — вечно ухмыляющемуся Ким Сону, который то и дело выкидывает что-то из ряда вон выходящее. Как сейчас — нагло расстёгивает свою белоснежную рубашку прямо на глазах у Чонвона. Ян судорожно сглатывает, проходясь взглядом по открывающимся участкам кожи; по ткани мазутом чёрные мазки, смутно похожие на рисунок. Он не зверь какой-нибудь, но от выкидонов Сону крыша едет по щелчку пальцев, и справиться с этим Чонвону трудно на приблизительно максимальном уровне сложности. — Ну же, Чонвон-а, — тихо выдыхает Сону; пальцы замирают на пуговицах в районе солнечного сплетения, — не надо бояться. И не надо пытаться сделать вид, что можешь заблокировать свои мысли, я всё равно их читаю. Чонвону стыдно. Потому что в его мыслях Ким Сону сейчас не просто расстёгивает рубашку, а как минимум просяще выгибается — таким, кстати, Чонвон Сону ещё не видел. Он видел множество его сторон, но ту самую разгульную — только на словах и рассказах — как правило, из прошлого. В текущий момент своего существования, Сону только дразнит и никому ничего не позволяет с собой делать. Никому, кто не Ян Чонвон, видимо. — Неправда, — оправдывается Чонвон, но взгляда от чужих ключиц не отводит. — Я даже не думаю ни о чём таком, за кого ты меня принимаешь? По правде — Ян смотрит на изгиб шеи, на саму шею; туда, где вздувается венка, когда Сону звучно фыркает в ответ на жалкие оправдания. Туда, где бледная кожа отливает серебром в лунном свете — Чонвон не понаслышке об этом знает, у самого ведь так же. Неправильно это всё. До жути, в корне неправильно по всем существующим устоям. Да и к тому же, Чонвон ведь главный, в конце концов, он не должен принимать то, что даёт ему Сону — он должен его порицать. Но вместо этого. Сону улыбается, когда чонвоновская рука ложится ему на шею. Хочется прикрыть глаза и ластиться — у Чонвона собственная кожа как лёд, но для Сону она теплее солнечного луча в знойный день — но сдерживается. Улыбка играет победным переливом на потрескавшихся сухих губах — Ким сам давно не пил как следует, что уж говорить про остальных в их клане и уж тем более про Чонвона. — Будет горько, — тихо говорит Сону, сцепляя пальцы на чонвоновской пояснице. — Знаю. Поэтому и говорил тебе пить больше, хён. — Я пью столько, сколько удаётся, — парирует Ким и чуть склоняет голову вбок. — Давай. Чонвон мнётся несколько мгновений, не смея прикоснуться и испортить болезненную бледность мягкой кожи. Он просто смотрит туда, где по обыкновению ставит метку людям; туда, где обычно сами люди друг друга метят. А сейчас, Ян Чонвон, имея столетний опыт за собственными плечами и прекрасно понимая, как и что делается, не в силах послушаться своего хёна и сделать то, что он ему говорит. Безумие. Сону просто сошёл с ума. — Чонвон-а, заткнись, — резко отрезает Сону; на пару мгновений Ян даже забывает, как беспардонно может рыться в чужих головах старший. — Не каждому выпадает такой шанс, пользуйся. И не то чтобы Сону полукровка, чтобы он в принципе мог предлагать что-то подобное. Сону — самый чистокровный из всего клана; он вообще не должен находиться рядом с таким отребьем, как Чонвон. И это всё по скромному чонвоновскому мнению, конечно же. В такие моменты Сону больно кусает младшего куда придётся, но без клыков, чтобы вызвать волну негодования из-за своей непредсказуемости — и отпустить чужое самобичевание на мысленные просторы любого другого из их клана. Пусть хотя бы тот же Сонхун заберёт — он любит накручивать и копаться в сгустках эмоций, которым нет названия. Пальцы касаются волос на затылке, заставляя прикрыть глаза — Сону любит прикосновения, а в особенности чонвоновские, так что грех не расслабиться от такого. Ян снова медлит и. Вместо того, чтобы осуществить просьбу-желание, мягко касается холодной кожи на изгибе губами. Сону млеет — у него дрожат ресницы и, кажется, немного колени. Ким никогда не обращал внимания на то, что и как с ним делают другие, но то, что делает с ним Чонвон — хочется запечатлеть где-нибудь на подкорке и не забывать никогда. Ни сами прикосновения, ни эмоции в этот момент, ни даже бушующие мысли. Билось бы сердце — Сону готов поклясться, что оно выпрыгнуло бы к чертям из грудной клетки и осыпалось осколками к ногам Чонвона. Потому что именно он заслужил сердце Сону, какое бы битое оно ни было и сколько бы невзгод ни пережило. — Чонвон, — выходит полу-стоном, полу-шёпотом и с крепче сжатыми пальцами на ткани чужого мягкого джемпера. — Что ты такое вообще. Даже не вопрос — констатация того самого необычного факта, что Чонвон тоже умеет быть непредсказуемым. И хотя Сону прекрасно может просчитать чужие действия, исходя из опыта и характера младшего, он всё равно не может ожидать того, что Ян каждый раз выкидывает в ответ на его просьбы. — Тише, — почти шепчет Чонвон; губы касаются кожи так мягко, что Сону забывает, что вообще изначально хотел. — Я пробую. Не первый раз Сону предлагает — не первый раз Чонвон мнётся или вовсе отказывается, и только сейчас младший решается на какие-то иные, пускай и дразнящие, действия. На его месте, Сону бы уже давно прокусил тонкий слой едва ли не просвечивающей кожи, если бы ему предложили, но Чонвон медлит и Сону не может сказать точно — это нарочно или нет. Чонвон и сам не может объяснить свою реакцию — Сону хочется целовать до стёртых губ, чтоб саднили и молили прекратить мучить, а грудная клетка сдавливалась от отсутствия и без того не совсем нужного воздуха. Но не кусать. Только не так. И в тот момент, когда под прикрытыми веками Сону уже готовы вспыхнуть огни от чужой силы — Чонвон отстраняется. Вот так просто он поднимает голову и смотрит на трепещущего в его руках Сону; ещё чуть-чуть и он будет молить, чтобы Чонвон сделал хоть что-то. Ожидания карточным домиком рушатся к собственным ногам, пока небьющееся сердце Сону осыпается пеплом к ногам Чонвона. Сону так и знал, что Чонвон не станет пренебрегать правилами даже ради него; так и знал, что Сону — не что-то в чужом существовании, ради чего можно пойти на риск. — Сначала я хочу попросить тебя кое о чём. Чонвоновский голос хрипит, будто он не разговаривал целую вечность. Сону приоткрывает глаза, чтобы столкнуться с решимостью в чужом взгляде — где-то там, за тёмно-золотистой радужкой, Сону плещется, словно в море, у которого нет ни единого берега. Ким плавает хорошо, но не в такие моменты. В чужих глазах хочется утонуть, и даже спустя вечность у Сону не будет сводить зубы от такого клишированного сравнения — ради Чонвона он и правда в самый буйный океан бросится, добровольно станет утопленником, лишь бы. — Всё, что захочешь. Спесь сбивается; от былого развратного и настойчивого Ким Сону не остаётся и следа. Взгляд Чонвона смягчается, и Сону, кажется, видит берег. Туда и плывёт, пока ждёт чужого ответа. Чонвон вместо ответа тянет запястье к собственным губам — слишком уверенно и почти отточенным движением. Глухой рык, сдавленный стон, надорванная плоть — Чонвон, болезненно сморщившись, прокусывает собственное запястье, насколько хватает терпения. По рукаву сочится багровая кровь, впитывается; каплями падает к ногам обоих парней. Чонвон морщится, облизывая испачканные губы — собственная кровь на вкус не приятнее прогорклого масла. А то и хуже. Сону ничего не нужно объяснять — не вчера родился, и даже не сотню лет назад; он берёт чужую руку в свою с некой покорностью и тянет окровавленное запястье к собственным губам. Чонвон тихо выдыхает, когда губы смыкаются на пострадавшем участке — не самое приятное ощущение, когда из тебя вытягивают последние жизненные силы, но даже это Сону делает с осторожностью, граничащей с настойчивостью. Губы пачкаются; Чонвон ведь даже и свои толком не облизал как следует, потому что вкус своей крови до тошноты нестерпим. Несколько секунд тонут в тишине комнаты, пока за окном раскидывает свои тёплые объятия тёмная ночь. Сону отстраняется достаточно быстро — его губы все в чонвоновской крови, что стекает и по инстинктивно вылезшим клыкам. Молчание затягивается, зато взгляды говорят намного больше. Сону не озвучивает, но думает о том, что это вполне справедливая цена за свои желания, хоть он этого и не заслужил. Чонвон внезапно просит поцеловать, а губы и голос отказываются содействовать. Сону липнет к младшему всем телом — он везде: в обнимающих руках и сцепленных на пояснице пальцах; в мягком прикосновении испачканных губ и тихих выдохах, от которых у Чонвона точно крыша съезжает. Ян, не беспокоясь об испачканной одежде, сам жмётся к старшему, с готовностью отвечая на поцелуй. Где-то в районе лопаток на рубашке Сону остаётся подтёк от впитавшейся в ткань чонвоновской крови. Вкусы смешиваются и Чонвона ведёт, словно от алкоголя — собственная горечь переливами вплетается в чужую ярко выраженную сладость, хотя Чонвон всё ещё не укусил Сону. Ответ находится в юрко прокушенной губе — Ян даже не слышит чужого возгласа от боли, полностью отдавшись моменту. Стоит поцелую прекратиться, Сону уже более настойчиво направляет голову Чонвона к собственной шее и тогда всё происходит намного быстрее. Вспышка боли, истерзанная прокусанная нижняя губа и тянущее чувство выше ключиц — Чонвон пьёт медленно, вылизывает языком каждую каплю на бледной коже, не позволяя скатиться ниже, а Сону судорожно сжимает пальцы на ткани чужого свитера. Чонвон может поклясться, что чувствует кимовские ногти на своей коже, но избавляться от болезненно-возбуждающего чувства не спешит. Кровь ожидаемо горчит на языке, но приторность, словно цветочный мёд, обволакивает и отвлекает, вуалирует — кровь Сону в действительности другая, даже когда он голодный. Сам Сону — другой. Когда Чонвон отстраняется, игнорируя стекающие капли в уголке губ, Сону чувствует что-то иное, кроме сильнейшего морального удовлетворения. Сильнейшее физическое неудовлетворение. Сонхун бы с презрением обозвал кровавой шлюхой и выставил за дверь, но перед Сону не целомудренный старший, а разомлевший более сговорчивый младший, и у Кима в голове впервые за очень долгое время щёлкает какой-то переключатель. Кажется, у людей это звалось совестью. — Извини, — Сону действительно стыдливо натягивает края рубашки пониже, словно бы ими можно было прикрыть выпирающую на джинсах проблему. Ни намёка на былой разврат. — Ты же знаешь, что я не такой, это просто- — Хён, я никому не скажу, — тут же перебивает Чонвон, проходясь кончиком языка по собственным клыкам. — И я не считаю тебя кровавой шлюхой. Если бы Сону в действительности волновало подобное звание, то сейчас у него бы с плеч упал целый булыжник, но Сону больше беспокоится не за себя. На себя ему по большей части всё равно, пока дело не доходит до чего-то слишком необычного. Чонвон смотрит своими тёмно-золотистыми омутами и тянет в свои сети, в которые Сону, по правде говоря, уже и так добровольно сдался, но чужая доброта обволакивает и на самом деле заставляет не_беспокоиться. Чонвон его не осуждает. Более того. Чонвон сам убирает руки Сону, цепляясь пальцами за пуговицу на его джинсах. И только в этот момент Сону понимает, что не один он такой с подобной проблемой. Полнейшее безумие. Чонвон дрочит отрывисто и зацеловывает изгиб шеи, то самое место укуса, на котором скапливается ещё немного крови — остановиться трудно, но Ян искренне пытается, потому что нельзя самому подвергать опасности своего. Сону кусает губы — на языке мешаются вкусы, когда Чонвон без предупреждения целует и вынуждает коротко простонать. Хочется рухнуть на кровать и полностью отдаться, так, чтобы утолить чужой голод; так, чтобы почувствовать себя нужным. Сону не одинок, он просто. Нуждается в Чонвоне. В его нежных прикосновениях и тихом шёпоте, что слышит достаточно редко; в потемневшем взгляде из-за власти над чужим телом и разумом; в решительности, что принадлежит самому Сону, но заставляет действовать обоих. Резко, необдуманно, бесстрашно. И именно так Сону отдаётся чонвоновским рукам, когда тот зажимает у стены для единственной опоры, и именно так Сону старается ответить, точно так же касаясь младшего и вызывая хриплые стоны. Сону хорошо рядом с Чонвоном, потому что Ян единственный, кто принимает его полностью. Когда руки затекают от резких и быстрых движений, а испачканная кровью одежда сминается из-за неудобного положения, Сону кончает в руку Чонвона и звонко стонет. Затылок соприкасается с шершавой стеной, заставляя светлые волосы взъерошиться, а голову ныть от глупого удара. Чонвон целует в подбородок и у Сону совсем нет времени, чтобы расслабляться — он продолжает двигать усталой рукой до тех пор, пока Ян с таким же звонким стоном не кончает тоже. Сбитое дыхание наполняет комнату и усталость накатывает с особой силой после приятной разрядки — вряд ли таким как Сону с Чонвоном нужен сон, но хотя бы полежать и восстановить потраченные на эмоции силы, стоит. — Почему ты всё-таки согласился? — Сону наконец утирает размазанный в уголке губ подтёк чонвоновской крови и ещё раз облизывает губы; снова сухие. Чонвон качает головой — ему нечего ответить, он и правда не знает, почему согласился в этот раз, пока во все предыдущие мягко отказывал или пробовал, но не до конца. Нет никаких оправданий, пояснений; есть только крепкая хватка старшего на собственной пояснице, его настойчивость и уверенность в собственных навыках соблазнения. И ещё, конечно, вкус крови — у Сону она приторно-сладкая, как таящее мороженое, и Чонвон если не хочет упиться ей до возможной смерти, то променять на человеческую точно не согласится. Сону был рождён тем, кто будет поддерживать жизнедеятельность Чонвона, даже если сам Чонвон этого признавать не собирается. Словно принц и его верный слуга. Но для Чонвона неприемлемо примерять на себя такой высокий статус — полукровки вообще должны гореть в адском пламени без шанса на спасение. — Я унесу твой секрет с собой, — вдруг говорит Сону; он касается пальцами чужой щеки, заставляя не отворачиваться и разглядеть серьёзность за собственной радужкой. — Клянусь, я не позволю тебя обидеть или сместить с должности лидера нашего клана. Никогда, Чонвон-а. Со мной тебе нечего бояться. Только после тихой уверенной тирады Сону, Чонвон понимает, что снова подумал о том, чего вообще знать не следует никому. Он смотрит в чужие глаза и видит там абсолютную преданность — своеобразную клятву на крови. Чонвон доверяет целиком и полностью, и ему ни к чему вешать ярлыки на отношения между. Всё именно так, как и должно быть. — Я защищу тебя тоже, хён, — тихо выдыхает Ян. — Чего бы это мне ни стоило. Сону, точно так же, как и Чонвон, абсолютно точно понимал с самого начала, кому можно доверять среди прочих.